Страница 101 из 359
- И впрямь и могёшь, и умеешь. А этому где выучился? Тоже скажешь, на фронте?
- Нет, - улыбнулся Гаор, - ещё в училище. Мы с первого класса на кухню наряжались.
- А койку так делать? У всех как ни попадя, а у тебя наособицу.
- Там же, - засмеялся Гаор. И стал рассказывать об училищных порядках, нарядах в очередь и вне очереди, о работах в корпусах и в саду, как чуть ли не зубными щётками чистили к генеральскому смотру плац, как отмывали койки и снизу, и со всех сторон, как чистили уборные и тоже везде и всюду.
Самым приятным в этих воспоминаниях было то, что эти порядки и правила были одинаковы и на солдатском, и на офицерском отделениях. Редкий случай для армии. Говорили, что раньше, при Старом Генерале, солдатское отделение мыло, убирало и чистило и офицерские спальни, душевые и уборные, но новый начальник заявил, что курсантам денщики по Уставу не положены. Старых порядков Гаор уже не застал, как раз он поступил в училище, и новый начальник пришёл. Им не все были довольны, как-то Гаор даже услышал, как генерала обзывали непонятным, но явно ругательным словом: "либерал". Он попробовал так ругнуться дома на увольнительной и сразу заработал от Сержанта по губам и строгое предупреждение, чтоб забыл и не вспоминал. Смысл этого слова он узнал уже на дембеле, проверив его по редакционному словарю и побеседовав с Туалом, и теперь, рассказывая охавшим женщинам об училище, думал, что если это либерализм, то, что же творилось раньше, и как ему повезло служить уже под новым генералом.
- Так ты с семи лет и работаешь?
- Нет, это учёба была и служба, - и, воспользовавшись моментом, спросил: - А почему так, то работаешь, то работаешь?
- Ну, ты и тёмный, Рыжий, - засмеялись женщины, - столько знаешь, а в этом не петришь.
И стали объяснять.
- Работаешь это вон сейчас, картошку чистишь, сам же и лопать её будешь.
- Давайте, девки, ещё ведро ему мойте, вона у него уж на донышке.
- Это когда на себя...
- Иль по дружбе...
- Или на семью свою...
- А на хозяина работаем...
- Тут уж что велено, делаешь...
Гаор с интересом выслушал объяснение и тут же, ловя момент, спросил о словах, которыми Маманя ругала Голубя. Про неложеного бугая ему объяснили с такими подробностями, что он даже покраснел, что вызвало у женщин новый взрыв смеха и шуток, захребетник тоже не вызвал затруднений, слово оказалось простым и отлично переводилось, а вот с болотным князем... нет, болотный - это живущий на болоте, понятно, а князь... у всех начались какие-то дела, что-то стало убегать и подгорать, и всем сразу стало не до него, а Маманя даже смутилась. Гаор сделал мысленно зарубку и попросил забрать очищенную картошку и дать ему новое ведро. Что было тут же сделано, а его похвалили за спорую работу, и как чисто у него получается. Разговор вернулся к училищу и армии, и будто ничего и не было.
- Ну, всё, - сказала Маманя, - ишь спорый ты какой. Попей вот и иди.
Гаор выпил кружку горячего сладкого чая с большим куском хлеба и предложил подточить, если нужно, ещё ножи. Женщины засмеялись.
- Так ты бабскую работу любишь?
- Это нож точить - бабская работа? - удивился Гаор.
- А ведь и то, бабы.
- А чо, Мастак до выходного занят.
- А у парня во как ладно получается.
- Давай, паря, раз силы есть.
- А чо, на себя ведь, не на хозяина.
- Давай, Рыжий, работай.
Гаор всё-таки устал, но, упрямо прикусив губу, закончил ножи, убрал брусок на место, и ушёл сам, уже ни о чём не спрашивая. В спальне он сразу залез на свою койку - получилось это намного легче, чем боялся - лёг и не так заснул, как задремал.
