Испытание

— К вам прислушиваются, — шепнула предупреждающе мисс Мэнфи и взяла под руку Тонрада. Она повела его, взбешенного и ходом процесса, и молчанием единственной свидетельницы, к бару, заказала коньяк. — Эрнст, и мне жаль этого затравленного тигренка, но надо держать себя в руках…

— Он не похож па затравленного! — вскипел Тонрад. — Его все травят, а он спокоен, потому что он чище и благороднее многих из тех, кто сидит в зале и за столом правосудия!

— Он убийца, — тихо напомнила ему Мэнфи.

— А в зале разве мало убийц? — закричал Тонрад. — Только и разница — сами они на курок не нажимают. Но стреляют без промаха. Посмотрите на типа за тем столом…

— Тише! — ахнула она. — Это мистер Вотрок, банкир!

— Вот-вот, банкир. Услышит — и съест живьем. Ему не впервой. Он не стреляет, нет. Для этого он чересчур деликатен. Он душит людей медленно. Мощью своего денежного мешка. Он свои жертвы доводит до самоубийства. И каждая пуля, пущенная в лоб, делает его богаче на тысячи долларов. А вон другой убийца…

У нее, мисс Мэнфи, нет миллионов, ей следует дорожить своей репутацией, и она поспешно поднялась. Он посмотрел на нее осоловелыми от неудачи и коньяка глазами и махнул рукой:

— Ладно. Я меняю тему.

Бармен вновь принес коньяк. Тонрад вызывающе спросил его:

— Плохо выгляжу? Жалок?

— Большой мистер рассвирепел — теперь Великому убийце пора писать завещание. Если он умеет писать, — усмехнулся бармен, уходя.

Тонрад повел рукой вокруг.

— Крошка, кто из них, этих столпов общества, задает себе вопрос — для чего ты живешь, дружище?

— Ты, Эрнст, задал уже. И как с ответом?

— Вот-вот получу. Й поможет мне, догадываешься, кто? Он! Этот дикарь! И зачем он отправился в эту страну, жестокую и лживую?! — он потянулся к рюмке, вторую подвинул ей.

— К нам направляется мистер Притл, — шепнула она, отодвинув коньяк. — Закажи мне сок. Скорее!

— Бармен! — громовым голосом окликнул Тонрад. — Два двойных коньяка: мне и мистеру Цритлу и сок — мисс Мэнфи, — и добавил очень серьезно: — Она больше ничего не употребляет.

Приблизившись к ним, Притл ехидно заметил:

— Однако же, у вас и на затылке есть глаза, мистер Тонрад.

— Я как школьник — за милю чувствую строгого учителя.

— С помощью очаровательных глазок пленительной мисс…

— Говорите комплименты? Значит, вы в хорошем настроении.

— Не скрою: так и есть! Благодарю за коньяк. За наши успехи!

— Учитель, — остановил его Тонрад. — Успех обвинителя — это неудача защитника, а мой успех — это ваша неудача. За чей же успех выпьем: за ваш или мой?

— Всякое раскрытие преступления — успех. И не важно, кто пожал плоды этого успеха: обвинение или защита.

— Но ваш успех, мистер Притл, ведет к убийству. И я не стану пить за него! Простите, — Тонрад быстро отошел от стола.

Притл смотрел ему вслед, пока он не скрылся за колоннами. Мисс Мэнфи извиняюще сказала:

— Он очень переживает свою неудачу.

— Не только он, — серьезно промолвил Притл. — И вам после процесса придется просить отпуск…

В фойе появился бодрый, расточающий всем улыбки генерал. И сразу внимание всех сосредоточилось на нем. Его здесь все знали. Ему заискивающе улыбались, с ним спешили здороваться, а он в ответ кивал головой всем подряд, ибо давно уже привык не всматриваться в лица, зная, что люди жадно заглатывают его образ на многие годы, чтобы знакомым и родственникам, а доведется — и внукам своим рассказывать о том, что они видели живого генерала Обаза, этот символ бесстрашия. Его приветствовали, ему кланялись, его провожали взглядами, а он шел, точно зная куда. Жестом дав понять свите, чтоб ему не мешали, он направился к столу, за которым сидели Притл и Мэнфи. Притл вскочил, приветливо заулыбался:

— Какими судьбами в нашем скромном дворце, господин генерал?

