Рука Москвы

— Он спрашивает, хорошо ли я знаю Таллин!

Поколебавшись, Пастухов взял со стола снимки, выбрал один из них и показал Томасу.

— Посмотри внимательно. Где это могло быть снято? Хотя бы приблизительно.

Снимок был цветной, не очень крупный, но четкий, сделанный на качественной аппаратуре. Возле бревенчатой стены стоял какой-то смугловатый парень с перебинтованной головой, небритый, руки впереди скованы дымчатого цвета наручниками. На левой стороне лица изрядный кровоподтек. Кулаки сжаты, а на правой руке почему-то оттопырен мизинец. И взгляд исподлобья, от которого Томасу сделалось как бы даже чуть знобко.

— Это ваш, — уверенно сказал он.

— Почему ты так думаешь? — спросил Пастухов.

— Волк.

Пастухов промолчал, но по тому, как сумрачно усмехнулись Артист и Муха, Томас понял, что угадал.

— Браслетки не ментовские, — поделился он еще одним наблюдением. — У наших полицейских — хромированные. А почему он так странно держит мизинец? Как будто он не в браслетках, а пьет кофий.

— Хороший у тебя, Фитиль, глаз, — оценил Муха. — Это знак нам.

— Выходит, он знал, что этот снимок покажут вам?

— Догадывался.

— И что означает этот знак?

Муха вопросительно взглянул на Пастухова, тот кивнул:

— Можно.

— Что в охране шесть человек, — сказал Муха.

— А не один?

По лицам ребят снова пробежали сумрачные усмешки, и Томас понял, что он задал очень глупый вопрос. В охране этого парня не мог быть один человек.

— Место ничего тебе не напоминает? — повторил свой первый вопрос Пастухов. — Хотя бы в самых общих чертах?

Томас вновь всмотрелся в снимок и уверенно сказал:

— Снято не в городе.

— Точно?

— Сто процентов. Какой-то дачный поселок. Из дорогих.

— Доказывай.

— Сруб, — объяснил Томас. — Смотрите внимательно. Калиброванная сосна. Это когда с бревна снимают согру, внешний слой. И бревнышки становятся одного диаметра по всей длине. Это дорогая работа. И сруб довольно свежий. Значит, построили недавно. А сейчас такие дома могут строить только богатые люди. Это скорее всего где-то на побережье, в Пирита.

— Доказывай, — повторил Пастухов.

— Какой смысл богатому человеку строить дачу вдалеке от залива? Залив — это залив. Там и купаться можно, и катерок держать. Или даже яхту. И потом, Пирита — это престижно.

— Но если человек при деньгах, почему он не построил каменный дом? — спросил Артист.

— Не понимаешь, — сказал Томас. — Это у вас в России строят каменные дома. А мы, эстонцы, знаем толк в дереве. Дерево дышит, а камень — он и есть камень. И вот что еще, — подумав, добавил он. — На участке наверняка не один дом, а два или даже три. Сами считайте: только в охране шесть человек. А хозяева? А обслуга?

— Сечешь фишку, Фитиль, сечешь, — похвалил Муха.

Пастухов расстелил на столе карту:

— Показывай, где Пирита.

— Вы хотите искать по всему побережью? — удивился Томас. — Там же не один километр. Даже не десять.

Этот довод остался безответным. Томас показал на карте Пирита, объяснил, как туда проехать. Потом ему вручили диктофон и ноутбук и отправили в кабинет. Минут через пятнадцать он увидел из окна, как из гостиницы вышли

Пастухов и Артист. Но сели почему-то не в красную «мазератти» Артиста, стоявшую на платной стоянке перед гостиницей, а вышли на проезжую часть и стали ловить машину, останавливая не такси и хорошие иномарки, а невзрачные «жигули». Первым нашел тачку Пастухов, потом на таком же «жигуленке» уехал Артист.

Поразмыслив, Томас понял, в чем тут дело. Если они хотят проехаться по дачным поселкам на побережье, а это они и хотят, «жигули» для этого — в самый раз. Потому что «мазератти» засекут с первого взгляда.

В кабинете появился Муха, показал, как печатать на компьютере. Это оказалось на удивление просто. И что Томаса восхитило, так это то, что слово с ошибкой машина подчеркивала волнистой красной чертой. А если нажать еще клавишу, на экране появлялось слово в правильном написании. Это давало возможность печатать без орфографических ошибок, чему Томас был очень рад, так как своих пробелов в знании грамматики русского языка немножко стеснялся.

