Страница 42 из 76
Глядя на Кузичева, Сергей хлопал тоже степенно и как бы лениво, сцепляя ладони в замок и чуть придерживая их при каждом хлопке. Мартынюк же хлопал открытыми ладонями, как ребёнок. Посмотреть на него — толстый лысый мужик впал в детство, забавляется при всём честном народе. Сергей подтолкнул локтем жену, кивнул на Мартынюка — дескать, вот чудак. Надюхе много не надо: палец покажи, будет хохотать. От неё и Сергею стало веселее.
Поднялся Киндяков.
— А теперь, товарищи, я зачитаю решение постройкома, партийного бюро и администрации в связи с подведением итогов предмайского соцсоревнования.
По всем показателям победителями соревнования были признаны каменщики звена товарища Кузичева из бригады товарища Пчёлкина. Они награждаются почётными грамотами и денежной премией: Кузичеву, звеньевому, — сто рублей, Мартынюку и Метёлкину, каменщикам, — по семьдесят пять.
Тут же, не откладывая в долгий ящик, Киндяков вручил первые награды. Кузичев вышел, как всегда, степенный, неторопливый, принял сначала грамоту, потом — конверт с премией, пожал руку Киндякову, Нохрину, Долбунову, сдержанно поклонился рабочим, вернулся на место всё такой же спокойный, невозмутимый. Ему и хлопали-то тоже как-то по-особенному, серьёзно, без озорства. Мартынюк выкатился, как шарик, оглядываясь и потирая руки. Рабочие загоготали.
— А Пашке-то за что? — крикнул кто-то у окна.
— За компанию! — раздался насмешливый голос в другом конце.
И понеслись шуточки: "Теперь всё пиво наше", "Пашка, с тебя причитается", "Нас не забудь". Мартынюк принял грамоту и премию, многозначительно кашлянул и вдруг вскинул кулак с зажатым в нём конвертом — дескать, общий привет, но тут же спохватился и стал с излишней горячностью жать руки начальству. Все дружно захохотали, зааплодировали.
Сергей впервые получал премию на людях. Когда он, смущённый общим вниманием и аплодисментами, вернулся на место, Надя прижалась плечом, погладила его по щеке. Он сунул ей конверт и грамоту, смахнул с бровей пот.
Киндяков, дождавшись тишины, снова уткнулся в свою бумагу и пошёл читать дальше: второе место — звену маляров Зинаиды Алексеевой, семьдесят пять — звеньевой, по двадцать пять вкруговую — девчатам; третье место — отделочникам; грамоты, благодарности, отметить хорошую работу… Конверты розданы, грамоты вручены — собрание кончилось. Долбунов объявил, что по случаю предпраздничного дня все работы сворачиваются, можно расходиться по домам.
Народ повалил во двор. Сбиваясь кучками, сбрасывались по рублю, снаряжали посланцев в магазин за колбасой, сыром, круглым ржаным хлебом. Подыскивали тару под квас и пиво. Настроение было предпраздничное — крик стоял, как на базаре.
Сергей с Надюхой отошли в сторонку, чтобы не мешали поговорить, сговориться, где и во всколько встретиться перед работой у профессора. У Сергея было кисло на душе, он всё никак не мог развеяться после встречи с Екатериной Викентьевной, и Надюха, сразу заметившая неладное, встревожилась. Он рассказал ей, не утаивая ни своего внезапного малодушия, когда бросился наутёк, ни своего горького ощущения возле приёмного окошка, когда Екатерина Викентьевна не пожелала с ним разговаривать. Надюха, огорчённая, задумалась.
— Что же делать, Серёга? — Она пытливо посмотрела на него, прямо в глаза. — Думаешь, надо вернуть деньги?
— Да, надо бы, — неуверенно, как бы примериваясь к правомочности такого поворота, сказал он. И тотчас почувствовал, что то, что, может быть, случайно, исподволь вырвалось у Надюхи, входит в него, крепнет как твёрдое решение и даёт облегчение. Он уже знал, как надо поступить, и, взяв у Надюхи конверт, вынул из него сорок рублей. — Сорок сдеру с Мартынюка. Восемьдесят верну, семьдесят — и то с лишком.
— Ну смотри, Серёжа, раз так считаешь, пусть, верни, — согласилась Надюха. Остатки премии она со вздохом положила в сумочку.
Они договорились, что, как только Сергей кончит раствор, позвонит ей из автомата в управление — она будет сидеть, ждать, как раз оформит накладные: накопились за несколько дней.
Пока шла летучка, прикатила шальная машина с раствором — то ли водитель где-то замешкался с утра, то ли турнули его с другого участка. Коханов, заметивший каменщиков во дворе, сердито забренчал своим звонком. Кузичев и Мартынюк, ругнув неведомого шоферика, кинулись стропалить бадью. Когда Сергей, уговорившись с Надюхой, подошёл к ним, бадья уже поехала вверх. Кузичев снял верхонки, хлопнул ими, сказал:
— Никуда не денешься, придётся класть.