— Решил послушать вашу речь, — скосив взглядом на мисс Мэнфи, генерал сказал: — Теперь я верю: богиня правосудия была красавицей.

— Вы мне льстите, генерал, — поблагодарила Мэнфи. Легко и шутливо начался этот разговор. Но генерал не любил тянуть долго. Он шел напрямик к цели. Уделив несколько минут Мэнфи, которая — видит бог! — заслуживала этого, он приступил к главному, с чем пожаловал во Дворец правосудия. Лицо его мгновенно стало серьезным, даже сверх меры, как это бывает у людей, которые всегда на виду и заботятся о том, чтобы убедить всех, как весомы вопросы, обсуждаемые ими.

— Мистер Притл, вы опять показали экстра-класс, — заявил он. — Бьете точно в лузу. — Он говорил одно, а вид его свидетельствовал о совершенно противоположном.

Притл попробовал подсластить приближающуюся пилюлю:

— Ваш отзыв особенно ценен для меня, господин генерал. Обаз, не скрывая, изучал Мэнфи, точно получил право не церемониться, и разглагольствовал:

— С годами кое-какие черты характера человека исчезают. И это естественно, ведь наши силы не беспредельны: сдают глаза, слабеют руки, испаряется проницательность. Но нам с мистером Притлом это не грозит. Мы с ним еще полны энергии, — он старательно не замечал, как с каждым его словом вздрагивает мистер Притл.

Не желая, чтоб неприятный разговор произошел при секретарше, Притл сделал ряд распоряжений мисс Мэнфи. Когда она удалилась, генерал усмехнулся Притлу:

— Я буду предельно откровенен. На сей раз вы, дружище, пустили петуха. Вы чересчур жестоки к этому пареньку.

— Этот паренек убил троих мужчин, — возразил Притл.

— Но как! Не из-за угла — в бою! Как солдат!

— Он не был солдатом и воевал не с врагами.

— Это с какой стороны взглянуть, — значительно посмотрел на Притла Обаз. — Ясно как день: не он, а они, эти три немца, убийцы. Ведь они его до полусмерти избили, всячески третировали.

— Законы, по которым живет наше общество, гласят… — быстро начал Притл, но не успел договорить.

— Законы создаем мы, а не общество, — нервно прервал его генерал. — Мы поставили вас на стражу законов. Законов, а не общества. Законов, оберегающих нас от общества. Вы должны быть верным нашим солдатом, и когда закон мешает, проявлять гибкость. — Он откинулся на спинку стула, изучая, какое впечатление произвели его слова на этого верного раба законов.

Притл усмехнулся. Нет, генерал не сделал для него особых открытий. Притл не вникал глубоко в суть того или иного преступления не потому, что был верхоглядом. Напротив, он выяснял до мелочей обстоятельства дела и видел, пожалуй, больше, чем любой другой, но он не пытался углубляться в детали, которые заставили бы его задуматься не только о конкретном случае, но и о жизни. Подобное философствование ни к чему хорошему не приведет. Нельзя не видеть, что не все, созданное юриспруденцией, справедливо. Но кто найдет такие законы, которые были бы справедливы и для общества и для преступника? Своей основной задачей он давно поставил не обсуждать законы, а использовать их, руководствоваться ими. И эта строгость, беспощадность, прямолинейность, твердость в отстаивании основанной на букве закона позиции и принесли ему славу и популярность. И вот теперь генерал с гнусной прямотой заявляет ему, что он не просто человек, который ищет преступника и карает его со всей строгостью мер, данных ему законами, а он орудие в руках тех, кто стоит во главе общества. Жестокий и наивный ход, генерал. И сделали вы его неспроста. Перестаньте играть в прятки, Обаз. Или полная откровенность, или я не стану менять курса. Выкладывайте, генерал, свои козыри, а не то вам не сдвинуть меня с места, несмотря на то, что вы весьма близки к президенту и действуете, конечно же, с его согласия. Выкладывайте же!.. Притл выжидающе посмотрел на генерала. И Обаз понял, что Притл не станет действовать вслепую и придется ему приоткрыть завесу тайны. Ну, что ж…

— Притл, мы не можем спокойно смотреть, как Европа горит в огне. Надо вмешаться. А для этого следует подготовить общественное мнение. Процесс, который вы ведете, сенсационен и может стать весьма полезен нам. Вы легко докажете, что эти три германца точно звери сживали со света россиянина. Слышите? Я подчеркиваю: россиянина! Трое против одного!