Муха ушел, потом снова заглянул в кабинет. Он был толстый от свитеров, надетых под плащ, на голове — черная шерстяная вязаная шапка, натянутая до ушей.

— На воде наверняка холодно, — объяснил он в ответ на удивленный взгляд Томаса. — Найму катерок, посмотрю с моря.

— Это разумно, — одобрил Томас. — С моря заборов нет.

— Сиди дома и никуда не ходи, — приказал Муха. — Обед закажешь в номер. И никому постороннему не открывай. Знакомый, не знакомый — никому.

— А если появится мой пресс-секретарь Рита Лоо? — запротестовал Томас.

— Она не появится.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что ей нечего здесь делать.

Томас хотел расспросить, почему Муха говорит об этом с такой уверенностью, но тот был не склонен к обсуждению посторонних тем.

— Фитиль, мы на тебя рассчитываем, — предупредил он. — Так получилось, что приходится оставлять тебя без охраны. И если тебя прикончат в наше отсутствие, ты нас здорово подведешь. Понял?

— Мне невыносима сама мысль, что я могу вас подвести, — язвительно ответил Томас. — Поэтому я постараюсь, чтобы меня не прикончили до вашего возвращения.

Муха ушел. Томас посмотрел из окна кабинета, как он сел в красную «мазератти» Артиста. Машина резко взяла с места и ушла в сторону порта. И только тут Томас вспомнил, что должен прийти Краб. Он немного поразмышлял на эту тему и пришел к выводу, что с точки зрения его физической безопасности Краб не может представлять собой никакой угрозы. Если бы речь шла о бабках, тогда да, от этого жучилы можно ждать любого подвоха. Но поскольку никаких бабок у Томаса не было, Краба можно было не опасаться.

До чего же диалектична жизнь. Плохо, когда у человека нет бабок? Да, плохо. Но это и хорошо, потому что его нельзя обуть.

Томас снял пиджак и удобно расположился за письменным столом. Так, как это делают солидные люди: повесил пиджак на спинку кресла, слегка распустил галстук, расстегнул запонки и подвернул манжеты. Но приступать к работе не стал, чтобы не прерывать ее разговором с Крабом.

Президент компании «Foodline-Balt» Стас Анвельт, на пару с которым в добрые старые времена Томас промышлял у «Березок» ломкой чеков Внешторга, а иногда впаривал на авторынке «куклы» продавцам новых машин марки «Жигули», в последнее время как-то резко постарел, набрал килограммов двадцать лишнего веса, отчего его квадратная фигура, и раньше-то совсем не грациозная, оплыла и стала похожей на кенгуру. Плоская красная лысина, скошенная к низкому лбу, сморщилась, а маленькие крабьи глазки утратили злой блеск, потускнели, как у снулого судака, придав внешности Краба традиционную эстонскую меланхоличность.

Пока Краб, отставив в сторону небольшой черный кейс, снимал в холле черное кашемировое пальто и белый шелковый шарф, Томас стоял в дверях гостиной и рассматривал гостя с высоты своего роста и жизненного опыта, очень обогащенного бурными событиями последнего времени. Раньше Томас даже слегка завидовал его замечательно быстрой деловой карьере, превратившей младшего сына из многодетной семьи портового грузчика в одного из самых удачливых бизнесменов Эстонии. Но теперь, глядя на лысину Краба, покрытую морщинами, как плохо натянутый на коленке женский чулок, он ощущал даже нечто вроде сочувствия. Для чего шикарный офис с видом на древнюю башню Кик-ин-де-Кек, для чего черный шестисотый «мерс» и загородный особняк, для чего вообще весь этот бизнес, если он не делает человека веселым? А раз не делает веселым, значит не делает и счастливым.

Впрочем, сочувствие было не слишком глубоким и даже, пожалуй, не слишком искренним, так как Краб не всегда вел себя по отношению к Томасу по-джентльменски. Нет, не всегда. А если говорить прямо, он вел себя как последняя сволочь. И даже то, что именно у Краба Томас получил пятьдесят тысяч баксов, чтобы выкупить у Мюйра купчие Альфонса Ребане, не умаляло его вину. Эти пятьдесят штук Краба заставил отдать Томасу Янсен в расчете на то, что национал-патриоты потом наложат лапу на наследство дедули. И всем бортанулось. А кто оказался в выигрыше? Томас. Потому что он может над этим посмеяться, а они не могут.