Легион обреченных

— Нет, мы будем только мусульманским государством. Нам с кафирами — неверными не по пути. Хватит! Туркестан стонал под русским царем, стонет он и сейчас под большевизмом. Мы хотим жить самостоятельно.

На что Власов саркастически улыбнулся:

— Валяй, валяй, Каюм-хан... Если русские — кафиры, то и немцы тоже неправоверные. Что вы на это скажете? У меня вон две дивизии под ружьем. Вояки не ахти какие, но немцы все же со мной считаются. А у вас с грузинским президентом Кедия что за душой? Разве только просиженные кресла? Тоже мне президенты! — Генерал-предатель, сильно хлопнув дверью, покинул кабинет Каюма, даже не попрощавшись.

Татарский «правитель» был настырен. Под носом Каюма он затеял переговоры с казахами из ТНК: дескать, давайте заключим союз, мы — братья, вы нам ближе и роднее, чем эти торгаши — узбеки. Ахмет Темир вовлек в свою интригу и муфтия, которому импонировала идея объединения национальных комитетов на основе исламской религии, под зеленым знаменем пророка. Ведь это возвышало и его самого.

О мышиной возне жалких интриганов пронюхали гитлеровцы, которым в случае разгрома России отнюдь не хотелось иметь под боком сильное тюркское государство. Фашисты, уже заранее перекроившие политическую и административную карту СССР, существование такой страны в своей гегемонистской программе не предусматривали.

Ахмет Темир, запутавшись в тенетах собственных козней, угодил наконец в капкан. Гитлеровцы лишили его «президентского» кресла, а самого передали в дом под номером двадцать два, что на Новой Фридрихштрассе, где размещался русский отдел германской контрразведки, откуда прямая дорога в концлагерь. За ним последовали и его приспешники. К тому, видно, приложил руку и Каюм — донес на Темира. Хитрец! Опередил, вовремя умыл руки... А ведь Мадер еще тогда мог упредить Каюма. Да не стал — другие заботы его занимали. Если б знал, что придется возиться с этой мусульманской дивизией! Не думал — не гадал, что его пути-дороги схлестнутся с этим подонком Каюмом. Вот уж действительно неисповедимы пути господни...

Посреди ночи Мадер созвал свой штаб, и, пока собирались, он, сцепив руки за спину, ходил по просторному кабинету. Его тонкий хищный нос, вся его фигура, гибкая и длинная, походка, бесшумная и крадучая, делали его похожим на пантеру, заключенную в клетку. Мысль о наглеце Каюме не давала ему покоя, и он, не выдавая своего душевного состояния, подводил своих приближенных к мысли ликвидировать этого подонка. Но они его поняли с полуслова. Ненависть к этому благоденствующему паразиту скопилась почти у каждого туркестанца. Что он, знатен родом или мудр, как Сулейман? Каков был отец, таков и сыночек. Купчишка несчастный! Какой он хан? И умом-то не блещет, как попугай твердит лишь то, чему научат...

Мадер уловил настроение своих головорезов, и им не надо было объяснять, зачем и почему надо убрать зарвавшегося «президента», этого разжиревшего ишака, который, глядишь, лягнет своего хозяина. Пока земля носит Вели Каюма, он будет пакостить, не побрезгует ничем, чтобы даже убить всякого, кто стоит поперек его дороги. Если ему удастся прибрать к рукам мусульманскую дивизию, сделает все, чтобы потом устранить людей Мадера — одних разжалует, других в концлагерь отправит, третьих — в гестапо передаст... В этом утвердились и приспешники майора. Весь штаб согласился, что следует ликвидировать Каюма и чем скорее, тем лучше!

Теперь весь вопрос был в том, кто возьмется за опасное дело. За Каюмом стоял Розенберг, который, узнав о покушении, поднимет на ноги гестапо, СД... Чего доброго, и к фюреру побежит жаловаться. Предложили несколько кандидатур: Рахмана Ахмедова из ТНК, Ходжакулиева — командира роты, окончившего школу унтер-офицеров, и унтерштурмфюрера Чалык Башова. Мадер отверг всех. Одному он не верил, на другого не мог положиться — плохо его знал, третий не подходил по своим личным качествам — неважный стрелок и трусоват.

Все молчали. Майор снова заходил по кабинету, затем, сев на свое место, нервно забарабанил длинными пальцами по столу. В кабинете было слышно, как гудел огонь в большой голландской печи.

