Легион обреченных

— А если с ними рядом будет Рут? — неожиданно спросил Джураев. — Он ее часто подбрасывает на работу.

— Если хочешь, чтобы она после давала на тебя показания в гестапо, можешь оставить ее в живых, — съязвил Сулейменов и, оскалившись, добавил: — Что, жалко стало? Вспомнил, чай, как она тебя жалела? Баба без корысти и пальцем не шевельнет. Дави ее, продажную, иначе сам загремишь!

Джураев согласно кивнул, не подозревая, что Абдуллаеву поручено наблюдение за ним во время покушения. В случае неудачи он должен был прикончить Джураева на месте, чтобы избавиться от свидетеля.

Таганов сразу после совещания у Мадера выехал в Берлин в командировку. Он не принимал участия в подготовке покушения и потому не знал всех деталей плана. Разведчик ждал: если Джураев — провокатор, то план покушения в самое ближайшее время станет известен Фюрсту, а тот и по своей невоздержанности, и по долгу службы — он по-прежнему курировал службу безопасности в ТНК — забьет тревогу. Об этом сразу узнает «президент» и, значит, весь комитет.

Час развязки приближался, однако Сулейменов и Абдуллаев все еще разгуливали на свободе. В штабе все тоже было тихо. Мадер занимался своими обычными делами, не проявляя никаких признаков беспокойства, если не считать, что от него чаще обычного попахивало шнапсом. Спокойно вел себя и Фюрст. Никаких новостей не сообщал и Ахмедов, любивший посплетничать о закулисной жизни комитета.

Таганов не мог знать, что Фюрст, извещенный о подготовке покушения, приказал Роберту выполнить намеченный план. Он явно что-то задумал, и, видно, не без подсказки «сверху».

В назначенный день и час перед домом Каюма раздались выстрелы, взорвалась граната. Машина «президента» врезалась в дерево и загорелась. На место происшествия тут же, словно ждали, прибыли гестаповцы, оцепили особняк, прочесали ближайшие кварталы, но никого не нашли.

На следующий день газеты, падкие на сенсации, вышли с крупными заголовками и кратким сообщением о дерзком покушении большевистских агентов на «выдающегося лидера свободного Туркестана, большого друга немецкой нации». Покушавшимся удалось скрыться. И на этом точка.

Прочитав газеты, Таганов терзался мыслью, что ошибся в Джураеве, и подставил под удар честного человека. Теперь, несомненно, Мадер и Сулейменов не остановятся ни перед чем, чтобы убрать опасного свидетеля. Ашир решил спасать Джураева. Тот как-то говорил ему, что в варшавском отеле «Метрополь» у него есть надежная «крыша», верные друзья. И сказал, как их отыскать. Таганов был уверен, что Джураев там. Разведчик знал эту гостиницу, расположенную на одной из магистралей польской столицы.

...Джураев скрывался в номере первого этажа, выходившем одним окном во двор, а другим на оживленную Маршалковскую. Стол его был уставлен пустыми бутылками из-под шнапса и польской водки. Посуда валялась всюду — в углах, под шкафом, под кроватью.

Роберт нервничал, много пил. Постоянно следил из окна за улицей. Увидел Таганова, направляющегося к отелю, усмехнулся, погладил заросшие щетиной щеки.

У самого входа едва не попал под машину. Выскочивший из такси шофер, рослый немец, размахивая руками, кричал на всю улицу, даже схватил Таганова за грудки и, притянув к себе, прошептал:

— Каюм-хан жив. Накануне он уехал в Италию. Стрелял Джураев, провокатор. Покушение — инсценировка... — Он тут же оттолкнул Ашира, еще громче закричал: — Проклятый азиат! Недотепа! Тебе ли жить в цивилизованном городе? Убирайся в свою Азию, ослов там паси! — С силой хлопнув дверцей, уехал.

Джураев долго не отпирал дверь, а открыв, встретил Таганова золотозубой улыбкой. И Ашир невольно вспомнил слова Турдыева: «Заметь, он даже улыбается фальшиво. Такой человек не может быть хорошим».

