Шутки в сторону

— Стой, стрелять буду!

Однако первым выстрелил тот, кого он преследовал.

«Однако, — удивился Румянцев, — каков нахал, прямо как в боевике!»

Словно в доказательство румянцевской гипотезы преступник еще раз выстрелил, но, видно, не целясь. Но больше он не стрелял, мчался во все лопатки, пока его белая куртка не исчезла из поля зрения Румянцева. Темнота впереди еще сильнее сгустилась, и Румянцев едва не ударился лбом в стену. Выходит, не так уж хорошо знал эти дворы бандит, если угодил в тупик.

Румянцев отдышался и медленно, сначала на ощупь, а потом, пообвыкнув, более уверенно двинулся вдоль стены, с радостью услышав, что где-то поблизости, видимо, на параллельной улице, раздались звуки сирены милицейского автомобиля. Надо же, услышали выстрелы! Он успел рассмотреть поваленный штакетник и тут же уловил какое-то движение, шорох. Повернулся в ту сторону, и в тот же миг в лицо ему полыхнула короткая вспышка желтого пламени…

Глава 26

Каково быть Чарльзом Дарвином

Огородников был на ногах с пяти утра, с той самой минуты, как ему сообщили о ночной стрельбе в городе и ранении Румянцева. К счастью, оперативники оказались на небывалой высоте и задержали стрелявшего, опять же к счастью, ранение Румянцева оказалось не слишком серьезным. В общем, около девяти Огородников уже попал к нему в палату, выслушав предварительно инструкцию врача: «Недолго, в вашем распоряжении максимум десять минут».

Огородников загодя поклялся себе, что не станет ни в чем упрекать Румянцева, и все же первое, что он сказал, точнее, прошептал (больничная обстановка, в его понимании, располагала к беседам исключительно на пониженных тонах):

— Что тебя дернуло заниматься самодеятельностью, жить надоело?

Вопрос был чисто риторическим и не предполагал ответа, в принципе, его следовало понимать как приветствие.

Румянцев вовсе не походил на умирающего. Огородников подошел к постели раненого поближе и склонился над ним. Румянцев открыл глаза и улыбнулся.

— Что, пришел проверить результаты эволюции? Чарльз Дарвин…

— Иди к черту, — опять прошептал Огородников, — я сюда не острить явился, у меня всего десять минут на все про все.

Румянцев сразу посерьезнел.

— Тебе плохо? — спросил Огородников.

Тот поморщился:

— Мне замечательно… Только скажи, он что, ушел?

— Представь себе, герой-одиночка, мы его задержали, — с удовольствием успокоил его Огородников, — мы ведь тоже не лыком шиты.

— Ну слава Богу, а то я боялся, что и вправду напортачил, — обрадовался раненый и тут же спохватился: — А Груздев, вы же ничего не знаете про Груздева…

— Да знаем-знаем, не переживай. Этот субчик так испугался, что сам явился с повинной. Говорит: только спасите, а то меня убьют. Сейчас сидит и пишет чистосердечное признание, по-моему, уже половину «Войны и мира» накатал каллиграфическим почерком.

— Ну слава Богу, — повторил Румянцев с облегчением. Помолчал и вдруг спохватился: — Где моя одежда? Там в куртке, там…

— Это, что ли? — Огородников извлек из кармана небольшой целлофановый пакет с пулей и гильзой. — Извини, может, тебе и не понравится, но мы уже полюбопытствовали на всякий случай. Сам знаешь, работа такая. Значит, Васнецова этой пулькой?

Румянцев кивнул, а Огородников продолжил:

— Кстати, что там у тебя в машине за кошка? Чувствует себя полноправной хозяйкой.

— Кошка? Ах да, кошка, — вспомнил Румянцев. — Как раз перед этим подобрал на дороге, ее бы раздавили. Что с ней делать? Вы ее хоть покормите, что ли…

— Уже покормили, чувствительный ты наш, — заверил его Огородников, — не забывай, что имеешь дело с Дарвином. Ну ладно, пора и честь знать. — Огородников распрямился и, сморщившись, потер поясницу. — С тебя, кстати, после таких вариаций на тему следовало бы подписку о невыезде взять, но раз ты все равно под больничным арестом…

— Слушай, а Ремезов, Ремезов знает, что это Груздев звонил матери пропавшей девочки, ему сообщили?

— Скоро узнает, — заверил Огородников. — Ладно, выздоравливай поскорее, тем более что ты, дорогой, будешь проходить свидетелем по делу… Надо же, каков! Ну, частный сыщик, да и только!

