Повесть о хлорелле

Неожиданную услугу оказали проекту научные сотрудники института в Москве. Они обратили внимание главного управления на серьезное значение рыбных прудов для народного хозяйства, и там согласились отпускать средства для предлагаемых Золотаревым работ. Филиалу института было предложено заинтересоваться его проектом.

Двадцатого марта Свиридов оставил Москву, а спустя несколько дней Лев Яковлевич выехал к месту своей прежней службы. Поезд прибыл рано утром, и Золотарев, не заезжая домой, с вокзала отправился в филиал института.

Директора он застал в кабинете за обширным дубовым столом, уставленным телефонами, гипсовыми бюстами знаменитых людей и прочими реликвиями, неотделимыми от науки и от тех, кто ею управляет. Молодой Свиридов выслушал своего блудного помощника, убедился, что идея, которой тот одержим, ничего общего с планами филиала не имеет, и с деловым спокойствием, призванным олицетворять беспристрастие и объективность, задал несколько вопросов. Не надо было обладать особой проницательностью, чтобы сразу же попять, к чему направлены усилия директора. Рассчитаны они были не столько на то, чтобы лучше разобраться в деле, сколько доказать помощнику, что на обширных просторах его фантазии больше белых пятен, чем на Млечном Пути. К счастью, Лев Яковлевич не почувствовал этого и его объяснения сохранили непосредственную простоту и искренность.

— Надо вам отдать справедливость, — ничем не выдавая доверчивому помощнику своих планов, сочувственно проговорил директор, — вы интересно описали, как колхозники запружают свою реку, вода заливает близко расположенные балочки, а где их нет — заранее выкопанные пруды. Образуются три зеркала: для хлореллы, дафнии и мальков карпа. Кажется, я не ошибаюсь? — Ему незачем было ждать подтверждения. За исключением интонации, в которой не было и следа той душевной теплоты, с какой Золотарев изложил проект, прочее выглядело безукоризненно верно. — А как быть колхозам, — заинтересовался директор, — у которых речки нет? На них ваши планы не распространяются?

Лев Яковлевич почувствовал неловкость не за себя, а за директора. Неужели он не знает о существовании артезианских колодцев? Сказать ему, что подпочвенные воды могут заменить речную? Не обидит ли это его?

— Вас ждет разочарование, — пытался ботаник добиться реванша у ихтиолога, — среду, в которой развивается хлорелла, надо перемешивать… В колхозе нелегко будет этот процесс механизировать. Или вы придумали что-нибудь другое?

Ничего другого он не придумал. В неподвижной воде недостаточно света, и хлорелла в ней медленно размножается. Нечем будет кормить рачков-дафний, и запущенная весной двадцатиграммовая рыбешка к осени не достигнет восьмисот граммов, а возможно, даже погибнет. Как перемешивать воду, чтобы водорослям доставалось больше солнечного света, Лев Яковлевич еще не решил. Сознаться в этом значило настроить директора против идеи рыбных прудов. Можно было уклониться от прямого ответа, но Лев Яковлевич, увы, не умел лгать. Он виновато улыбнулся и, словно эта улыбка должна была вымолить ему прощение за незрелый ответ, нетвердо сказал:

— Предполагается, что глубина пруда, отведенного для хлореллы, не превысит пятидесяти сантиметров. Такой тонкий слой воды легко перемешивается ветром… Можно также поставить и ветряк.

Трудно сказать, что больше подействовало на воображение директора, — идея ли ветряка, призванного заменить автомат, или непосредственность, с какой эти слова были произнесены. Впрочем, нерасположение к своему будущему родственнику вряд ли оставляло место для излишней чувствительности. Он крепко запомнил все, что этот человек ему причинил. Не кто иной, как Лев Яковлевич ополчился против перестройки завода и вовлек в свои планы родителей — с отцом он опубликовал обидную статью, а с матерью провел проверочные опыты… Каким высокомерным и заносчивым надо быть, чтобы не примириться с пустячным взысканием… «Я предпочитаю быть уволенным», — заявил он. Это было ему необходимо, чтобы вызвать вмешательство главного управления и пристыдить руководство филиала. Подобные подвиги свершаются не без расчета, таким людям подай место директора филиала. Благо, комиссия главка, обследовавшая завод, признала реконструкцию нецелесообразной. Счастливый претендент может себя поздравить с успехом… Он давно этого претендента раскусил, достойно оценил его милые ужимки, внешнее благородство и многое другое. Какая бесчувственная натура! Вытеснить из сердца матери родного сына, рассорить его с отцом и с невинным видом заявить: «Я надеюсь стать мужем вашей сестры и зятем ваших родителей, кем будем мы друг для друга, предсказывать не берусь».