Роберт засуетился, порываясь обнять Таганова, не знал, где посадить. Лепетал, что верит Аширу, знает, что он — настоящий друг и не оставит товарища в беде. Брызгая слюной, будто торопился, рассказывал:

— Да, я убил предателя Каюма по заданию Москвы. Я — советский разведчик, специально заброшенный в немецкий тыл, чтобы внедриться в ТНК и группу Мадера. В Варшаве я установил связь со штабом польских патриотов, которыми руководит советский генерал-майор, в прошлом военный атташе в Польше. А вообще подпольными делами у поляков заворачивает писательница Ванда Василевская. Она сейчас в Москве... — продолжал нагло врать провокатор. — Ты думаешь, я только этим вонючим комитетом занимался? Нет, брат! Теперь на очереди дивизия. Надо немцам помешать, поломать их планы. Я знаю верных людей. Их много... Да и у тебя, наверное, на примете немало. А?.. Вон как они возле тебя вьются. Говорят, уважают тебя... Давай будем вместе бороться против общего врага, собирать вокруг себя честных людей. Ты не доверял мне, знаю, я чувствовал... Теперь убедился?..

Таганов, не перебивая, слушал Джураева и уже в который раз приходил к выводу, что немцы учат своих агентов мыслить по шаблону, действовать только по инструкции. Гитлеровцы пытались превратить шпионаж, как и военное дело, в точную науку. Таганов хорошо помнил, как его самого наставлял Фюрст.

Роберт завел разговор о группе Байджанова: дескать, знал, что тот попал в дивизию по рекомендации Эембердыева, и нечего темнить, если об этом открыто поговаривают среди туркестанцев. В памяти Ашира высветилась еще одна инструкция Фюрста. «Человек не может жить без греха, не может быть чистым как стеклышко, — поучал оберштурмбаннфюрер своих агентов. — Где-нибудь да в чем-нибудь запятнан, хоть капельку. Где-нибудь да споткнулся. Пронюхайте о его грехах, разглядите это пятнышко, узнайте, на чем запнулся, и прижмите его, только покрепче... Уверяю — размякнет, как сухарь, опущенный в стакан горячего молока».

Джураев действовал по наставлению своего шефа...

Внимательно вслушиваясь в слова провокатора, Ашир вглядывался в его опухшее от пьянства лицо, вспоминал свою первую встречу с ним в комитете. Да и после пути-дороги Таганова и Джураева скрещивались не раз. В памяти всплывал далекий лагерь, кучка курсантов, дерущийся Джураев. Хриплая брань, разбитое в кровь лицо. Пока прибежали немецкие офицеры, Джураев лежал на земле с рассеченной щекой.

Как-то на политзанятиях Ашир увидел у Джураева вторую тетрадь, на обложке которой было старательно выведено его рукой: «Фридрих Ницше», с изречениями великого человеконенавистника: «Падающего толкни... Мужчина создан для войны, женщина для отдохновения воина. Все остальное — безумство...» Все курсанты имели по одной тетради, где конспектировали «Расовую теорию», но вторую тетрадь, чтобы самостоятельно изучать труды Ницше, пока никто не заводил.

Ашир, слушая заученный рассказ Джураева, задумчиво разглядывал безлюдный двор, где ветер раскачивал голые кроны деревьев. У самого окна он заметил знакомые ветви невысокого ершистого растения, которое он видел когда-то в Ярославле. То был багрянник, прозванный в народе иудиным деревом. По весне он украшается багровыми, как сгустки человеческой крови, цветками. Говорят, Иуда, предав Иисуса Христа и спасаясь от возмездия, продирался сквозь густые заросли этих деревьев, поранился, и его кровь запеклась на ветвях багровым цветом. Дерево будто хотело преградить путь, задержать предателя. Но почему такая несправедливость: зачем прозвали дерево иудиным?

Багрянник прямо-таки ломился в окно номера Джураева, словно преграждая путь новоявленному Иуде.

— Ты знаешь, что это за дерево? — неожиданно спросил Таганов.

— Дерево как дерево, — пожал плечами Джураев. — Ни почек, ни листков...

— Это багрянник. Говорят, на нем Иуду удавили.

Джураев, пытаясь что-то сказать Аширу на ухо, перегнулся через стол, дыша винным перегаром, и локтем нечаянно задел массивный портсигар, лежавший под грязной салфеткой. Портсигар упал на пол. Ашир нагнулся, поднял его и увидел на нем выпуклые вензеля двух латинских букв, а под ними две скрещенные шпаги, на которых сидели два голубя. У одной из птиц на месте головы заметная вмятина — след пули. Где он видел этот портсигар?.. Другого с такой же отметиной, именно на голубке, быть не могло. Вспомнил! У Фюрста. Почти год назад. На первой встрече немецкий разведчик угощал перебежчика сигаретами, и Ашир еще подумал: красивая вещичка — и надо же пуле угодить. Небось хозяина от смерти или тяжелой раны спасла.