Прикосновение

«Кажется, я нашла один ключ к характеру мужа, — думала Элизабет, — если не к его душе. Его завораживают механика, двигатели и другие изобретения, и о них он готов разглагольствовать часами, не заботясь о том, понимают ли его слушатели».

За окном расстилался диковинный пейзаж. Глубокие расщелины сбегали вниз на сотни футов к бескрайним долинам, покрытым густыми сизовато-зелеными лесами, которые вдали казались голубыми. Ни сосен, ни буков, ни дубов и других привычных деревьев Элизабет здесь не увидела, но незнакомые растения поражали причудливой красотой. Природа здесь величественнее, чем дома, думала она, а расстояния немыслимы. Единственными признаками населенности, которые заметила Элизабет, были несколько крошечных деревушек у железной дороги; дома в них теснились вокруг постоялого двора или большой усадьбы.

— Здесь могут жить лишь аборигены, — объяснил Александр, когда из окна открылась особенно живописная панорама обширного каньона, окаймленного отвесными оранжевыми скалами. — Скоро мы проедем мимо Дробилок — так называют местные каменоломни — и доберемся до дна долины, где обнаружены богатые залежи угля. Поговаривают, что кто-то решил разрабатывать это месторождение, но, по-моему, слишком уж дорого обойдется уголь, который придется везти вверх на тысячу футов. Впрочем, доставлять его в Сидней на кораблях не так разорительно, как уголь из Литгоу: подъем по зигзагу Кларенса чересчур тяжел.

Внезапно он эффектным взмахом руки охватил целый мир.

— Смотри, Элизабет! Перед тобой геологическое прошлое Земли во всей красе. Эти скалы — раннетриасовый песчаник поверх пермских угольных отложений, под которыми лежат граниты, сланцы и известняки девонского и силурийского периодов. А на севере самый верхний слой горных пород составляет базальт, изверженный каким-то гигантским вулканом — третичную глазурь на триасовом пироге съела эрозия. Изумительно!

«Боже мой, сколько в нем увлеченности! Но разве я смогу ужиться с ним, если не знаю и малой толики того, что известно ему? Мой удел — невежество», — сказала себе Элизабет.

В четыре часа дня поезд прибыл в Боуэнфелс — самую западную станцию железной дороги, расположенную в сорока пяти милях от довольно большого города Батерста. После долгожданного посещения станционной уборной Элизабет уселась в экипаж вместе с нетерпеливо ерзающим Александром.

— В Батерсте мне надо быть уже сегодня, — объяснил он.

К восьми часам они добрались до отеля в Батерсте. Элизабет шатало от усталости, но следующим утром на рассвете Александр снова усадил ее в экипаж и велел возницам трогаться. Еще один день этого нескончаемого путешествия! Карета, где сидела Элизабет, ехала первой, рядом Александр скакал верхом на кобыле, следом битюги тащили шесть фургонов с багажом Элизабет, с грузом со станции Райдал и драгоценными ящиками динамита. А конвой, как объяснил Александр, нужен, чтобы отпугивать бушрейнджеров.

— Кого? — пришлось переспросить Элизабет.

— Разбойников. Их осталось немного — с недавних пор их безжалостно истребляют. А раньше здесь властвовал знаменитый бушрейнджер Бен Холл. Теперь и его, и многих его сообщников уже нет в живых.

Остроконечные скалы уступили место горам более привычной формы, похожим на шотландские, но почти безлесным; только вереск здесь не рос, а осенняя трава была увядшей, пожухлой, буровато-серебристой. Ухабистая дорога с глубокими колеями петляла вокруг валунов, пересекала русла высохших рек и глубокие канавы. Изнемогая от тряски, Элизабет молилась о том, чтобы как можно скорее прибыть в неведомый Кинросс.

Но лишь незадолго до заката дорога вывела кавалькаду из леса на открытую равнину, к усыпанному щебнем большаку, вдоль которого выстроились шаткие хибарки и палатки. Все, что видела Элизабет до сих пор, казалось ей странным, но прежние впечатления бледнели перед панорамой Кинросса, который почему-то представлялся ей точной копией шотландского тезки. Однако между ними не оказалось ничего общего. Среди лачуг и палаток попадались строения покрепче — бревенчатые домишки и мазанки, крытые то рифленым железом, то чем-то похожим на листы высушенной и сшитой древесной коры. Эти жилища подступали вплотную к дороге, боковые улочки уводили в трущобы из дощатых вышек, сараев, загонов — беспорядочный лабиринт, о назначении которого Элизабет понятия не имела. Какое здесь все было уродливое, страшное!