Румянцев позволил себе усмехнуться:

— А что, очень даже неплохая стезя, хоть и стреляют, зато начальство на ковер не вызывает… Слушай, Огород, может, организуем частное сыскное агентство? По-моему, неплохая идея! Заодно Ремезова пригласим, а?

— Давай, — одобрил румянцевскую идею Огородников. — Даже название подходящее имеется: «Клуб сентиментальных детективов». Звучит? — И сам себе ответил: — Ну клиника, чистая клиника. Как говорит мой младшенький, крыша едет не спеша, тихо шифером шурша.

В дверь просунулся белый колпак медсестры:

— Товарищ следователь, десять минут истекли.

— Иду, иду, — отозвался Огородников, — я бы уже давно ушел, если бы он сам меня не задерживал. Вы, кстати, следите за ним получше, а то он герой известный, того и гляди в окошко выпрыгнет.

— Не выпрыгнет, — улыбнулась медсестра, — у нас на окнах решетки.

— Решетки? — переспросил следователь. — Замечательно! Что и требуется в данном случае.

Огородников мог себе позволить те нехитрые шутки, которые он отпустил в палате раненого Румянцева. Дело, которое еще вчера грозило обернуться заведомым «висяком», сегодня явно сдвинулось с мертвой точки, обрастая новыми подробностями, точно снежный ком. Огородников уже догадывался, что подоплекой этой истории с шантажом, компроматом и убийством, всей этой шумихи вокруг Костецкого и его семейства, явилась предвыборная кампания, а инициировал ее кто-нибудь из конкурентов Костецкого на хлебную должность мэра.

«Надо же, — думал он, — еще вчера я бы сам не поверил: такие политические страсти кипят в заштатном городке, борьба за власть идет на полную катушку». Огородников всегда предпочитал конкретную работу руководящей. Он и отчитаться-то толком не умел, а один вид трибуны вызывал в нем черную меланхолию по крайней мере на неделю. Удалось бы только довести до логического завершения, а там заголовки в газетах обеспечены. Хотя его лично, разумеется, интересовали не заголовки, а результат.

А результат должен быть непременно. Как только в его руках оказался конец заветной ниточки, была создана следственная бригада. В то время, когда он беседовал с раненым Румянцевым, по меньшей мере полдесятка сыщиков рыскали по городу, задрав хвосты, в поисках свидетелей и вещдоков. Подобные широкомасштабные акции — а Огородников знал это по собственному опыту — хороши еще и тем, что в сферу внимания оперативников, как правило, попадали и другие дела, на первый взгляд не связанные между собой. Главное — забросить в реку невод, а там — маленькая ли рыбешка, большая ли, но обязательно попадется. Чего доброго, а «висяков» хватало. Взять хотя бы найденный на окраине труп молодой девушки…

Размышляя подобным образом, Огородников подкатил к прокуратуре, припарковал «Волгу» и, гремя своими заскорузлыми ботинками, как новобранец кирзачами, двинулся по сумрачному коридору в свой кабинет.

— Ну слава Богу, это вы, Александр Васильевич, — обрадовался ему, как родному, Булавинцев. — А то я уже и в больницу звонил, говорят: уже уехал. Думаю, вдруг как еще куда завернул — рации-то у вас в «Волге» нет.

— Что, есть новости? — осведомился Огородников, оседлав свой вихляющийся стул и бросив шапку на стол, поверх кипы скопившихся бумаг.

— Сыплются, как из рога изобилия, — Булавинцева явно заносило, — прямо даже не знаю, с какой начать.

— Начинай с последней, — предложил Огородников.

— Начинаю с последней. Блондинку с окраины опознали. Ею оказалась Пивоварова Ксения Леонидовна, 1981 года рождения, учащаяся ПТУ № 119; позавчера около шести вечера ушла из общежития, и с тех пор ее никто не видел…

— Она что, не местная? — перебил его Огородников.

— В том-то и дело, она сама из Стеблиевки, здесь училась на портниху. На выходные обычно ездила домой. И на этот раз в училище решили, что она соскучилась по родителям и махнула в свою деревню. Она вообще была, говорят в училище, не подарок: окончила семь классов школы для детей с замедленным развитием, не то чтобы полная дебилка, но… В общем, до следующих выходных ее могли бы и не хватиться, да тут мать приехала на рынок торговать салом — они недавно свинью зарезали, — естественно, и дочку проведать. Так и выяснилось.