Испытание

Майрам потрясенно смотрел на несуразно разодетую фигуру Вадима, обтянутые в полосатые штанины тонкие, казавшиеся кривыми ноги в огромных штиблетах и калошах, на приподнятые плечи пиджака, черный котелок, кокетливо взвившийся над вытянувшейся в торжественной горделивости головой, и слушал восторженный шепот Савелия Сергеевича:

— Так! Молодец! Иди, иди! Вперед! Тебя ведь ждет в ауле Таира! Любовь твоя! Тебя ждет с нетерпением отец! Не оглядывайся — ты весь в порыве! Но ты не забываешь, что возвращаешься победителем! Молодцом! Вот так! Точно! Прекрасно!

— Метраж! Метраж! — застонал Степан.

— Ничего! Ничего! Еще метров тридцать. Вперед, Мурат, к отцу, к невесте!.. Стоп! — Конов торжественно поглядел на киногруппу. — Чудо! Талант! Видали как? Отдохни, Вадим. Еще один дублик — и полный порядок! — и озабоченно склонился к Степану: — Как картинка?

Степан вместо ответа показал ему большой палец. Обливаясь потом в своем странном одеянии, Вадим приблизился к ним, бросил наземь чемоданы, стал нетерпеливо срывать калоши…

— Похож на родственника? — кивнув на актера, спросил Майрама Савелий Сергеевич. — На осетина смахивает?

Майрам неуверенно кивнул головой.

— Чего так кисло? — закричал режиссер. — Посмотри на лицо. Копия Мурата.

— Да, — согласился Майрам и замялся, — но…

— Что «но»? Что «но»? — пристал к нему Конов.

Майрам нерешительно молчал. Кто он такой, чтоб лезть в их дела? Они мастера кино. Их знает весь мир. Зачем им его слова? Что он может полезного сказать им? Еще на смех поднимут…

— Что тебе во мне не нравится? — спросил, скидывая котелок и пиджак, Вадим. — Вроде усы ничего получились, и выражение лица удалось схватить…

Удалось! Это верно. Но ты, Вадим, не Мурат. Совсем другим он был. Не таким домой возвратился. Они словно прочитали мысли Майрама. Враз оба — и Конов, и Вадим навалились на него:

— Что не так?

— Да говори же!

— Мурат был настоящий горец, — несмело произнес Майрам, — а горцы боятся выглядеть в глазах земляков смешными. А ты, Вадим, смешной…

— Это почему же? — возмутился он.

— Вот это, — показал таксист на пиджак, штаны, котелок, — делает тебя смешным.

— Но они в точном соответствии с модой того времени, — возразил Степан.

Может быть, это и было модно, может быть, все это и носили в то время, но Майрам готов был голову отдать на отсечение…

— Мурат никогда не оденет такое, — сказал он убежденно.

— Ну, ты за Мурата не решай, — отрезал Вадим. — Он вон где побывал: Маньчжурия, Япония, Мексика, Аляска, Калифорния… Все это привычкой стало.

— Нет, — упрямился Майрам, — не мог он такое на себя напялить. Посмотри, в городе тоже стало модно не стричься. Никого в парикмахерскую не затянешь. А старые горцы? Налысо бреются! Без шапки на улицу не выйдут… Такие они. Гордые!

— Тоже сравнил, — засмеялся Вадим. — Старцы тут друг перед другом выкаблучиваются, обычай держат…

— И Мурат в аул прибыл, — напомнил Майрам. — И он перед своими не захочет нелепым предстать!

— Чепуха! — отмахнулся Степан. — На экране это будет шикарно.

— Смешно! — вселился в Майрама бес протеста. — Старики плеваться начнут.

— Ну, мы не только для стариков фильм делаем, — рассердился Вадим. — И не лезь ты, таксист, со своим мнением…

— Нет, нет, пусть говорит, — вмешался Конов, завертел своей головой, переводя взгляд с Вадима на Майрама и обратно. — В этом что-то есть… Гордые они, эти кавказцы. И за пределами гор свои тосты произносят, чужое мало берут… Слышал? — Савелий Сергеевич резко повернулся к оператору, уплетавшему бутерброд с колбасой.

— Забавно, — с трудом промолвил Степан.

