Испытание

«Крошка» уже перевалила подъем и пошла на спуск, когда ужас вмиг слил Майрама с мотором. Странно, но мгновенно оценив всю сложность ситуации, он как бы со стороны видел картину, которая произойдет с ним спустя доли секунды. Каждая деталь фиксировалась в его мозгу так, будто это случилось не с ним, а с кем-то очень близким и родным, за кого он отчаянно переживал, ибо боялся, что тот не сможет выкарабкаться. Выхода не было — был выбор: стать убийцей или погибнуть… В самом деле, что оставалось делать Майраму? Тормозить? Но следом за ним шел самосвал, между ними было метров шесть-семь, он непременно врежется в «Крошку», сомнет ее, искорежит, и они вместе: Майрам, «Крошка», самосвал и этот мальчуган лет пяти, что выскочил из-под перил моста — (Что он там делал, черт побери, в эту рань?!) — они все вместе бухнут с пятнадцатиметровой высоты на шпалы и станут месивом из железа и человеческих тел… Крутануть влево, чтобы обойти мальчугана? Но дорогу пересекала девочка, бегущая за малышом! И не сбить ее будет невозможно… Майрам потом так и не вспомнил, подумал ли он о том, что будет невиновен перед законом, если собьет малюсенькую фигурку, пересекавшую трассу в нарушение всех дорожных правил. Он лишь помнил, что все его существо, видя безвыходность положения, в котором он оказался, протестующе возопило, извергло из себя беспомощное и от этого еще более страшное: «Нет! Нет! Нет!»

Говорят, что самое быстрое в человеке — мысль! Майрам не успел пожалеть себя, он заранее хоронил себя, — а руки крутили баранку. «Крошка», сделав крутой вираж, чтоб не задеть мальчугана, который бежал прямо под машину, рванула на перила. Майрам видел, как она разбросала в стороны полосатые столбы и облегченно взмыла в воздух. Рельсы устремились ему навстречу с поразительной стремительностью, но Майрам успел подумать: хорошо, что нет поезда! Как будто это давало ему шанс на спасенье!

Не разобрался, в этот ли момент или мгновенье спустя кто-то внутри его в сердцах воскликнул: «Ага, попался! Так тебе и надо!», точно этих девчушку и мальчугана кто-то подбросил под его машину из-за грехов, совершенных Майрамом. Ему не дано было времени, чтобы возразить голосу, поспорить с ним, доказать ему, что нет у таксиста таких грехов, за которые лишают жизни…

Трудно поверить, но Майрам уловил момент, когда буфер машины врезался в рельс. Уловил, а толчка не почувствовал, потому что тело его к этому времени было уже беспомощно. Оно должно было дать сигнал чувствам о страшном толчке, потрясшем «Крошку» и обрушившемся на него… Но не дало. Не успело!..

Что было дальше? Перебежав мост, малыши, не успев испугаться, прижались невинными личиками к уцелевшим перилам и уставились на железнодорожное полотно. Когда бледный от ужаса шофер самосвала выполз из кабины и на дрожащих ногах добрался до перил, девочка растопыренными пальчиками показала ему на расплющенную «Крошку» и сообщила:

— Машина туда поехала…

— Упала, — уточнил малыш…

…«Крошки» не существовало. Была груда железа. Сплющившиеся, смятые ударом обшивка машины, корпус, крыша, днище, мотор мертвой хваткой были сжаты в безумном объятии. А внутри был таксист, беспамятный и безучастный. Толпе, сбежавшейся на железнодорожное полотно, не было известно, жив он или мертв. Но действовали так, будто таксист ждет их помощи и каждая потерянная секунда уменьшает его шансы на жизнь. И вокруг нервничали, охали, беспокоились, жалели, страдали, — и все ломали голову, как вытащить нещадно изломанного таксиста из железной западни.

Каждый вновь прибывший к месту происшествия жаждал поскорее узнать, что произошло, и водитель самосвала, уже оправившись от шокового состояния, в который раз рассказывал о самоотверженном поступке таксиста, будоража и без того взволнованную толпу.

— Надо вытащить героя, — заявила учительница, прибежавшая вместе со школьниками из здания, приютившегося напротив моста. — Необходимо его вызволить!..

