Испытание

Когда подсудимого увели, Притл заметил Тон раду:

— Плохо же вы поняли мой совет возобновить практику. Предупреждаю — славы на этом процессе вы не завоюете, но голову потерять можете… Вы хотите доказать, что убийца не он?

— Я не сомневаюсь, что именно он убил их. Но он… не похож на убийцу! Его поведение нелогично. Человек потрошит троих немцев и тут же отправляется в участок, чтоб сообщить полиции о своем преступлении.

— Чепуха! Он просто знал, что ему не скрыться.

— Вы не допускаете, что он сам жертва обстоятельств?

— Не было у него подстрекателей, это всем ясно. А копаться в психике подсудимого — удел психиатров. Собственно, с профессиональной точки зрения нам остается одно: определить меру наказания…

— Вот-вот! Вы установили факт и подбираете статью. Все! Точка! И вас не интересует, что за особая причина довела этих людей до смертного боя. Но преступников от рождения не бывает.

— Как не бывает и преступления без преступника, — быстро возразил Притл. — Я призван ответить на вопрос: он или не он совершил преступление. Мистер Тонрад, я не желаю брать фору от вас. Это игра в одни ворота. Мне будет нелегко видеть вас поверженным ниц. Откажитесь от своей затеи.

Тонрад отрицательно покачал головой.

— Печально, — вздохнул Притл. — Тогда держитесь, мистер Тонрад, через две минуты состоится пресс-конференция, и я на ней сделаю первый выпад. Защищайтесь! — и, жестом пригласив Караева следовать за собой, он направился в приемную, откуда слышался неровный гул голосов. Притл следил за каждым своим жестом и словом, ведь теперь он должен быть непроницаемым для мистера Тонрада.

Мисс Мэнфи оказалась наедине с Тонрадом. Всем своим видом она показывала, что поглощена сбором бумаг со стола. Тонрад подошел к ней, но не осмелился взять ее за плечи. Он молча ждал. Наконец, она подняла на него глаза:

— В вашем возрасте, Тонрад, опасно увлекаться романтикой.

— А флиртом в вашем? — парировал он ее фразу.

— Вы без предупреждения скрываетесь на несколько лет, а, возвратившись, хотите видеть женщину, безропотно ждущую вас у камина? Ценя свою свободу, вы ропщете, когда кто-то другой пробует воспользоваться своей. У вас нет солидности. Поддавшись минутному тщеславию, бросаетесь в авантюру!

— Какие слова: солидность, авантюра… И глаза величиной с люстру. Люблю бесить общество лицемеров! Вас это ужасает, а меня забавляет. Но хватит об этом, крошка. Я чертовски устал и к тому же голоден. Да и вы тоже.

С каждым его словом лицо Мэнфи вытягивалось, а глаза округлялись в немом изумлении перед его дерзостью, и Тонрад с удовольствием убедился, что она ничуть не изменилась и ей по-прежнему по душе его напористость, которая так кстати в этом веке рационализма и бизнеса…

…Процесс начался с форы, которую Притлу дал неожиданно сам горец. Он должен был, положив руку на библию, произнести:

«Клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды». Но и судьи, и обвинение, и защита, и присяжные, и зрители стали свидетелями того, как подсудимый, выслушав Караева, слегка отставил правую ногу, засунул ладонь руки за свой тонкий пояс и отрицательно покачал головой.

— Что у вас происходит? — возмутился судья.

— Он говорит, что и без клятвы скажет правду, — смущенно ответил переводчик.

Гул возмущения прокатился по залу. Судья побагровел:

— Я силой заставлю его присягнуть!

— Здесь на слово не верят, — убеждал Таймураза Караев. — Не настраивай их против себя. Дать клятву ведь нетрудно.

Таймураз в черкеске и шапке выглядел здесь выходцем с другой планеты, но невозмутимо поглядывал на зрителей и судей, смешно нарядившихся в длинные кафтаны и натянувших на головы пышные парики.

— Я иду в двери, а они мне на окно показывают, — укоризненно сказал он Караеву. — Неужели не понимают, что краси вая одежда кривой бок не скроет? Поклоняющийся лжи и клятву переступит. У одного отца дети по ниве напрямик ходили, а сам он ее по кругу обходил…

Гул возмущенных голосов, угрозы и насмешливые реплики покрыли слова переводчика.