У таких людей, как правило, много друзей. «Проявите великодушие, — советуют они жертве, — ведь вы почти родственники… Нельзя ссориться с отцом. Восставать против родителей — дурно». Почему дурно? Где и в какой конституции записано, что родственное чувство превыше всего? Почему интересы общества и государства должны мириться с пережитками родовых связей? Только руководствуясь нечистыми расчетами, можно заявить: «Я поступил так потому, что хочу быть достойным наследником вашего отца». Но ведь в наследники не навязываются, их предопределяют законы общества и природы…

У директора филиала было достаточно оснований желать своему помощнику всяческих неудач. Рыбные пруды были уже тем нехороши, что ими занимался Золотарев.

— В ваших водах не хватит углекислоты, — предрекал он недоброе рыбным прудам, — а ведь без углекислоты ничто не растет. Когда еще развивающиеся в воде микроорганизмы, погибший планктон и оседающая на дно хлорелла дадут вашей водоросли углекислый газ!

Директор знал, что углекислые соли, запущенные в пруды, восполняют недостаток в углекислоте. Только упрямство могло ему подобную мысль внушить. Ответ Золотарева не удержал директора от такого же, не менее бесплодного вопроса:

— Сколько вы намерены отпускать хлорелле азота, фосфора, железа, магния и других микроэлементов? Ведь эти дозы еще недостаточно известны.

— Они так же не были известны для таких низших растений, как дрожжи, бактерии и плесени, — с завидным спокойствием продолжал отбиваться Золотарев. — Химики теперь не жалуются, производство из-за этого больше не страдает. Дело во времени. Придется и нам потерпеть.

О рыбных прудах директор и его помощник больше не говорили. Из главного управления вскоре прибыл приказ передать дела филиала Золотареву.

— Я вовсе не собирался быть всю жизнь чиновником, — сказал Петр, — желаю вам успеха.

В этом пожелании не было внутреннего согласия. Плохо скрываемое огорчение соперничало с великодушием и решительно его оттесняло. Он не простил этого будущему родственнику, и ничто уже не могло их примирить. Почувствовал ли это Золотарев, и ему захотелось не доводить спор до крайности, или доброе сердце подсказало приласкать обиженного Петра. — Лев Яковлевич предложил ему писать докторскую диссертацию на материале о рыбных прудах.

— Вы что, утешить меня хотите? — обидчиво спросил прежний директор.

— Нет. Я рад всему, что может сохранить нашу дружбу.

— Почему бы вам не заняться этой темой? — с той же ноткой недоверчивости спросил он.

— Мне было бы вдвойне приятно, если бы диссертация удалась вам.

— Спасибо, — холодно ответил молодой Свиридов, — я буду впредь осторожней выбирать себе друзей и тему для диссертации.

— Тогда я попрошу вас о другом, — все еще любезно, но более твердо произнес Золотарев, — не будем огорчать наших близких. Сделаем вид, что между памп ничего не случилось… Ведь оттого, что мы огорчим их, нам, право, легче не станет. Обещайте мне.

Лев Яковлевич протянул руку, и неизменно деликатный Петр пожал ее.

Труды Юлии не были напрасны. Брат запомнил совет сестры — приглядеться к Марии и воздать должное ее достоинствам. Мария, в свою очередь, запомнила назидания подруги — сделать все возможное, чтобы овладеть сердцем ее брата. Единственное, что Мария решительно забыла, это примирить отца с сыном, утвердить в доме мир…