Страница 31 из 76
Кто-то мягко взял его за руку, он вздрогнул — Надюха.
— Ну что?
Он не умел врать, не умел утаивать, так же как и она. Всё, что за душой, — на лице. И Надюха тотчас поняла по его лицу больше, чем он мог сказать ей.
— Согласился? — только и спросила она.
Он кивнул, и в кивке его не было ни радости, ни торжества, а была лишь напряжённость. Напряжённость и ожидание. Может быть, даже нечто жалобное мелькнуло на какой-то миг в его глазах, потому что Надюха, постояв молча с закушенной губой, вдруг посветлела лицом, встряхнула его руку, сказала с искренней лёгкой уверенностью:
— Ну и правильно! Достанем денег — займём, заработаем! Зато квартира будет, понимаешь, Серёга, наша, своя, отдельная!
Он не мог так быстро принять её лёгкую веру, и она, видя его сомнения, ещё крепче тряхнула его руку, мягкой ладонью примяла торчавшие вихры. К Сергею вдруг разом вернулось прежнее спокойствие. Они посмотрели друг другу в глаза и неожиданно рассмеялись.
— Ничего, нас двое, выплывем! — сказала Надюха.
— Ты всё-таки молоток у меня! — похвалил её Сергей.
— А ты сомневался?
— Что ты! Но имей в виду, не к пятнадцатому июня, а к первому надо сдать денежки.
— А я уже знаю, секретарша сказала, пока ты у Дол-бунова сидел. Она, между прочим, обещала подыскать заказчиков, к ней часто обращаются.
— Ты что, тоже хочешь работать вечерами?
— Конечно, руки не отвалятся.
— Ой, не хотелось бы, — скривился Сергей.
— Почему? — удивилась Надюха.
— А куда Оленьку?
— Ну, неужели мама не посидит с ней какой-то месяц? Я об этом даже и не думаю.
— Ты не думаешь, а я думаю.
— Из-за отца?
Сергей хмуро кивнул. Надюха посмотрела жалостливо, как на больного.
— Какой ты, Серёжка! Уже, кажется, не раз говорила: отец — не твоя забота. Вы разные, под одной крышей вам нельзя, ну и ладно, я же не спорю, ушла же с тобой от отца… Его не переделаешь, да и он по-своему неплохой человек. Тяжёлый, да, а кто лёгкий? Ты лёгкий? Я лёгкая? Так что давай не будем. Денег мы у него просить не станем, нечего и надеяться. Позавчера ездил в Гореловское садоводство, дача вроде бы уже на мази. Если в этом году сорвётся, мама как-нибудь уломает рублей на двести-триста.
Надюха потянула его из коридора на улицу и во дворе сказала с нескрываемым торжеством:
— Если хочешь знать, я уже прикинула, тысячу можно собрать прямо с ходу!
— Шустра! — рассмеялся Сергей.
— А ты не смейся. Вот, смотри, завтра получка: сто пятьдесят без квартирных — это раз. Магда Михайлина даст триста, — загнула Надюха второй палец, — два!
— Что, уже говорила с ней?! — поразился Сергей.
— Конечно! Это два, — продолжала торжествовать Надюха. — У мамы есть заначечка, точно знаю, к совершеннолетию Оленьки по пятёрке откладывает — там немного, ну, рублей сто двадцать, наверное, собралось. Это три. Пятнадцатого мая аванс — тоже рублей сто пятьдесят. Это четыре. Считаешь? Я-то считаю: семьсот двадцать, так? У девочек из бригады по полсотни наверняка подстрелю. Это, считай, ещё двести пятьдесят. Вот тебе и тысяча.
— Шустра! — повторил довольный Сергей. Пока она считала, он тоже шевелил мозгами, накручивал, как на арифмометре, и теперь, напялив каску, тоже принялся загибать пальцы:
— У Кузичева сотни две — раз, сотни три ссуда в КВП — два, халтурку какую-нибудь организуем рубликов на триста — это три, сотни три-четыре отец пришлёт — четыре. Вот тебе и вторая тысяча! А уж пятьсот-то сами набегут.
Надюха прижалась было к его плечу, но тут же отстранилась и, засмеявшись, отряхнула рукав кофточки.
— Я теперь управленческая, можно сказать, начальство, с работягами не знаюсь. Ой, Серьга! Какая у тебя куртка грязная! Сейчас только заметила. Захвати-ка её домой, прополощу хоть.
— Ну да, — отмахнулся Сергей, — не один час мыть. Ты лучше скатайся-ка нынче к родителям, попробуй батю расколоть.