Так что же такое князь, если это слово запретно для незнающего? У кого спросить? Ладно, он сколько дней уже папку не открывал? Гаору вдруг стало страшно, что "ящик" выбил из него память о папке. Он закрыл глаза и представил себе папку, медленно развязал тесемки, открыл. И облегчённо перевёл дыхание. Лист со статьей о Седом сразу всплыл в памяти чётко и в полном объёме. Нет, всё цело, слава Огню. Или нет, надо Мать-Воду благодарить? Она его пронесла мимо смерти, сохранила ему жизнь и память. Но и Огонь обидеть нельзя. Не может он, слишком часто он обращался к нему, и Огонь, Огонь-Справедливый, Огонь-Всесильный не подводил его. Нет. "Мать-Вода, Великий Огонь, будьте со мной, не бросайте меня". Гаор перебрал листы, просмотрел их, вписал в словарик новые слова, вычеркнул усвоенные настолько, что объяснений и перевода не надо. И... достал новый лист. Разделил его по вертикали тонкой линией и вписал. Слева: Мать-Вода, Мать-Земля, Мать-Луна - матери набольшие, а справа: Огонь, поставил многоточие вместо всех титулов, Солнце-Огонь Небесный, Меч Ясный и Кровь Горячая. Вот так. Отложим пока. С этим спешить нельзя. Слишком мало он тут знает.
- Рыжий, спишь? - позвал его Голубь.
Гаор убрал листы в папку, завязал тесёмки и ответил.
- Нет, так лежу, а что?
- А чо ты бабам врал на кухне? Я здесь слышал, как смеялись.
- Завидно? - хмыкнул Гаор, но ответил миролюбиво. - Про училище рассказывал.
- Это где ты мальцом работал, что ли ча?
"А ведь верно", - удивлённо подумал Гаор. Училище, армия, даже фронт - он, конечно, старался выжить, его учили, но это была работа не на себя, а на... да неважно, он и впрямь работал, а не работал. И что же, два года дембеля - всё, что у него было, когда он работал? Нет, это надо обдумать.
- Да, - ответил он выжидающе глядевшему на него Голубю. - Получается, что так.
- А ты чо, в галчата попал? Ты ж вона, рыжий.
- Галчата? - удивлённо переспросил Гаор, - а это как?
- Ну, Рыжий, - Голубь даже руками развёл, - неужто и это забыл? Ну, тады...
- Дурак ты, Голубь, - всунулась в дверь дневалившая сегодня Чалуша, - да какой из него галчонок, повылазило тебе? Ты на глаза его посмотри.
Окончательно заинтригованный таким оборотом, Гаор почти как прежде спрыгнул к ним с койки.
- Да расскажите вы толком!
- Ну и тёмный же ты, - покачала головой Чалуша, рассыпая из небрежно закрученного узла тёмные с отдельными светлыми, но не седыми прядками, волосы. - И на галчонка никак не тянешь. Хотя... грят, им память отбивают. Ты-то, посёлок свой помнишь?
Гаор насторожился и покачал головой.
- Нет. Меня в пять лет у матери забрали. Я ни названия, ни чего ещё не знаю. Но... это был посёлок полукровок, это я помню.
- А кто забирал? - спросила Чалуша. - Много вас увезли?
- Меня одного, - настороженно ответил Гаор, чувствуя, что опять подбирается к чему-то, что... все знают, и никто не говорит, и, боясь неосторожным вопросом или неправильным ответом спугнуть Чалушу. Потому что Голубь хмуро отвернулся и рассказывать явно не хочет. - Военные приехали на машине.
- Военные? - удивилась Чалуша. - Тады и в сам-деле не то. И сразу работать заставили?
- Нет, - по-прежнему настороженно ответил Гаор. - Я два года жил в доме, меня... готовили в училище. А в семь туда.
- В домашние тебя готовили, - хмуро сказал Голубь, - чего уж там. А может, и на подстилку.
Гаор резко развернулся к нему, но ударить не успел: на его правом кулаке повисла Чалуша.
- Да ты чо, Рыжий, ошалел?! А ты, думай, как вякать, пошто парня срамотишь, над ним и так голозадые намудровали, что по ночам кричит, - зачастила Чалуша. - Где ты такое видал, чтоб таким галчонок был? Нашенский он, а что память ему отбили, так то не страшно. Найдёт он род свой. Только вернулся, а ты...
Хлопнула дверь надзирательской, и послышался топот на лестнице.
- Обед никак, - ахнула Чалуша, - а ну миритесь по-быстрому, и чтоб ни-ни.
Она решительно подтолкнула их друг к другу так, что они соприкоснулись грудь о грудь, и выбежала в коридор.
- Ладноть, - нехотя сказал Голубь, - и впрямь ведь, не мы себе выбираем.