Рука Москвы

«— Я знал, Роза, что рано или поздно этот разговор состоится. Я оттягивал его сколько мог. Потом ты поймешь почему. В марте сорок пятого года Эстонская дивизия СС, которой командовал твой отец, сдалась в плен союзникам. Альфонсу Ребане предложили возглавить разведшколу. На роль руководителя эстонского сопротивления нужна была заметная фигура, символ. Лучшим символом был твой отец. Но он сказал, что устал от войны и больше не хочет воевать ни с кем. Он хотел только одного — найти Агнию. Больше он не хотел ничего. Джентльмены из Сикрет интеллидженс сервис решили использовать его имя. Остановились на моей кандидатуре. Эстонец. Такой же высокий, такой же худой. Примерно такого же возраста. Альфонс Ребане был старше меня всего на четыре года. Было принято решение Альфонса Ребане убрать, а меня внедрить под его именем. Так и сделали. Меня доставили в ставку гросс-адмирала Деница, он вручил мне Рыцарский крест с дубовыми листьями. После награждения и был сделан этот снимок.

— Альфонса Ребане не убрали. Этот молодой человек, который подарил мне розу, показал мне его завещание. Он завещал мне все свое имущество. Недвижимость, которую он скупил до войны. Совещание составлено в семьдесят пятом году в каком-то поселке на Колыме. В семьдесят пятом году он был еще жив!

— Мы вернемся к этому. Ты права, Альфонса Ребане не убрали. Советская разведка выкрала его и увезла в Москву. По его показаниям я и вживался в его образ.

— Почему вы стали работать на русских?

— Они завербовали меня в сорок третьем году. За год до этого при бомбежке Лондона погибла вся моя семья. Погибла девушка, которую я любил. Я ненавидел фашистов. Я восхищался Советским Союзом, я требовал открытия второго фронта. Советская разведка решила, что я подхожу для вербовки. Я дал согласие.

— Почему, Альгирис? Я не осуждаю вас. Я не имею права вас осуждать. Но я хочу понять — почему? Что заставило вас предать свою новую родину? Почему вы молчите, Альгирис?

— Мне трудно об этом говорить, Роза. Но я скажу. Потому что без этого ты ничего не поймешь. Я согласился работать на русских по приказу британской разведки. Я сразу же сообщил в СИС, как только советский резидент сделал ко мне вербовочный подход. Меня ввели в агентурную комбинацию. Возможно, мне следовало отказаться. Но я был молод и исполнен патриотизма. Поэтому я согласился.

— Пресвятая Дева Мария! Так на кого же вы работали, Альгирис Паальман? Вы сказали, что ушли в отставку в чине полковника. Я так поняла, что вы были полковником КГБ.

— Я действительно имел чин полковника КГБ. Но на самом деле я был полковником Сикрет интеллидженс сервис.

— Ничего не понимаю! Вы были британским разведчиком и одновременно советским агентом? Но вы же сами сказали, что из-за вас были уничтожены „лесные братья“!

— Да, Роза. Так и было. Советская госбезопасность считала, что подсунула меня англичанам на роль Альфонса Ребане. На самом же деле англичане подсунули русским меня. „Лесными братьями“ пожертвовали для моего внедрения. „Лесные братья“ были обречены. Их бы все равно уничтожили. Чуть раньше или чуть позже. Их уничтожили раньше. Это звучит чудовищно, но это так, Роза. Разведка — подсознание государства. Это дьявольский мир. Там другая цена жизни. Русские расстреляли всех солдат и офицеров Эстонской дивизии, чтобы не подвергать угрозе провала одного из самых ценных своих агентов — начальника разведшколы Альфонса Ребане. Англичане отдали на заклание „лесных братьев“, чтобы внедрить меня в КГБ. Эту цель и преследовала комбинация СИС. Эта цель была достигнута.

— Альгирис Паальман! Вы говорите об этом в храме!

— Да, Роза, я говорю в храме. Да, я говорю перед святым престолом: Всевышний не ведает, что творится в созданном им мире. Нет, не ведает. Иначе Он бы этого не допустил. Он бы многого не допустил. Слишком многого.

— Извините меня, Альгирис. Продолжайте. Стоило ли ваше внедрение той цены, которая за него была заплачена?

— В Лондоне считали, что да. И сейчас так считают. В академии КГБ я был ведущим специалистом по Великобритании. Ты обращала, возможно, внимание на массовые высылки советских дипломатов из Англии? В последний раз выслали больше ста человек. В этом есть и моя заслуга. Я не горжусь ею.