Таганов, присутствовавший на этом совещании, мучительно раздумывал. Ему давно казалось подозрительным, что из всей группы Байджанова каким-то чудом уцелел лишь Джураев. Этот юркий малый, золотозубый и с крысиным лицом, как-то заученно говорил Аширу и другим, что ненавидит предателей, готов с оружием в руках уйти к партизанам. Он всячески подлизывался к Таганову, пытался задобрить Кулова и Мередова и слишком открыто ругал немцев, поносил их порядки. И с такими-то разговорами — на воле... А что, если бы так вел себя кто-нибудь другой? Не миновать расстрела или, в лучшем случае, концлагеря.

— Не нравится нам этот тип, — говорил как-то Кулов о Джураеве. — Уж больно приторный и липкий...

Такого же мнения был о нем и Турдыев, парень темпераментный и горячий, который после того случая у «позорного столба» сблизился с Аширом.

— Он все лезет ко мне: «Земляк! Дорогой!» — рассказывал Юлдаш. — Я сам самаркандский, но таких, как Джураев, во всем Узбекистане не сыщешь... Все что-то выспрашивает, вынюхивает, кто что сказал. Зачем ему это? Заметь, он даже улыбается фальшиво. Такой человек не может быть хорошим. Разреши, Ашир, мне с ребятами им заняться. Тихо и спокойно, ни одна душа не узнает. Да и никто о нем не спохватится. Разве только Фюрст?

— Во, в том-то и вся загвоздка! Нет, Юлдаш, подожди! Не трогай его пока. А ребята пусть приберегут силы для более важных дел.

То что Джураев — провокатор, надо было основательно проверить...

И вот томительную паузу прервал Таганов:

— Я предлагаю кандидатуру Джураева. Парень он смелый, стрелок хороший. Знает все подступы к ТНК. Был когда-то вхож к Каюму, который упек его в концлагерь.

— Был вхож не только к президенту, но и к президентше, — не к месту захохотал Сулейменов, вальяжно блеснув глазами. Мадер строго посмотрел на своего заместителя — тот осекся, опустил голову.

— Хана он ненавидит всей душой, — продолжал Таганов. — А ненависть лучший союзник в справедливом акте возмездия... И меньше подозрений, никто ведь не подумает, что узбек прикончил узбека.

Мадер согласно кивнул, а сам подумал: «А этот туркмен мстительный. Не может простить Вели Каюм-хану, что не взял его в ТНК».

Когда почти все разошлись, Мадер подозвал к себе Ашира и под завистливыми взглядами Сулейменова и Абдуллаева фамильярно потрепал его по плечу.

— Чтобы служить в гестапо, говорит один мой друг, надо быть фанатиком или интриганом. На худой конец, садистом или идиотом... Я, мой эфенди, говорю о вашем протеже Джураеве. Сдается мне, он не нашего поля ягода. Вот мы и испытаем его в деле.

А про себя снова подумал: «Если дело с покушением выгорит, то одним патроном я ухлопаю сразу несколько вальдшнепов: с прохвостом Каюмом разделаюсь, от соглядатая Фюрста избавлюсь и другим гестаповским стукачам предметный урок преподам. Ведь погибнут всего-навсего азиаты». Теперь уже Мадер улыбался вальяжно и снисходительно, словно обладал козырным тузом, и его в предвкушении победы охватил азарт заядлого игрока-шулера.

Джураева вызвали к Сулейменову. В его кабинете сидел и Абдуллаев. Доносчику предложили привести в исполнение приговор, вынесенный предателю Вели Каюму якобы по решению патриотической группы.

Доносчик стал озираться по сторонам, словно ища глазами Мадера, но командира дивизии в кабинете не было. Да он и не собирался присутствовать на этой беседе: прожженный интриган и авантюрист не любил совершать что-либо своими руками. Подобно шахматному королю, Мадер хотел добыть победу другими фигурами. Зачем ему рисковать самому, когда за него могут действовать другие. Здесь важно подобрать нужные фигуры и вовремя ввести их в бой.

Джураев действительно опешил, бестолково улыбался и под конец согласился, не посмев открыто отказаться. Его ознакомили с планом, тонко продуманным самим Мадером, снабдили обоймой с отравленными патронами и противопехотной гранатой. Он должен в упор расстрелять Каюма и его шофера, когда они будут выезжать из ворот дома, направляясь в комитет.