Страница 7 из 8
– Я же вам рассказывал про визитку на трюмо.
– Типа последний козырь?
– Типа да, – в том же духе подтвердил Шамиль.
– Ладно, девушка, – после минутного раздумья решилась наконец Елена Леонидовна. – Я вас нанимаю.
Ольга хотела было поправить клиентку – мол, нанимают извозчиков, а врачей, артистов и адвокатов приглашают, – но, взглянув в ее сузившиеся глаза, отчего-то передумала.
– Итак… – Кочергина снова командовала парадом. – Вы наняты на два этапа работ. Первый – съездить к семье Бориса и понравиться его маме.
– Это сейчас самое важное? – удивилась Шеметова.
– Сейчас да. Если пройдем первый этап, то приступим ко второму: освобождению нашего арестанта.
– Я не могу дать гарантий… – начала было Ольга, однако клиентка ее перебила:
– Про гарантии – скучно. Но из тюрьмы его нужно вынуть. Иначе проблемы будут у всех.
– Елена Леонидовна, не пугайте девушку, – вставил слово Гадаев. – Она и так мобилизована. По жизни.
– Я сделаю все, что в моих силах, – четко выговаривая слова, сказала Шеметова. – Не меньше. Но и не больше.
– Я услышала вас, – сухо подвела итог Кочергина. – Вы наняты. По крайней мере, на первый этап.
– Вам известны наши условия? – осторожно спросила Ольга.
– Вы наняты на наших условиях, – усмехнулась Кочергина. – Они значительно благодарнее.
– Спасибо, – не стала спорить адвокатесса.
Дают ведь на вредных производствах бесплатное молоко. Почему же за вредное общение не брать деньги?
«Майбах» неслышно тронулся с места и освободил узкий переулок.
– Поздравляю, – искренне сказал Волик. – Серьезную рыбу ты отловила. Растешь, девушка.
– Спасибо, – ответила слегка ошеломленная происшедшим Шеметова. – Но, похоже, это рыба меня отловила.
Багров радости не выразил. Тут соединились и профессиональная ревность, и тревога за свою женщину, влезавшую в непростую игру сильных мира сего.
Ну, а старик Гескин совсем расстроился. Он по-отцовски любил Ольгу и менее всего хотел, чтобы та имела жизнь, полную приключений. Всей своей долгой жизнью он мог доказать, что про приключения лучше всего читать в книжках.
Бен-Гурион – Шереметьево. Паломники и хулиган
Белый, весь каменный, однако как будто невесомый в июльском струящемся мареве, Иерусалим оставался позади.
Автобус, повернувшись к священному городу спиной, начинал подъем в некрутые иудейские горы.
Пассажиры приникли к окнам – то тут, то там ржавела старая боевая техника. Ее более чем полвека назад подбили жители только что родившегося государства. Они жгли арабские танки и бронемашины из редких пушек и ПТР, но в основном – гранатами и бутылками с зажигательной смесью, как русские под Москвой в сорок первом.
На этом сходство не ограничивалось.
Не победи Россия в страшной войне – славяне и другие народы СССР надолго стали бы рабами. Здесь все было так же, кроме, пожалуй, рабства – любимой идеей одновременно, со всех сторон напавших врагов было сбросить евреев в море. И тем самым решить, наконец, проблему. Разумеется, решить не в мировом масштабе, что даже целеустремленному, бесноватому Адольфу оказалось не по зубам, а в региональном, местном. Так что рабская жизнь оборонявшимся жителям юного государства не грозила.
Короче, пушек у защитников этих гор было мало. Зато оказалось немерено ярости и гнева: большинство из воевавших на стороне Израиля прошло Вторую мировую. И почти не было среди них тех, кто не потерял бы многих – а иные и всех – своих близких в гетто и концлагерях.
Здесь, на древней, выжженной не только солнцем, Святой земле, Всевышний мог бы дать им вторую попытку на обычную человеческую жизнь. Но лишь после победы в этой короткой ожесточенной войне.