— Вы и сейчас работаете на СИС?

— Нет. Я отказался от сотрудничества в восемьдесят седьмом году. После большого процесса над молодыми эстонскими националистами. Еще за несколько лет до него я предупреждал Лондон: нужно прекратить искусственную стимуляцию диссидентов. Нужно прекратить финансирование, прекратить засылку эмиссаров. Денежные подачки развращают, а эмиссары создают у эстонской молодежи иллюзию защищенности. Но это только иллюзия, мы ничем не сможем им помочь, когда дойдет до беды. Процесс разрушения СССР необратим, он требует лишь информационной поддержки. На мои сигналы не обращали внимания. В СИС сидели такие же чиновники, как в КГБ. Если ничего не делать, а только ждать, то для чего они нужны? Крутилась машина СИС, крутилась машина КГБ. Чем это кончилось? Тем, что демократическая Эстония оказалась обескровленной. Большой процесс стал катастрофой для Эстонии. В ней виноваты обе стороны. После него я подал в отставку. Мне приказали вернуться в Англию. Я отказался. Они настаивали, я стоял на своем. В конце концов, меня оставили в покое.

— Но это опасно?

— Нет. Мне даже дали постоянную визу в Англию. Но если я вдруг решу ею воспользоваться, обратно меня уже не выпустят. Но мне нечего делать в Англии. Там у меня никого нет. А здесь у меня есть ты. Во всяком случае, была до этого разговора.

— В каком страшном мире вы жили, Альгирис!

— Я жил в том же мире, что и ты. Только я знал об этом, а ты не знала. Я иногда думал, как бы я поступил, если бы можно было начать с того дня, когда еще не поздно было сказать „нет“ джентльменам из СИС. Когда не поздно было отказаться от роли Альфонса Ребане. Я поступил бы так же, Роза. Не из-за патриотизма. Из-за тебя. Но главное — из-за твоей матери. Из-за Агнии.

— Вы знали ее?

— Да, я знал ее очень хорошо. Может быть, я знал ее даже лучше, чем Альфонс Ребане. Хотя ни разу в жизни ее не видел. Посиди, я узнаю у регента, можно ли мне будет сегодня поиграть на органе…»

«— Да, можно. Сейчас для меня наступает самая трудная часть рассказа. Я знал, что мне придется все тебе рассказать. Я представлял себе, как это сделаю. Я понял, что нужно рассказывать так, как было. Так я и буду рассказывать. В феврале сорок восьмого года пастор сельской церкви, где я иногда играл на органе, передал мне странное письмо. На конверте было написано: „А. Ребане от М.М.“ В конверте была фотография девочки примерно семи-восьми лет. Что это за девочка, я понятия не имел. Было ясно одно — это весточка из той жизни Альфонса Ребане, о которой я ничего не знал. В показаниях Ребане упоминалась его дочь. Но он был уверен, что она погибла в гетто вместе с родителями Агнии. Такие письма для законспирированного агента — сигнал тревоги. Я переслал его в Москву и одновременно проинформировал о нем моего лондонского куратора. В СИС это вызвало панику. В Москве шок. С Лубянки поступил приказ прекратить всякую деятельность и связь с центром. Только через полтора месяца ситуация прояснилась. В Москве арестовали молодого сотрудника МГБ Эстонии Матти Мюйра…

— О Господи! Матти Мюйр!

— Вы знали его?

— Да. Он умер несколько дней назад.

— Он был влюблен в Агнию. Он выяснил, что дочь Агнии и Альфонса Ребане жива. Ты, Роза. Он хотел использовать тебя, чтобы завербовать начальника разведшколы Альфонса Ребане. Меня.

— Господи Боже!

— Его посадили, чтобы он ненароком меня не расшифровал. Проблему сняли, но этот пробел в моей легенде был очень опасным. В Москве провели дополнительные допросы Альфонса Ребане. Для него было большим потрясением узнать, что ты жива. Он рассказал о своем романе с Агнией. Его показания переслали мне. Так моя легенда стала для меня оживать. Но пока я видел Агнию только глазами твоего отца. Он ее любил, Роза. Твоя мать несла на себе какой-то знак. Она не кружила головы. Она сводила с ума. Почти буквально. Я был последним, кого она свела с ума. Уже после своей смерти…

— Не нужно, Альгирис. Вам слишком трудно дается рассказ.

— Его нельзя откладывать, Роза. Я и так откладывал его слишком долго. Так вот. В одном из протоколов допросов Альфонса Ребане упоминалось письмо Агнии. Всю войну она писала ему письма, но не отправляла, так как ничего не знала о нем. Ни где он, ни что с ним. Это письмо в начале мая сорок пятого года Агния передала подосланному к ней советскому разведчику. Чтобы дать знать Альфонсу Ребане, что она жива. Я отправил запрос своему лондонскому куратору об этих письмах. Я не рассчитывал, что они сохранились. Но они сохранились. Они были в архиве СИС.

— В архиве разведки? Как они могли там оказаться?

— Агния была лейтенантом британской армии. Обстоятельствами ее смерти занималась военная контрразведка. Так ее письма попали в архив СИС. Мне привезли их на базу разведшколы в Йоркшире. За четыре года войны она написала Альфонсу Ребане двести шесть писем. Я читал и перечитывал их двое суток. Я читал их так, будто они адресованы мне. Я понял, что пропал. Я понял, что в моей жизни никогда не было ничего подобного. И больше уже никогда не будет. Теперь ты поняла, почему я всю жизнь мечтал, чтобы ты называла меня отцом?

— Вы были для меня отцом, Альгирис. Вы были для меня самым лучшим отцом. Не нужно плакать, отец.

— Это не слезы, Роза. Когда человеку восемьдесят семь лет, это вода. Первый раз я прочитал письма Агнии, когда мне было тридцать шесть лет. Вот то были слезы!

— Какова судьба этих писем?

— Да, судьба. У них тоже была судьба. Не торопи меня. Я буду рассказывать по порядку. Я не вернул письма в архив СИС. Да их и не требовали. Но я не мог взять их с собой в Аугсбург. Они могли пропасть при эксфильтрации. А если бы не пропали, их изъяли бы у меня в Москве. Я не мог этого допустить. Я нашел способ переправить письма в Союз. Это была моя лучшая операция. Я готовил ее полгода. Эти письма в Таллин доставил диверсант, подготовленный в моей разведшколе. Он был единственным из выпускников Йоркшира, который побывал в Эстонии и вернулся. Единственным, о ком советская госбезопасность ничего не узнала. Он спрятал письма на старом маяке, где перед войной скрывался Альфонс Ребане. Он спрятал их в тайнике в дымоходе. Там, где Альфонс Ребане спрятал купчие на свою недвижимость. Я знал об этом тайнике из протоколов допросов Мюйра. Туда я и приказал диверсанту положить письма.

— Они пропали?

— Нет, Роза. Они не пропали. Там я их и нашел, когда переехал в Союз. Не торопи меня. Дальше события развивались по сценарию, которого не мог предугадать никто. После моей эксфильтрации в Советский Союз Альфонс Ребане стал не нужен. По всей логике его должны были ликвидировать. Но тут на Лубянке сцепились скорпионы. Посадили министра госбезопасности генерал-полковника Абакумова, он потянул за собой других. Им шили заговор с целью захвата власти, шпионаж в пользу британской разведки и все прочее. Альфонс Ребане стал ценным свидетелем. Я читал протоколы его допросов. Роза. Он никого не оговаривал. Он давал правдивые показания, но они были убийственными для обвиняемых. Полковника Трофимова обвинили в том, что он вел с арестованным Ребане антисоветские разговоры. Его начальника обвинили, что он покрывает полковника Трофимова. А всех вместе обвинили в том, что они готовили побег Альфонса Ребане и переброску его в Лондон, чтобы расшифровать нашего разведчика. То есть, меня. Потом посадили тех следователей, которые вели их дело, и все пошло по новому кругу. Начались аресты в руководстве Первого Главного Управления МГБ, оно ведало внешней разведкой. Я чувствовал, что вот-вот заберут и меня. Но тут умер Сталин, арестовали и расстреляли Берию, потом расстреляли Абакумова. Обо мне забыли. Мне казалось, что забыли и об Альфонсе Ребане. Но это было не так. Он сидел в Лефортово, его не вызывали на допросы, но о нем не забыли. В конце шестидесятого года его судили и дали десять лет лагерей.

— Всего-то?

— Да, всего. Но самое поразительное не это. Самое поразительное, что информация об этом заседании Военной коллегии Верховного Суда СССР была опубликована в зарубежных выпусках ТАСС. Всего три строчки: за военные преступления на десять лет лишения свободы осужден командир 20-й Эстонской дивизии СС штандартенфюрер СС Альфонс Ребане. У твоего отца, Роза, была потрясающая способность попадать под все колеса истории. Но на этот раз ему повезло. Хрущев попытался слегка раздвинуть „железный занавес“. И столкнулся с очень неприятными вопросами. Расстрел органами НКВД польских офицеров в Катыни. Судьба шведского дипломата Рауля Валленберга. Советы, разумеется, все категорически отрицали. На Западе шли разговоры и о судьбе Эстонской дивизии. Не слишком активные. Кого там интересовали какие-то эстонцы? Но шли. И тогда в Москве сделали сильный пропагандистский ход: судили Ребане и дали ему десять лет.

— Что свидетельствовало о гуманности советского правосудия.

— Нет, Роза. Смысл был в другом. Смысл был такой. Реакционные круги Запада пытаются грязными инсинуациями дискредитировать СССР в глазах мировой общественности. Муссируются клеветнические слухи о якобы расстреле польских офицеров в Катыни якобы органами НКВД, распускается клевета о расстреле Эстонской дивизии. Но, господа: командир дивизии осужден всего на десять лет. А если не расстрелян командир дивизии, о каком тотальном уничтожении дивизии может идти речь? Слухи о якобы расстреле эстонцев не имеют под собой никаких оснований, как и все остальные слухи, которые распространяют враги СССР. Вот так Альфонс Ребане оказался на Колыме. Тебе интересно то, что я рассказываю?

— Как мне это может быть не интересно? Вы рассказываете о той стороне моей жизни, о которой я даже не подозревала.

— Тогда слушай дальше. Я потерял его из виду. И узнал о нем только в семьдесят пятом году. Дело было так. Тем летом в Магаданской области работал студенческий стройотряд Таллинского политехнического института. Строили то ли склады, то ли коровники. Комиссар отряда познакомился там с человеком, который жил на положении спецпоселенца. Без права выезда за пределы населенного пункта. Прозвище у него было Костыль. Он был эстонцем, сильно пил, но когда не пил, был очень хорошим плотником.

— Это был — он?

— Да. Перед отъездом стройотряда он попросил комиссара найти в Таллине его дочь и сообщить ему ее адрес. Твой адрес, Роза. За это он дал ему золотой самородок. Комиссар сначала взялся выполнить поручение, но потом его одолели сомнения. Самородок он каким-то образом сумел провезти. Жадность боролась в нем со страхом, но в конце концов благоразумие победило. Он пришел в Большой дом и сдал самородок. Этот эпизод попал в аналитический отчет Эстонского КГБ. Я знакомился с этими отчетами, меня интересовало все, что происходит в Эстонии. Так я узнал, что Альфонс Ребане жив и находится на поселении в поселке Усть-Омчуг Тенькинского района Магаданской области. Той же осенью я полетел в Магадан. Я встретился с Альфонсом Ребане и отдал ему письма Агнии.

— Вы с ума сошли! Зачем?!

— Ты не понимаешь?

— Понимаю.

— Они были написаны ему, Роза. Ему, а не мне. Они шли к нему тридцать лет. Он должен был их получить. Он их получил.

— Вы даже копий не сняли?

— Нет.

— Но почему? Почему?!

— Не понимаешь?

— Понимаю.

— Да, Роза. Эти письма нельзя копировать. Они могут существовать только в подлиннике. Или не существовать вообще. Последнее письмо, двести шестое, начиналось так: „Любимый мой, мир сошел с ума. Любимый мой, в этом мире есть только наша любовь. Любимый мой, я пишу тебе из Освенцима…“

— Он прочитал эти письма?

— Да.

— При вас?

— Нет. Я разговаривал с ним недолго. Я рассказал ему, как погибла Агния. Я рассказал ему, что ты защитила диссертацию и стала самым молодым доктором наук в Эстонии. Потом отдал ему письма и улетел.

— Вы сказали ему, кто вы?

— Нет. Но он, мне кажется, понял.

— Вы сказали, что стали для меня отцом?

— Нет. Но это он тоже понял.

— Расскажите о нем.

— Высокий, худой. Жилистый. Совершенно лысый. Без зубов. Ходил, не сгибая коленей. Поэтому у него была кличка Костыль. На обеих ногах у него были перерезаны сухожилия.

— Матерь Божья! Чтобы он не сбежал?!

— Да.

— Как жалко, что мы сейчас в храме! Как жалко, что мы сейчас в храме! Я иногда ненавижу наше время. Всю его мерзость. Всю его тупость, пошлость. Сейчас я говорю: в какое прекрасное время мы живем! В какое прекрасное!

— Оно понравится тебе еще больше, когда ты дослушаешь меня.