— Дьявол! — воскликнул Притл. — В конце концов это становится смешным: мы, представители высшей цивилизации, должны на слово верить дикарю! Может, он прикажет, чтобы мы судили его по законам гор?! Он находится в Америке и пусть подчиняется законам нашей страны. Заставьте его принять присягу! Силой!

Тонрад обратился к судье:

— Я бывал на Кавказе. Перед вами нелегкий орешек. Если он заупрямится, его с места не сдвинешь. Чего ему еще скрывать? Он сам отвел полицейских на место убийства…

Горец присягу не принял, но теперь все смотрели на него с явно выраженной неприязнью. Каждый ответ его на вопрос судьи вызывал ропот у публики. Тонрад строил одну версию за другой, но Притл разбивал их без особого труда. Сказывалось и долгое отсутствие практики у Тонрада. Мисс Мэнфи стало жаль его. Большой мистер безжалостно напирал на то, что у горца не было особых причин к применению оружия, но разве остановить дикаря, который живет чувствами, а не разумом? Тонрад же старался доказать, что обвинение исходит из внешних фактов, основанных на признании подсудимого, но старается обойти вопрос, что его вынудило стрелять.

— В чем собственна вам хочется убедить суд и публику? — риторически вопрошал Притл. — Что на скамье подсудимых дол жен находиться другой? Но кто этот другой? И почему он дол жен занять место человека, который сам признался, что он убийца?!

Тайна была, в этом Тонрад не сомневался. Но как узнать ее? Как заставить заговорить несчастную девушку, лишившуюся отца, а теперь еще и терявшую возлюбленного? Тонрад поискал глазами Герту. Вся в черном, она сидела на первой скамье, отрешенная, ни на кого не глядя. Голос Притла гремел над залом:

— Вы только представьте себе картину гибели порядочных людей. Осень. Поле. Честные труженики убирают урожай. Радуются солнцу. Плодам своего труда. И не подозревают, что к ним подкрадывается смерть. Каждый обыватель должен видеть перед собой грозную машину правосудия, которая любого, бросившего вызов, сотрет в порошок. Она грозна, и никто и ничто не спасет преступника. Только так мы обуздаем страсти. Только так сможем держать в страхе перед законом всех и каждого!..

На что еще надеялся Тонрад? Не пора ли ему свернуть свой флаг и молча ждать, что скажут присяжные? И почему так спокоен горец? — глядя на него, спрашивал себя Тонрад и сам же отвечал: «Потому что он считает себя правым. Наша истина для него — не истина. У него есть своя. Наша не желает понять его истины, и она несет смерть этому открытому как… совесть горцу. Все его мысли просты и понятны. Столкнувшись с обидчиками, он сразился с ними грудь в грудь. И победил. Победил, чтоб умереть. Он пролил кровь и отправился в полицейский участок, сказав там: судите — я убийца. Это как легенда о далеком прошлом человечества. Но мир уже не тот. Появились другие законы. И они отнимут у горца его жизнь. Если я не узнаю, отчего они поссорились. Если эта девушка не заговорит. Если мы оба не поспешим…»

В перерыве Тонрад попытался вызвать на откровенность Герту. Подсев к ней, он стал ей внушать:

— Есть святые обязанности, мисс Уицикер. У каждого человека. — Конечно, его немецкий мог быть и получше и произношение правильнее, но он позволяет дать ей понять, что наступил решающий момент: — У вас большое горе, мисс Уицикер. Но вы единственный свидетель того, что произошло на ферме. И вы не имеете права молчать. Вы обязаны заговорить. Если не вы, то кто же раскроет тайну печального происшествия? Бог? Но он далеко. И я подозреваю, что он немой. Только громы и молнии пускает! И я не научился еще читать мысли бога на расстоянии. Мисс Унцикер, что сделать, чтоб вы заговорили? У вас есть причина молчать? Вы меня слушаете? — она даже не взглянула на него, как будто его и не было и это вывело Тонрада из себя: — Да вам все равно, одной смертью больше будет или меньше! Вы жестоки! Знайте же, молчание несет смерть вашему любимому! Говорите же!