Ближе к центру города по обе стороны улицы выстроились особняки и лавки, щеголяющие пестрыми маркизами на деревянных шестах. Среди них не попадалось даже двух одинаковых маркиз; их вывешивали, ничуть не заботясь о симметрии, порядке и красоте. Грубо намалеванные вывески извещали, где находятся прачечная, пансион, ресторан, бар, табачная лавка, мастерская сапожника, парикмахерская, универсальный магазин, приемная врача и скобяная лавка.

Единственными зданиями из красного кирпича оказались недавно достроенная церковь и двухэтажный дом с верхней верандой, щедро отделанной тем же чугунным кружевом, которое Элизабет приметила еще в Сиднее. Навес над входом был железным, на таких же столбах, тоже украшенным чугунными завитушками. Элегантная вывеска сообщала, что богато отделанный дом — не что иное, как отель «Кинросс».

Во всем городе не было ни единого деревца. Заходящее солнце ярко освещало улицу и играло в волосах какой-то женщины возле отеля, превращая их в пылающий костер. Внимание Элизабет привлекли раскованная поза незнакомки и дух неукротимости, который она излучала. Вывернув шею, Элизабет разглядывала ее, пока отель не остался далеко позади. Удивительная фигура. Словно Британия на монетах или Боадицея на картинках. Женщина насмешливо отсалютовала рукой Александру, скачущему верхом, а потом демонстративно отвернулась от кортежа. Только тут Элизабет заметила, что незнакомка курит сигару, пуская дым через ноздри, как дракон.

На улицах было многолюдно: мужчины в неряшливых рабочих штанах и фланелевых рубахах, в мягких широкополых шляпах на голове; женщины в застиранных ситцевых платьях по моде тридцатилетней давности и соломенных шляпках. И множество китайцев, которых ни с кем не спутаешь: длинные косицы на спинах, странные черно-белые башмаки, конические шляпы, похожие на старинные колеса. Все китайцы, и мужчины, и женщины, одевались одинаково — в черные или темно-синие штаны и куртки.

Кавалькада миновала какие-то гигантские механизмы, дымящие трубы, сараи из ржавого железа и исполинские краны и остановилась у подножия скалы, которая вздымалась почти вертикально вверх на тысячу футов. По склону вдаль уходили рельсы, теряясь среди деревьев.

— Вот мы и дома, Элизабет, — объявил Александр, помогая ей выйти из экипажа. — Сейчас Саммерс пришлет вагон.

По рельсам неторопливо скатилась деревянная машина, чем-то похожая на открытый омнибус на вагонных колесах, с четырьмя рядами простых дощатых скамей, где разместилось бы шесть человек, и длинной, предназначенной для груза платформой с высокими бортами. Но сиденья скамей были повернуты под немыслимым углом, так что пассажиры почти лежали на спинках. Александр сел рядом с Элизабет, закрепил поверх колен особый брус и крепко взялся за поручни.

— Держись и не бойся, — велел он. — С тобой ничего не случится.

Воздух задрожал от звуков: пыхтения двигателей, сводящего с ума непрерывного рева, металлического скрежета, хлопков вращающихся ремней, скрипа, лязга, воя и грохота. Сверху доносился шум парового двигателя. Вагон подкатился по рельсам к месту, где начинался подъем, закряхтел и начал подниматься по невероятно крутому склону. Как по волшебству, Элизабет вдруг обнаружила, что не лежит, а сидит прямо; ее сердце было готово выскочить из груди. Повернув голову, она засмотрелась на расстилающийся перед ней Кинросс, неприглядные окраины которого уже затопили вечерние тени.

— Я не хотел, чтобы моя жена жила там, внизу, — объяснил Александр, — потому и построил дом на вершине горы. Добраться туда можно или извилистой тропой, или в этом вагоне. Поверни голову. Видишь? Двигатель тянет вагон вверх на прочном тросе.