Страница 49 из 76
Во дворе Сергея встретили радостными криками. Больше всех кричал Мартынюк, он был уже изрядно навеселе, суетился, бегал, выпятив живот. Деятельный Нохрин вручил Сергею портрет Косыгина в алой витой рамке.
Сергей, купивший по дороге леденцов, теперь раздавал конфеты горстями женщинам. Ирина Перекатова выглядывала из-за подружек и — Сергей это сразу заметил — как навела на него свои пугалы, так и не отводила. Когда он подошёл к ней с пригоршней, она спряталась за шарики — красный, голубой, розовый. Подружки, державшие её под руки, принялись кричать наперебой:
— Ирка, бери, пока дают!
— Серёга, нас, нас не забудь!
— Поцеловал бы вместо конфет!
— Ирка, дура, чего прячешься?
— Давай, давай конфеты, а то горько во рту.
— Ирка, горько!
Сергей отсыпал каждой, сунул и за шарики, Перекатовой. Она выдвинулась, кроха, с алыми пятнами на лице, блестя чёрными глазами, сказала густым, с хрипотцой, голосом: "Спасибо". Девушки отобрали у неё шарики, завернули руки за спину, подвели к Сергею.
— Ну, ради праздничка!
— Весна же!
Если бы он сам её прижал, началась бы весёлая возня, как это бывает, с хохотом, щипками, с колотушками по спине, и всё было бы нормально. Но теперь она стояла перед ним, ждущая, вся в его власти, и Сергея вдруг взяло за сердце, перехватило дух. Он склонился к ней, коснулся губами щеки, увидел, как затрепетали густые чёрные ресницы, и две дерзкие искры блеснули перед ним. Девушки почему-то ахнули. Ей вернули шарики, она спряталась за них, но тотчас протянула Сергею, сказала:
— Возьми, дочке будут.
— Пошли! Пошли! — закричали под аркой, и колонна тронулась.
Сергея подхватили девушки, потащили с собой.
— Серёжа, после демонстрации — к нам!
— У нас в общежитии складчина.
— Без тебя — никак!
Сергей смеялся, мотал головой.
— На грех подбиваете?
С Дворцовой площади вместе с порывом ветра звонко ударило маршем. Перекрывая гром оркестра, со всех углов площади грянуло в движущиеся массы: "Героическому рабочему классу — урр-ра-а!" — "Урр-ра-а!" — вторили колонны. "Славным труженикам Дзержинского района — урр-ра-а!" — "Урр-ра-а!"
Сергей не заметил, как Ирина отстала и снова очутилась рядом с ним. Вцепилась:
— Держи, а то снесёт.
Ряды побежали, праздничный поток развалился на два рукава. После площади они пошли по улице Халтурина.
Общежитие помещалось на первом этаже — огромная квартира, шесть комнат, кухня, ванная. Комната, куда завели Сергея, была просторная, высокая — хоть играй в мяч. Койки сдвинуты к стене, составлены друг на друга, в центре — длинный стол из столиков, как ряд, выложенный из костяшек домино. Четыре полукруглых окна задёрнуты жёлтыми казёнными занавесками, тонкими и прозрачными. На тумбочках цветы: бледно-розовые гвоздики и красные тюльпаны. Яркая лампа на длинном мохнатом от пыли шнуре. В углу, на тумбочке гремит маленький телевизор, исторгает из себя всю свою мощь: "Славным труженикам проектных институтов — урр-ра-а!"
В комнате уже было полно народу. Парни с гривами до плеч, в белых рубашках и галстуках, девушки в брюках с широченными штанинами стояли вдоль стен, сидели возле стола, уставясь в телевизор. Пришедшие стали толпой напротив телевизора, как в красном уголке, когда нет свободных мест.
Сергей положил шарики на кровать, Ирина пообещала напомнить, когда он будет уходить.
Наконец из кухни начали носить закуски и горячее, весело набегали девушки, засуетились вокруг стола. Появилась раскрасневшаяся тётя Зина, звеньевая маляров, сорокалетняя бобылка, и принялась командовать:
— Эй, молодёжь! Чего как засватанные? А ну, айда за стол! Парам, парам — кто с кем, потом разберёмся.
Она хватала парней и девчат за руки, тянула от стен, толкала к столу, приговаривая: "Выдыхается, испаряется, горячее стынет".
