Мир Гаора

   Он пел, не слыша своего голоса, потерявшегося в общем многоголосье, не зная ни мелодии, ни слов. Но, не портя - он чувствовал это - песню.

   Когда песня закончилась, на камеры обрушилась звенящая, полная ожидания тишина.

   - А вот иду и вижу бабу! - визгливо заорали в дальней камере.

   Но там петь согласно не умели, остальные камеры не поддержали похабщину, и донёсся голос надзирателя.

   - Заткнулись, подонки! - и после недолгой тишины, когда не слышалось, а чувствовалось дыхание множества людей. - Ещё одну и шабаш.

   Гаор вспомнил сказанное ему сегодня Чеграшом и, улыбнувшись, приготовился.

   На этот раз песню начали в их камере. Такую же протяжную, медленно набирающую силу, вбирающую в себя голоса, как река вбирает ручьи. Было много незнакомых непонятных слов, будто пели на другом языке, и даже знакомые слова звучали странно из-за изменённых ударений. И Гаор пел без слов, ведя мелодию голосом.

   Песня закончилась, хотя по ощущению Гаора, там было ещё много куплетов, но то ли устали, то ли ещё что.

   - И чтоб ни звука, - крикнул надзиратель. - Мало никому не будет.

   - Шабаш, - вздохнул Зима.

   Гаор соскользнул под одеяло, осторожно повернулся набок, сооружая кокон.

   - А ты хорошо ведёшь, - тихо сказал Седой. - Учился?

   - В училище хор обязателен, - ответил Гаор, закрывая глаза.

   Но так здорово не получалось - закончил он про себя. Может потому, что по приказу. Или песни не те. Почему-то там, а петь он любил, с удовольствием запевал, и в хоре и на марше, под песню хорошо ритм на марше держать, так хорошо, как сегодня, ему не было, никогда. Почему?

   - Рыжий, а тама что за песни? - спросил Зима.

   Совсем тихо, но Слон услышал и рявкнул шёпотом.

   - Цыц! А то сам встану!

   Гаор улыбнулся и расслабил, распустил мышцы. Почему-то он совсем успокоился, будто и в самом деле теперь всё будет хорошо.

14.03. - 29.03.2002;30.04.2010

СОН ВТОРОЙ

тогда же и там же

   Дни катились один за другим, похожие и в то же время разные. Каждый день приносил что-то новое, иногда смешное, но чаще страшное. Гаор старался не бояться, хотя получалось это не всегда. И потом... бойся, не бойся, никуда ты не денешься. Как на фронте. Дальше фронта не пошлют, меньше пули не дадут. А здесь... как это же перекрутить применительно к его нынешней жизни? Что-то не получалось. И ничего лучше услышанного от Бурнаша: "Жизнь тошна, а милее смерти", - в голову не приходило. Хотя тошноты хватало. Но не настолько, чтоб смерти захотелось.

   Сразу после завтрака заговорили о прогулке. Обещать обещали, да обещанного сколько ждут? Гаору рассказали, что на прогулку выпускают во двор, мощёный, правда, так что земли не чувствуешь, но зато крыши нет, пусть через решётку, а небо. И по две камеры зараз выпускают, так что и поговорить можно, и...

   Что и, он не узнал. Потому что пришёл надзиратель. Как обычно, все сразу притихли, ожидая распоряжений. Гаор стоял у стены с Чалым и Чеграшом, как раз слушал про прогулки, и обернулся к решётке. Надзиратель - не вчерашний, и не тот, что в первый его день, третий уже - указал на него дубинкой. С внезапно оборвавшимся сердцем он подошёл к решётке. Надзиратель откатил перед ним дверь.

   - Выходи.

   Чувствуя на спине и затылке множество взглядов, Гаор перешагнул порог. Да, решение необратимо, но вдруг...

   - Руки за спину, вперёд.

   Его провели по коридору мимо камер, теперь он зачем-то сосчитал их. Три. Вывели через тамбур на лестницу, и повели вверх. Четыре пролёта, а спускали по двум, поворот налево, короткий коридор мимо полуоткрытых дверей, откуда пахло знакомой казарменной смесью запахов гуталина, ружейного масла и сигаретного дыма. Сразу страшно захотелось курить. Курево в паёк не входило, занятые на работах, как ему объяснили, ещё могли перехватить, а камерным неоткуда взять. Были это комнаты охраны или надзирателей, он не успел разобрать. Новый тамбур. Там его номер сверили со списком, передали другому надзирателю и новая лестница. Шесть пролётов. Тамбур. И белый, заполненный больничными запахами коридор. Всё правильно, решение необратимо, а про врачей ему Седой говорил. Так что, подбери раскатанные губы и не мечтай, и не надейся.

