Авгур

И, наконец, последним трофеем стали рисунки неизвестных животных. При виде них академик Брандт, директор Зоологического музея, впал в экстаз и потребовал немедленно отправить еще одну экспедицию.

Однако два следующих похода не принесли результатов. Точнее, отряды просто исчезли. По этому поводу император Александр II незадолго до своей смерти имел нелицеприятную беседу с президентом Академии наук Федором Литке и великим князем Константином Николаевичем, который руководил тогда Русским географическим обществом. По воспоминаниям одного из придворных, государь пожелал узнать — ради чего мы, собственно, лезем в этот проклятый край? Больше нечем заняться? Может, за Уралом уже не осталось мест, которые надо картографировать? И на сибирских реках найдены все золотые россыпи? И, наконец, на Мурманском море уже подобрали место для заполярного порта? Если так, то он, император, готов поставить обоим собеседникам прижизненный памятник, прямо возле Адмиралтейства…

Говорят, что Литке с великим князем вышли из кабинета в крайне дурном расположении духа, и Константин Николаевич чуть не пришиб лакея, попавшегося ему на пути. Правда это или нет, неизвестно, но ученых в колдовские края больше не посылали. Впрочем, даже результаты экспедиции Чекановского еще долго будоражили умы в Академии и послужили материалом для нескольких научных трудов. В те годы, кстати, и прижился новый термин — Эксклав. Ну, не писать же в диссертации про нечистую силу?

Между тем, слухи о светящемся жемчуге, который стоит дороже алмазов и изумрудов, распространились в народе, обрастая фантастическими подробностями. Эксклав теперь представлялся чем-то вроде пещеры Али-Бабы. Ловцы удачи, готовые рисковать головой, неслись к Балтийскому морю. Такая концентрация мутных личностей беспокоила жандармское управление — а ведь ему и так хватало работы среди местного контингента, ностальгирующего по литовско-польскому государству. Пришельцев (тех, кто попроще) вежливо отправляли обратно пинком под зад, а с теми, кто побогаче и познатнее, вели профилактические беседы.

В принципе, в Эксклав проникнуть было нетрудно. Пограничных укреплений там, фактически, не было. Застава у моря имела, скорее, символическое значение. Строить что-то еще не имело смысла — обитатели заповедного края сроду не совались наружу, а литовские рыбаки, в свою очередь, четко знали, где кончается их земля. А если кто-то по недосмотру или по глупости переступал невидимую черту, перед ним, как по мановению волшебной палочки, возникал предупреждающий знак — вроде «ежа», который некогда предстал крестоносцам, или скелета на морском берегу.

Когда появились охотники за сокровищами, местные жители быстро просекли выгоду и охотно подряжались проводниками. Само собой, не бесплатно. Чужака доводили до границы и, помахав на прощание ручкой, с чистой совестью возвращались к себе в деревню. Полиция пыталась пресечь такие гешефты (или, по крайней мере, делала вид), пограничная стража была усилена, но лазейки все равно находились. Люди исчезали бесследно, но поток авантюристов не иссякал.

Ажиотаж усилился еще больше, когда появился первый счастливчик, сумевший выбраться из Эксклава с добычей и сохранить рассудок. Купец Тимофей Кабздохин оказался человеком предусмотрительным — не стал орать о своем успехе на всю округу. И вообще не признался, что был на той стороне. Сказал, что заблудился в лесу и упал в овраг, поэтому одежда испачкана. На последние деньги он доехал до Ковно, среди ночи заявился к местному ювелиру и выложил перед ним на стол светящийся кусочек смолы. Содрав с ювелира несусветную (по местным масштабам) сумму, Тимофей приоделся и купил билет до Санкт-Петербурга. В ожидании поезда он отправился в привокзальный трактир и только там, выкушав для расслабления полуштоф, рассказал случайным знакомцам о своем приключении.

Запретный рубеж он пересек с двумя компаньонами. Расставшись с проводником, они прошли, от силы, саженей двести. Тимофей слегка приотстал, и это его спасло. Когда впереди мелькнула длинная тень, он инстинктивно бросился в сторону и схоронился за ближайшей корягой. Люди закричали, послышался хруст костей. Раздался выстрел — один из спутников успел-таки пустить в дело свой дробовик. Вопль, который за этим последовал, был ужасен; он распространялся как взрывная волна, и на землю сыпались листья. Потом все стихло. Только через полчаса Тимофей решился выбраться из укрытия. Его товарищей нигде не было, но на тропинке остались обильные следы крови. А еще там лежали пять светящихся шариков. Тимофей схватил их и, не помня себя, бросился обратно к границе…

Таким образом, появление «жемчуга» впервые связали с летучими зубастыми тварями. Неизвестно, кто назвал эти шарики Горючими Слезами, но легенда прижилась моментально. Саму зверюгу какой-то умник поспешил занести в анналы под латинским именем Muraena volatilis. А в народе широко обсуждались способы умерщвления этих милых представителей фауны. Мурены перемещались настолько быстро, что прицелиться было практически невозможно. Потенциальные охотники, сидя в трактирах, глубокомысленно рассуждали, что единственный шанс — пальнуть крупной дробью с близкого расстояния. Если, конечно, успеешь поднять ружье…

В конце концов, власти, которым надоело скопление вооруженных людей на границе, ввели там чуть ли не военное положение и устроили настоящий санитарный кордон. Подобраться к Эксклаву ближе, чем на несколько верст, теперь было решительно невозможно. Распространение слухов о несметных богатствах, таящихся в запретном краю, тоже не поощрялось. Журналу «Русь» даже запретили печатать повесть Лескова, герой которой, ловко обманув нечистую силу, находит в Эксклаве клад, а в придачу к нему — невесту, потомственную ведунью.

Через пару лет страсти, наконец, улеглись, и к муренам больше никто не лез. В России все шло своим чередом. Была Ходынка, было Кровавое воскресенье, была Цусима. Разогнали первую Думу, потом вторую. Выбрали еще две. Депутаты увлеченно собачились. А потом грянула Первая мировая.

Впрочем, в ходе боев на Восточном фронте немцы и русские аккуратно обходили гиблое место. Лишь однажды это правило готовы были нарушить — в августе 1914 года, перед началом русского наступления. Кто-то из штабистов предложил войти на запретную территорию и совершить по ней марш-бросок, чтобы ударить в тыл немецкому армейскому корпусу, который действовал ближе всего к границе. И, вроде бы, этот рейд уже поручили кавалеристам Хана Нахичеванского, но в последний момент одумались. Даже без обходных маневров развитие событий в первые дни войны давало повод для оптимизма. После сражения под Гумбинненом немцы начали отступать, причем их генерал Притвиц готов был отойти аж за Вислу. Но германский Генштаб быстро сменил Притвица на Гинденбурга, и в сентябре русских выжали из Восточной Пруссии.

А в следующем году было Великое отступление царских войск. Немцы заняли Курляндскую и Ковенскую губернии, граничащие с Эксклавом. После войны там возникли самостоятельные прибалтийские государства. Теперь заколдованный край был очень далеко от России.

Большевики захватили власть. Отгремела Гражданская, закончилась продразверстка. Молодому советскому государству проблем хватало. Несколько лет про Эксклав не вспоминали вообще. Потом, когда НЭП набрал обороты, и жить стало веселее, кто-то предложил отправить в запретный край пару отрядов от Геолкома. Авторы проекта упирали на то, что Москве не помешал бы дополнительный источник валюты. А Горючие Слезы, как известно, продаются по цене бриллиантов. Тот факт, что процесс добычи сопряжен с определенными трудностями, энтузиастов не смущал совершенно. В конце концов, «нет таких крепостей, которые…» Добраться по Балтийскому морю до полуострова Хексенланд, высадить отряд, а потом забрать его таким же путем. Формально ведь это ничья земля, хоть вокруг и прусские территории.

Но предложение не прошло. Может, в Кремле решили, что овчинка не стоит выделки. Или не захотели дразнить германцев, шныряя недалеко от границы. В следующий раз об Эксклаве вспомнили в тридцатых годах — решили сделать аэрофотосъемку. Чкалов на самолете Поликарпова подлетел со стороны моря и покружился над колдовскими владениями. Потом он увлеченно рассказывал про замок с мощными стенами, но пленка оказалась засвечена. На какое-то время советское руководство потеряло интерес к этой теме.