Прибыла сварка. Рабочий деловито стал разрезать на куски груду железа. То один, то другой из толпы, не выдержав, подавал голос:

— Осторожнее, друг…

Сварщик в ответ зло поблескивал глазом. Ему пришлось немало покорпеть, чтоб вытащить из железного плена детину, вымахавшего в метр восемьдесят три сантиметра…

Потом пришло время «скорой» продемонстрировать свою прыть. Санитар упорно повторял в рацию:

— Приготовиться к операции. Велика потеря крови. Пострадавший в шоковом состоянии… Авария. Человек спас малышек, а сам, наверное, не выкарабкается…

Майрама доставили в больницу. Хирург проводил занятия со студентами, когда ему по рации сообщили, что надо готовиться оперировать героя… Героя… Так и сказали: «Героя, ценой, возможно, своей жизни спасшего малышей». Хирург мыл руки, а вокруг таксиста столпился медперсонал. На отсвечивающих белизной простынях четко вырисовывались загорелые ноги, могучий бюст и широкая шея героя. Огромными пятнами щедро расплывалась по простыне кровь…

Глаза хирурга — маленького, худенького старичка поблескивали из-за огромных очков… Вытянув руки в резиновых перчатках перед собой, он приблизился к операционному столу. С Майрама откинули простыню. И он бесстыдно представил всю свою наготу студенткам, чьи лица были спрятаны под марлевыми повязками так, что, приди в себя, Майрам бы все равно потом не узнал их при встрече на улице (хотя он и теперь, когда видит устремленный на себя насмешливый взгляд девушки, вздрагивает: она не из числа ли тех, кто видел его во всем блеске?)

— Приступим, — сказал хирург. — Надо бороться — и одной из вас может повезти, милые барышни! — Он обратился к высокой девушке: — Будешь ассистировать ты! Ты у нас будущий великий хирург. И не трусь, — шутливо добавил: — Помни: наградой служит Аполлон!

С легкой руки шофера самосвала, имя которого Майрам так и не узнал, и этого чудака-профессора, которому он. обязан жизнью, таксист стал в мгновенье ока самым популярным пациентом в больнице. И не только в больнице. Весь город заговорил о нем. Радио, газеты, даже телевидение поведали о его благородном поступке. Как будто у него был выбор. В самом деле, кто бы сбил ребенка?..

Слава Майрама только расходилась по городу, он еще лежал на операционном столе, а в коридоре больницы уже появились мать, Сослан и Тамуська. Их так и тянуло к операционной. Мать и Тамуська были в состоянии обморока. Сослан же был тверд и выдержан. То, что люди действовали, принимали меры к спасению брата, успокаивало его.

Николай Николаевич подошел к матери и сказал:

— Не волнуйтесь — оперирует сам Жутов. Он не таких воскрешал, — и показал на мужчину в свитере и джинсах: — Корреспондент. Героя узнает вся республика.

Корреспондент попросил у матери фотографию Майрама, и тут выяснилось, что у них нет приличных его фотографий, что Майрам их всегда кому-нибудь дарил… При этих словах Тамуська покраснела, вспомнив женщину в туфлях с огромными бляшками…

Из операционной Майрам попал в реанимацию, и лишь на третьи сутки его рискнули перевести в палату. В ней помимо таксиста было еще трое больных. Считалось, что все они уже на пороге выздоровления. А Майрам пребывал между тем и этим мирами. Лежал, весь перебинтованный. Нош и левая рука были привязаны к крюкам, свисавшим с потолка, и на них навешены тяжести.

Через час после того, как он был водворен в палату, скрипнула дверь. Больные оглянулись и увидели красивую девушку в накинутом халатике, которая приблизилась к кровати Майрама на цыпочках, склонилась и напряженно прислушалась к его тяжелому дыханию. Она присела к кровати и, не отпуская его руки из своих ладоней, замерла на добрый час. Больной, читавший книгу, бросил своим товарищам по палате многозначительный взгляд. Тот, что слушал радио в наушники, завистливо кивнул на девушку и в знак восхищения поднял большой палец…

Другой, подойди к нему такая девушка да возьми в свои ладони руку, поднялся бы из гроба, а Майрам никак не мог возвратиться на этот свет…

После обеда примчались, прервав съемки, киношники. Сообщение об аварии вызвало у всех один и тот же вопрос. Нет, никто не произнес его вслух. Но у каждого мелькнула мысль, а не кино ли стало причиной случившегося? И все почувствовали себя в ответе за Майрама. И бросили съемку и ворвались в больницу. Но к человеку, который без памяти и почти без надежды на выздоровление, не просто попасть. Савелий Сергеевич рванулся к главврачу. Но и тот отказал, хотя и оказался почитателем его фильмов. Конов, едва кто-нибудь в белом халате появлялся в коридоре, бросался к нему или к ней, совал в руки шоколадные плитки и умолял дать знать ему, кинорежиссеру, как только герой придет в сознание. Он даже оставил собственноручно составленную схему, как доставить весть до съемочной площадки. Майраму потом подарили этот листок с его дьявольским мелким почерком, где фигурировали номер телефона дежурного министерства внутренних дел, которому должны были позвонить из больницы, рация ГАИ, которая поможет дойти вести на пост, находящийся в пятнадцати километрах от места съемок, то есть у въезда в ущелье, сторожевая будка на стройке придорожного ресторана, откуда до киношников всего около двух километров. «А уж сторож сообщит нам — об этом я сам позабочусь!» — заверил режиссер.