— Я слушаю вас, отец.

— Мне осталось сказать немного. Но это самое трудное. Летом семьдесят шестого года я получил бандероль из Магаданской области, из поселка Усть-Омчуг. К бандероли было приложено письмо. Писал плотник, с которым Альфонс Ребане вместе работал. Человек, судя по письму, не слишком грамотный. В письме было вот что. После моего отъезда из поселка Костыль пошел к нотариусу и сделал завещание. Над ним смеялись, потому что никакого имущества у него не было. Но потом перестали смеяться, потому что он завязал. Бросил пить, стал копить деньги. Все эти деньги он отдал одному корешу, который собрался в отпуск на материк. Он должен был поехать в Таллин, найти дочь Костыля, передать ей на словах привет от родителя и отдать завещание. Из отпуска он вернулся в начале марта. Аккурат на женский день. Рассказал Костылю, что в Таллине был, дочерь нашел, привет передал, но она вызвала ментовку и его замели…

— Я помню этот случай. Вечером позвонил в дверь какой-то совершенно пьяный мужик, нес что-то невразумительное про привет с Колымы. Пел песню о том, как вставал на пути Магадан, столица Колымского края. Я выпроводила его и захлопнула дверь. Он звонил, стучал, потом стал ломиться. Все это с матом. Я позвонила в милицию. Господи милосердный, так это был посланец Альфонса Ребане!

— Да, Роза, это был он. Сначала его сунули в вытрезвитель, потом внимательно посмотрели документы и передали в КГБ, так как он сидел по пятьдесят восьмой статье. В КГБ его допросили, конверт с завещанием отобрали и приказали убираться из Таллина. Об этом он и сообщил Костылю. О том, как встретила его привет его дочерь. Костыль не расстроился, а даже как бы и засмеялся. Потом ушел к себе в балок, принес оттуда пакет с какими-то бумагами и отдал этот пакет автору письма. На пакете был адрес москвича, который прошлой осенью прилетал к Костылю. Мой адрес. Этот адрес и фамилию Костыль узнал у администраторши гостиницы, где я ночевал. Костыль попросил автора письма переслать этот пакет в Москву, если что. После этого выставил компании три бутылки спирта, а четвертую зажал. Выпил со всеми стакан за женский день и сразу ушел, хотя на улице было под тридцать и задувало. Нашли его в июне, когда сошел снег. Его нашли в десяти километрах от поселка. При нем была пустая бутылка из-под спирта. Ты понимаешь, Роза, почему я так подробно пересказываю это письмо?

— Да.

— Похоронили его всем миром, а на кресте написали, что помер он восьмого марта, так как решили, что тогда он и забрел в тундру, хватанув лишку. Забрел в тундру. На десять километров.

— На ногах с перерезанными сухожилиями.

— Да. После поминок автор письма вспомнил про пакет и переслал его мне простой бандеролью. В бандероли были двести шесть писем Агнии Альфонсу Ребане. Он завещал тебе не недвижимость, Роза. Она завещал тебе самое дорогое, что у него было. Письма твоей матери.

— Эти письма…

— Да, Роза. Они у меня. Они были у меня все эти годы. Я не решался отдать их тебе, потому что мне пришлось бы рассказать все. Теперь отдам.

— Потому что теперь вы рассказали все?

— Это еще не все. Я не рассказал тебе, как погибла Агния.

— Я знаю, как она погибла. Она приехала из Освенцима в Аугсбург и там узнала, кем был ее любимый. Она застрелилась. Я не пойму только одного. Эти британские джентльмены — они что, не знали, кем был Альфонс Ребане?

— Знали.

— Так почему же они не сказали ей?! Для чего нужно было обрушивать на ее голову эту адскую правду?!

— Потому что она выехала в Аугсбург десятого мая сорок пятого года. А девятого мая гросс-адмирал Карл Дениц вручил Альфонсу Ребане Рыцарский крест с дубовыми листьями. Вручил мне. Встречи Агнии со мной нельзя было допустить. Ее и не допустили… „Любимый мой, мир сошел с ума. Любимый мой, в этом мире есть только наша любовь. Любимый мой, я пишу тебе из Освенцима…“ Теперь я рассказал тебе все.

— Господи! Господи! Прости и помилуй нас, грешных!

— А сейчас я поиграю тебе. Пройди в зал, а я поднимусь к органу. Дай мне эту розу. Я положу ее на пюпитр. Я буду играть „Пассакалью“ Баха. Ты знаешь, что такое пассакалья? Это песня провожания по улице.»