   Надзиратель остановил его у одной из дверей.

   - Стой. Лицом к стене.

   Он привычно выполнил приказ.

   Надзиратель стукнул в дверь, и её тут же открыли.

   - Ещё что ли?

   - Да, новообращённый.

   - Откуда их столько?! Заводи.

   Его ткнули дубинкой в плечо.

   - Пошёл.

   Он перешагнул порог, оказавшись в маленькой ослепительно белой комнате без окон, и тут же получил хлёсткую пощечину. Удар был абсолютно незаслуженным, и Гаор не так возмущённо, как удивлённо уставился на кряжистого желтолицего мужчину в глухом белом халате санитара поверх мундира с зелеными петлицами. Его удивление и то, что он оставил руки за спиной, как он потом понял, и спасло его от дальнейших побоев. Санитар удовлетворённо хмыкнул и, задав явно риторический вопрос, всё ли понятно, указал ему место у стены.

   - Раздевайся.

   Здесь уже лежало две кучки грязной мятой одежды, так что дополнительных объяснений не потребовалось. Гаор развязал стянутые узлом на животе полы рубашки, разделся, с привычной аккуратностью сложил одежду на полу и выпрямился.

   - Пошёл, - скомандовал санитар.

   Следующая дверь вывела его в просторный светлый кабинет. И здесь первое, что он увидел, это окно. Заглядевшись в серое, затянутое тучами небо, он не сразу разобрал, что творится вокруг.

   - Подожди, - сказал женский голос, и пинок сзади поставил его на колени.

   Опустить голову не потребовали, и он огляделся.

   Весы, ростомер, шкафы с лекарствами и инструментами, узкая кушетка, покрытая белой тканью, маленькие столы на колёсиках с разложенными инструментами, стол-каталка с привязными ремнями, стол с картотечными ящиками и другими бумагами. На кушетке лицом вниз лежит голый светловолосый мужчина, спина и ягодицы в ярко-красных поперечных полосах. Выпороли? В центре стоит на коленях голый тощий и, похоже, совсем недавно избитый парень. Оба глаза в сине-чёрных, отливающих в багровое, больших синяках, губы разбиты, и когда он, поскуливая от боли, открывает рот, видны осколки зубов. На бледном лбу красноватое пятно с синей татуировкой: большая точка, вернее закрашенный кружок. Вор - вспомнил Гаор объяснения Седого. Рядом сидел на высоком вращающемся стуле врач и зашивал парню рану на голове. Но... но это женщина! Врач и женщина?!

   - Всё, - женщина положила на столик иглу и слегка оттолкнула от себя голову парня, - забирай.

   - А ну, пошёл, - сказал санитар.

   Продолжая скулить, парень пополз на коленях к выходу.

   - Давай, давай, - поторопил его санитар, - ходить не можешь, так в печке полежишь.

   Задуматься о смысле сказанного Гаор не успел.

   - Иди сюда, - позвала его женщина.

   Нет, на коленях он не поползёт, нет, пусть забьют, но перед женщиной он на коленях стоять не будет. Пусть он раб, но мужчина, а она женщина. Гаор встал и шагнул к ней, прикрывая низ живота ладонями.

   Женщина с насмешливым удивлением посмотрела на него.

   - Новообращённый?

   - Да.

   Последовал удар по затылку. Да вездесущий этот санитар, что ли? Но ошибку свою Гаор понял и повторил ответ уже правильно.

   - Да, госпожа.

   В камере ему говорили, что рабу любой свободный - господин. Выговорилось легко, хотя за всю свою жизнь женщину он называл госпожой раза два или три, не больше, и только дурачась.

   - Руки убери.

   Он промедлил, но вместо удара последовало неожиданное.

   - А то я что новое увижу!

   Чёрные глаза женщины в сетке морщин смеялись, и он опустил руки вдоль тела.

   Оттолкнувшись ногой от пола, она откатила свой стул к столу с бумагами.