— Да я уже маме позвонила, чтобы за Оленькой заехала, а я, — она помялась, — надо тут в одно место.
— Куда это? — насторожился Сергей.
— Ага! — Надюха рассмеялась. — Проверочка! Да нет, Магда просила заскочить к ней, что-то она там хочет мне показать.
Они вышли из затенённого двора на улицу. Яркое солнце висело над крышей противоположного дома, слепило своей предвечерней яркостью. Где-то тарахтели отбойные молотки, с Литейного доносились грохот и лязг транспортного потока. Они стояли молча, ошеломлённые этим внезапно ярким солнцем, шумом и выпавшей на их долю заботой, которая внесла в их жизнь не только тревогу, но и ещё что-то, к их удивлению, светлое и пронзительное, что-то такое, что сблизило их ещё больше за эти несколько минут.
Надюха, глядя на него растроганно, с любовью, провела рукой по его лицу.
— В институт поедешь сегодня?
— Вряд ли. С институтом вообще, наверное, нынче не получится.
— Ой, Серьга, не бросай учёбу, год же пропадёт! Уже столько отмаялся, как-нибудь выкрутимся. Я готова день и ночь работать, только не бросай, Серьга!
И столько горячего, искреннего желания прозвучало в её голосе, с такой мольбой смотрела она на него, что Сергей согласился:
— Ладно, посмотрим. Зачёты, конечно, сдам. Осталось-то всего ничего. Третьего мая — диамат, "Роль труда" Энгельса. Говорят, у всех спрашивают.
— Ну вот видишь, — засияла довольная Надюха. — Да я ни капельки не сомневаюсь: всё ты успеешь, всё сдашь. Ты же у меня, — она понизила голос, и он прозвучал с ласковой хрипотцой, — вумненький, ми-иленький.
Тут, возле арки, они и расстались. Надюха пошла обратно в управление, где временно работала в группе снабжения. Сергей — на свою стенку, кончать раствор. Такой у него был закон: класть, пока из ящика не будет выбрано всё подчистую. Можно бы, конечно, вывалить остатки на леса, с лесов спихнуть на землю, как это делают иной раз каменщики, но Сергею всегда было жалко выбрасывать материал. И не потому, что он такой уж совестливый или сознательный, нет, тут, скорее, сказывалась хозяйская жилка в его характере, проявлялся рационализм будущего инженера: раз уж приготовили для тебя раствор, подняли на пятый этаж, пусти его в дело, тебе же выгодно, на сдельном аккорде, не повременно работаешь. Но точно так же ему было жалко выбрасывать раствор, когда работал и повременно, — было тут какое-то смутное чувство связи, слиянности его, Сергея, рук, ног, глаз с этой наращиваемой стеной, с дырчатыми красными кирпичами, с мастерком и раствором. Как будто не просто ведро или полведра неживого цементного месива выбрасываешь на свалку, а часть самого себя, часть своей не пущенной в дело жизни.
Нынче раствора оставалось ещё много, и Сергей взялся за него с весёлым ожесточением. Кирпичи так и замелькали в его руках. Он перешёл на ускоренную кладку: набрасывал раствору на пять-шесть, а то и восемь кирпичей и шлёпал их друг за другом, врастяжку. Такую кладку нельзя было назвать халтурой, допускалась нормами, но сам каменщик не мог долго вынести сумасшедшего темпа, сбивался с дыхания, с руки, стену уводило, кособочило — невыгодно было гнать с такой скоростью, на кладке выгоднее было идти средним шагом. Сейчас Сергею надо было крепко подумать, а раз крепко подумать, то и работу надо пускать вразгон, потому что как работается, так и думается — прямая связь. Хотя… думай не думай — сто рублей не деньги, это уж точно!
После разговора с Надюхой так тепло сделалось у него на сердце, такая щемящая струнка заиграла в душе, что, пока шёл до своего участка, пока лез по лесам на стенку, пока размешивал загустевший в ящике раствор, тёплая волна так и бродила в нём и сама собой складывалась в нём твёрдая вера в то, что будет у них квартира, а вместе с верой возникала как бы клятва перед самим собой: пластом ляжет, ни сил ни времени не пощадит, а сделает так, чтобы Надюха как можно меньше утруждала себя вечерними работами. У неё и так со здоровьем что-то неладно: сыпь высыпала на руках — то ли экзема, то ли аллергия какая-то от краски, — короче, сияли временно с отделочных работ, перевели в управление. А он здоров как конь, хоть круглые сутки паши — выдюжит.