Уселись плотно, плечо к плечу, не повернуться. Сергей сел рядом с Ириной на доску, кинутую между двумя табуретками. Тётя Зина налила себе водки, хлопнула в ладони, призывая всех затихнуть, хотя никаких особых разговоров за столом не было: так, невнятный говорок. Подняв стакан, она сказала:
— Ну, молодёжь, давайте-ка выпьем за наш светлый весенний праздничек. За то, чтобы всем нам хорошо работалось, чтоб любовь у вас была крепкая, — При этих её словах раздался весёлый одобрительный гул. Тётя Зина постучала вилкой по столу и, откашлявшись, закончила: — Чтоб каждая вышла отсюда в свою отдельную квартиру с хорошим человеком!
Засмеялись, задвигались, кто-то выкрикнул:
— Тёте Зине — ура!
Все подхватили, не очень дружно, вразнобой, но весело, с хохотом. Потянулись друг к другу фужерами, стаканами, кружками.
Сергей чокнулся с Ириной и с ближайшими соседями: дотягиваться до всех не было никакой возможности. Ирина чуть пригубила красного вина, взялась накладывать Сергею закуски: белые молочные маслята, разлапистые грузди, капуста с брусникой, плавящаяся жиром селёдка с фиолетовыми кружками лука, ветчина, сыр, ломтиков пять колбасы, — навалила от всей души полную тарелку. Сергей ахнул:
— Спятила?
Раскрыла глазищи якобы в недоумении:
— А что?
— Да я же не троглодит. Дома ещё придётся есть.
— Ну, это нескоро.
— Думаешь, я тут до ночи засяду?
— Сразу убегать нехорошо.
— После второй подниму якоря.
— Девушек обидишь.
— Ничего, перетопчутся.
— И меня…
— Но ты же не дурочка, должна понимать.
— Понимаю. Ешь давай.
Не успели как следует закусить, тётя Зина опять подняла стакан, но, подумав, опустила.
— Мы тут маляры да штукатуры, мелкая рабочая кость, а вот в гостях у нас, — она указала на Сергея, — очень хороший человек, каменщик! Наше слово — что? — побрызгать, помазать, его слово — камень положить. Пусть скажет чего-нибудь, крепко мужицкое, нашенское. Только без оборотов-проворотов, это мы и сами могем.
Она сипло засмеялась щербатым ртом, и стало видно, что предки её были восточные люди: круглое лицо, узкие глаза, маленький приплюснутый нос.
— Правильно! Серёжа, скажи!
— Пусть скажет.
— Каменщик, врежь! Кирпичом!
Сергей крутил перед собой стакан, ухмылялся, думая, что бы такое сказануть. Просят крепко мужицкое, нашенское, и в то же время "очень хороший человек, каменщик!" — как тут быть? И вдруг зажглось в нём прежнее, деревенское, лихое, от чего замурашилась кожа на спине, стало озорно на душе, и он пошёл молотить, что подвёртывалось на язык:
— Ваше слово — брызгать, моё — камень класть? Может, так, а может, иначе. В такую малину попадёшь, чего помнил, позабудешь, чего знаешь, не соврёшь. На работе-то не видно, какие вы, ягодка к ягодке, симпатичные. Сам бы ел, да зубы съел. Как говорят, кабы не было жалко лаптей, убежал бы от жены и от детей.
— Лапти найдём! — выкрикнула тётя Зина.
— Иринка сплетёт, — подбавил кто-то.
Все засмеялись, принялись выкрикивать — каждый по слову. Речь сбилась. Сергей стоял, с ухмылкой разглядывая водку в стакане, пережидая шум и смех.
— У нас в деревне ещё так говорили: лакома овца до соли, коза до волн, а Маша до любови, — сказал он" глянув сверху вниз на Ирину.
— Тошно тому, кто любит кого, а тошнее тому, кто не любит никого, — окая, пропела Ирина, вызвав смех и одобрение.
— Любит с оглядкой таракан за кадкой, — как бы подсказала Ирине тётя Зина. Она торжественно поднялась, дотянулась поверх Ирины до Сергея и, крепко обняв за шею, звучно поцеловала в губы. Кто-то прикрякнул под общий хохот.
— Вот это по-нашенски! Люблю, — сказала она, развозя кулаком слёзы по щекам. — Вот это парень так парень! За твоё счастье-здоровье!
Она, не отрываясь, выпила полстакана водки, выдохнула, выпятив губы, и, моргая глазами, задёрнутыми слезой, стала искать, чем закусить. К ней потянулись с грибами, огурчиками, мочёными яблоками. Она отмахнулась от закусок, вытерла рот ладонью, передёрнулась вся и вдруг запела сиплым, простуженным голосом: "Я у мамы одна, я у папы одна…"