Ариэль Вейзер смотрел в окно с двойственным чувством. Разумеется, как израильский гражданин и солдат, он гордился тогдашней, дорого обошедшейся победой. Но его деды тут не дрались. Его деды вообще не воевали, во время войны они были детьми. Прадедов полегло двое – один подо Ржевом, в сорок втором, второй где-то в партизанском отряде, в белорусских болотах. Гораздо больше родственников погибло от рук немецких зондеркоманд и их местных добровольных помощников.
Вейзер хорошо помнил, как мама возила детей, маленького Арика и его сестренку, в крошечный городок Славгород, на небольшой, но полноводной реке Сож. Это уже была независимая, хоть и союзная республика Белоруссия. Раньше местечко называлось очень красноречиво – Пропойск. Значительную часть жителей составляли евреи. Именно туда уходили корни родословной самого Арика, который, впрочем, по малолетству совершенно об этом не задумывался.
Мама долго водила их по большому, давно не действующему, однако довольно хорошо сохранившемуся еврейскому кладбищу. Пыталась найти могилы предков. Задача оказалась непосильной: старые надписи были на непонятном иврите. А убитых немцами и полицаями никто на кладбище не хоронил – сжигали в больших кострах либо зарывали сотнями в специально выкопанных рвах.
Если честно, мальчик не был тогда потрясен до глубины души. Слишком отстраненными от его детского рассудка были все эти кошмары. И больше хотелось на реку Сож, мама обещала купить маленькую удочку.
Пугают ведь не цифры – шесть миллионов. Пугает конкретная судьба, к которой прикасаешься обнаженной душей. Душа же обнажилась гораздо позже, после алии – в девяностые, после развода с отцом, мама привезла детей в Израиль.
Арик трудно привыкал к стране и к Тель-Авиву, столь не похожему на родную Москву. Не сразу, в отличие от сестренки, освоил язык. Свободное время проводил только с русскими, как их теперь называли.
Однажды не пошел на веселую тусовку в «Эльфи» – молодежную дискотеку. Мама разозлилась из-за не слишком хорошего табеля, не пустила. Сестренка не пошла из солидарности с братом.
А вот рыженькая девочка Вика обиделась на Арика – тоже мне, маменькин сынок – и пошла.
Арик в свою очередь обиделся на Вику. Несмотря на нежный возраст, у него были серьезные планы. Да и у Вики тоже – не зря же строгая девочка позволила пареньку поцеловать ее – сначала в губы, а потом даже в худенькую белую шею. Юный Вейзер губами чувствовал биение ее пульса. И тогда же дал себе клятву: всю жизнь беречь свою девчонку.
Арик не сдержал клятвы.
Взрыв был слышен даже от их дома.
Куски детских тел – там собирались позажигать ребята в основном тринадцати-семнадцати лет – усыпали пол-улицы.
Взорвал их почти сверстник, некий Рантиси, ненамного старше, некоторое время назад работавший в кафе. Погиб двадцать один подросток, и более ста человек были ранены.
Арабского юношу направил на смерть его близкий родственник. Убедил, обучил, снарядил и взорвал.
Голду Меир, одну из первых премьеров Израиля, как-то спросили: когда кончится палестино-еврейский конфликт? Мудрая седая Голда ответила: когда арабские матери будут любить своих детей больше, чем ненавидеть наших. Видимо, это время еще не настало.
А то, что дядю, подготовившего племянника к взрыву, впоследствии нашли и посадили в тюрьму на двадцать два пожизненных срока – по числу погибших, – к несчастью, никого не оживило.
Арик, как чумной, бродил потом по этой улице. Непонятно, на что надеялся. И что пытался отыскать. Вика исчезла без следа.
Впрочем, в Израиле даже за покойников бьются до упора. Криминалисты надеялись по генетическим анализам определить ее останки, чтобы мама с папой могли хотя бы похоронить своего ребенка. Но за три года напряженной и дорогостоящей для государства работы это не удалось.
Когда Арик окончил школу, то выдержал конкурс из двадцати семи человек на место и стал бойцом спецподразделения. Мама поплакала, но подписала родительское разрешение – без этого в странную израильскую армию, в части с особым риском, не берут даже добровольцев.
Теперь, после терактов, Арик мог не только цепенеть и ощущать гнев. Иногда удавалось поймать в прицел исполнителей, а еще лучше – организаторов подобных мероприятий.