— Перекусить бы, а? — растопырив пальцы, Мартынюк обвёл ими Кузичева, Сергея и себя. — Как, мужики? Ради праздничка. Чтоб ветром не качало.
Кузичев открыл было конверт с премией, но передумал, вытащил из кармана брюк трёшку и сунул Мартынюку. Сергей дал тоже три рубля. Мартынюк присвистнул:
— На все?!
Кузичев показал на крановщика:
— Витьку угостим, а то нам премия, а ему — шиш.
Мартынюк понимающе кивнул, натянул на голову свою захватанную шапочку с пластмассовым зелёным козырьком и покатился вперевалочку, пиная камни кирзовыми сапогами.
— Воды минеральной возьми, — сказал вдогонку Кузичев.
И они полезли по лесам — впереди Кузичев, за ним — Сергей. Кузичев неторопливо шагал со ступеньки на ступеньку, прямой, высокий, придерживаясь одной рукой за перила, а другую закинув за спину, будто не на кладку шёл, а на отдых в номер-люкс в приморском санатории. Они поднялись на последний настил — дальше было небо, ясное, голубое, просторное. Кузичев постоял, глубоко дыша всей грудью, полюбовался на все стороны света, пошёл к бадье отцеплять чалки. Сергей тоже постоял на ветру, посмотрел на город — какой он нынче нарядный, праздничный, — облачился в фартук и начал потихоньку-полегоньку, кирпичик за кирпичиком, кося глазом на Кузичева, класть стенку. Руки, спина тотчас отозвались тупой болью.
Не успел Сергей разойтись, как появился с пакетами Мартынюк. Оба его кармана оттопыривались. Он был весел, возбуждён, суетливо принялся городить стол: восемь кирпичей, две доски. По четыре кирпича под зад — стулья. Газеты на доски — скатерть, обломками по краям придавили от ветра — порядок. Позвали Коханова — он понял с первого намёка, в чём дело, и вылез из кабины, не забыв прихватить и книжку. Пока Мартынюк хозяйственно раскладывал закуску на газете, пока резал хлеб и чистил лук, Сергей спустился за водой, принёс трёхлитровую банку.
Когда все собрались за "столом", Мартынюк, подёргиваясь от нетерпения, разлил по кружкам сразу обе бутылки, чтобы больше не пачкаться. У Кузичева вообще была такая манера: "Зараз хоть таз, за вторую — в глаз", — не повторял. Коханов пил редко, не хотел, как он говорил, заниматься уничтожением собственных нейронов, но время от времени на него накатывало, и он уничтожал свои нейроны так, что бывалый и видавший всякие виды Мартынюк поражался. Мартынюк же больше любил пиво, не пропускал случая отметиться у пивного ларька. Сергей был равнодушен и к вину, и к пиву, а когда выпивал, никаких дурных изменений за собой не наблюдал, лишь веселел и становился разговорчивым. Он и пьяным-то ещё ни разу в жизни не напивался — был так здоров, что не брали его никакие дозы.
Выпили не чокаясь, единым духом. Ели быстро, молча, азартно. Первого хмельная волна пробрала Мартынюка. Он засмеялся с набитым ртом и пробормотал весело:
— Ничего, да? Видок ничего?
Глаза у него щурились, слезились — с Невы упруго тянуло в их сторону, и за день глаза здорово уставали.
Вид со стенки и правда как картинка нарисованная: предпраздничный Ленинград под ясным голубым небом! Корабли на Неве — серо-зелёные, в разноцветных флажках, как новогодние ёлки. Купола, шпили, мосты, парки, дворцы, каналы. Флаги, вымпелы, лозунги — алые капли в гранитно-мраморно и монолите старого Питера. А в парках — нежно-зелёный дым первой тонкой листвы. Красив, красив город — и с земли, и с неба. Чёткий, стройный, каменный. Направо, на Петроградской стороне, двумя свечками торчат минареты, между ними поблёскивает голубоватый изразцовый купол мечети. Левее горит на солнце штыковой шпиль колокольни Петропавловского собора с золочёным ангелом и крестом — отблеск мерцает, пляшет, будто крест дрожит в руках ангела. Марсово поле скрыто Летним садом. Шпиль Адмиралтейства посверкивает сквозь ветви дубов и лип, но Исаакий виден хорошо: ангелы на балюстраде, крутой золочёный купол, теремок с крестом на вершине его. А ещё левее — лобастый купол Казанского собора и чуть ближе — ярко высвеченный солнцем Спас-на-крови: витые шишковатые луковицы, ажурные кресты, тонкие подкупольные башенки, некое подобие Василия Блаженного.