Конов засмеялся, не сводя с Майрама задумчивых глаз, протянул руку к сценарию. И понял таксист, что режиссер давно уже был согласен с ним, но выуживал из него мысли. Но будь Майрам повнимательней, он прочел бы в его взгляде и еще кое-что… Он ведь тогда уже задумал свое черное дело… Да не дошло это до Майрама…

… Они все-таки сделали еще один дубль. Опять Вадим напяливал калоши, опять спешил в аул, опять Степан стонал: — «Метраж!», а режиссер звонко звал Вадима поторопиться к отцу, к невесте…

— Все! На сегодня все! — устало опустился на траву рядом с Майрамом Савелий Сергеевич и уставился в небо: — Вижу я его, вижу…

… После возвращения в город со съемок Конов потащил Майрама в свой номер. Пока Степан ставил электрический чайник, нарезал колбасу и сыр, режиссер, скинув туфли, забрался с ногами на диван, полистал сценарий.

— Слушай, Майрам, что не понравится — говори, особенно, когда казаться будет, что так Мурат не мог рассуждать, делать, высказываться… Ничего не скрывай — все выкладывай! — и стал читать сценарий.

Майраму забеспокоиться бы. А он оставался в благодушном настроении, сидел в тепле и уюте, слушал забавные истории о Мурате, ниоткуда не ждал беды; вот только уши и работали. Так что обижаться ему не на кого — только на самого себя. И позже, замечая, как часто Конов прерывал чтение и бросал на него пронзительные, изучающие взгляды, — обязан был прочесть их тайный смысл. Да находился в умилении от себя, от того, что известный режиссер советуется не с кем-нибудь из ученых и мудрых, а с ним, таксистом. И Майрам ему советует, каким должен быть будущий герой. Забылся таксист совсем, перестал чувствовать опасность — вот и влип в сети…

… Два дня на Майрама не было заявок от киногруппы. Он работал по городу. В полдень к нему подсел молоденький паренек со свертком. Не выдержав, он развернул его, и Майрам увидел обновку — клетчатый пиджак. Он видел такой на одном человеке. Он помнил, на ком. И на него опять нашло. Он помчался к универмагу, где пареньку посчастливилось оказаться в тот самый момент, когда «выбросили» этот клетчатый товар. У Майрама мгновенно созрел план, и он приступил к осуществлению его. Первый шаг должен был преобразить его внешность…

У прилавка толпились покупатели. Их было много, а продавщица одна. И каждый обращался к ней, и каждый стремился перекричать других. Майрам не стал втискиваться в толпу: он давно заметил, что в очередях, как правило, стоят низкорослые люди, будто высоким возят домой на спецмашинах. Майрам стоял позади толпы и поверх ее улыбался — молча, но настойчиво — продавщице. А она на него ноль внимания. Руки ее привычно, с автоматической налаженностью хватали с полок кофты, свитера, разворачивали на прилавке перед покупателем и опять сворачивали, и опять водружали на полку, чтоб через минуту по требованию нового покупателя заново развернуть… Сама продавщица точно заведенная задавала каждому одни и те же вопросы;

— Размер? Цвет?

И все начиналось заново, и не было времени оглядеть толпу. Но пристальный, неотрывный, гипнотизирующий взгляд Майрама заставил ее поднять головку.

— К вам обращаюсь, девушка! — чуть не схватив ее за руку, закричал пожилой мужчина. — Покажите платье, вон то!

Сбитая Майрамом с толку, девушка невпопад задала вопрос:

— Какой размер носите?

— Смеетесь?! — взревел покупатель.

Это был шанс. Майрам шагнул вперед и положил мужчине руку на плечо.

— Тише, — почти шепотом произнес он. — Зачем оскорблять работников прилавка? — добавил трезво и рассудительно: — Наступил век культуры, — своему голосу он придал нотки, которые не одну сотню раз слышал у Николая Николаевича: что-что, а воздействовать голосом на толпу он умеет. Не удивительно, что очередь, услышав проникновенные нотки, благоговейно уставилась на Майрама. Перед ними был работяга, который хотя и спешил на работу, терпеливо ждал своей очереди. Если бы перед ними находился профессор, от которого только и ждешь, что проповедей, — люди бы посмотрели на него и продолжили свой галдеж. Но втолковывал им понятие о культуре работяга?! И произошло чудо: толпа покупателей, яростно огрызавшаяся и горланившая, как на базаре, остепенилась, присмирела. Куда девался ажиотаж? Куда исчезли визгливые голоса? Теперь ничто, если не считать его упорного взгляда, не мешало продавщице ловко работать. Мелькали руки, но глаза ее то и дело останавливались на Майраме. И он на правах друга-спасителя моргнул ей и весело сказал: