Повесть о хлорелле

Нет, об этом говорить не следует, и Самсон Данилович заговорил о другом.

— Мы не виделись десять лет, — уже более спокойно произнес он, — вы в эти годы словно избегали меня. Объясните, что случилось, будьте откровенны до конца.

Александра Александровна густо покраснела. В одно мгновение запылали щеки, лоб, уши, и казалось, что и глаза как бы излучают отсвет этого пламени. Вначале она хотела что-то сказать, затем как будто передумала, решила промолчать и все же ему ответила:

— При последнем свидании, десять лет назад, вы с удивлением оглядели меня и сказали: «Берегитесь раздобреть, мужчины дородных не любят». Я привыкла к другому — в Бизерте и Константине, когда я сходила с корабля, арабы толпами окружали меня и восхищались. На улицах Москвы меня часто провожали восторженные взгляды, восхищались мной и вы… Я поняла, что нам лучше не встречаться. Пусть в вашей памяти я останусь такой, какой была в прежние годы. Вы умеете, Самсон Данилович, заглядывать далеко, — не без сарказма закончила она, — но не видите порой, что творится рядом с вами.

Свиридову было над чем призадуматься. Двадцать лег приезжал он в Москву и каждый раз обзаводился знакомством и друзьями. Их было немало. Одни забыты, и давно, другие запомнились, по, узнав человека, разглядев его снаружи, ему хотелось всегда глубже в него заглянуть. Как это случилось, что на долю прекрасной и умной Александры Александровны досталось так мало внимания? Восхищаться ее внешностью и не заглянуть туда, где в неволе томились ее чувства, — какая несправедливость!

В день заседания с утра к Свиридову пришел Лев Яковлевич. Он, как всегда, был со вкусом одет и, судя по непринужденным движениям и улыбке, доволен и весел. Золотарев долго возился у вешалки, почему-то поглаживал свою черную барашковую шапку и неожиданно рассмеялся.

— До чего наши привычки сильны, — поглядывая с усмешкой на свое новое пальто, сказал он. — Прочитав сегодня приказ начальника гарнизона, что воинские части переходят на зимнюю форму, я поспешил купить себе шапку и пальто. Вот они, военные навыки!

Но напрасно Лев Яковлевич сослался на военные навыки. Из тридцати двух лет своей жизни пять провел он в армейском полку. Немногие знали, что с фронта он вернулся с орденом Красного Знамени.

Свиридов обрадовался приходу Золотарева и сразу заговорил о предстоящем совещании. С момента, как он расстался с женой, его сомнения и тревоги улеглись; он снова был уверен, что экспертиза и статья касаются его одного и никого больше не затрагивают.

Десятки лет твердить, что хлорелла хороша для людей и животных, необходима стране, и вдруг объявить, что на рыбном заводе ей места нет, — такое признание не прибавит ему чести, зато его совесть будет чиста. И выступления против реконструкции завода решительно никого не касаются. Увольнение Льва Яковлевича не такая уж беда. Между друзьями всякое бывает, разберутся и поладят, истина всегда берет верх. За хлореллой долго не признавали каких-либо достоинств, — разве ему не уступили? Предстоящее совещание примирит всех и положит конец расхождениям.

Спокойствие Свиридова длилось недолго. По мере приближения дня совещания ему все более становилось но по себе. Мысль о предстоящих спорах и столкновениях, взаимных упреках и возможных обидах волновала и пугала его. Он отчетливо представлял себе, какое впечатление произведет его первая стычка с сыном. Одни пожалеют отца, другие используют принципиальный спор для сплетен и насмешек. Одна надежда, что Петр проявит благоразумие, он воспитан, неглуп и найдет в себе мужество уступить, а если понадобится, и признать свою ошибку. Никто его анафеме за это не предаст я в тюрьму не запрет. Дискуссия принесет ему только пользу.

Александре Александровне эти рассуждения не понравились.

— Вы исходите из того, что сыну придется вам уступить, а вдруг выйдет по-другому — принести покаяние придется вам? Что тогда?

Мысли о предстоящем совещании продолжали волновать Свиридова и отравляли всякую радость. И в театре, и за обедом, и во сне тревожное чувство не унималось, ему то становилось жаль себя, то стыдно за тяжбу, затеянную с сыном. Бывали мгновения, когда ученый готов был уложить вещи и оставить Москву, — пусть спорят и решают без него.

Иногда ему казалось, что во всей этой затее виноват Золотарев. Очень ему надо было ссориться из-за планктона с директором, восстанавливать против себя институт и втягивать других в свое дело! В эти минуты Свиридов был уверен, что не он выразил желание подписать статью Золотарева, а наоборот, эту подпись ему навязали… Раздраженный и огорченный, он решил при первой же встрече выложить Льву Яковлевичу все, что у него накипело. Увидев его сейчас, улыбающегося и веселого, Самсон Данилович твердо решил привести свое намерение в исполнение.

Ничего но подозревавший Золотарев свободно расположился в кресле и, просматривая свою записную книжку, стал рассказывать, как приятно провел эти дни. Ему посчастливилось побывать в Академии художеств на выставке дипломных работ молодых живописцев, скульпторов и графиков.

— Вы обязательно должны увидеть выставку, посвященную Шопену, — убеждал он Самсона Даниловича, — ради нее стоит даже задержаться. В зале имени Чайковского — столпотворение, и все же мне удалось купить билеты…

На днях он забрел на сельскохозяйственную выставку и оказался среди участников встречи многочисленных экскурсантов с представителями колхозов.

Лев Яковлевич продолжал с увлечением рассказывать, а Свиридов напряженно выжидал, когда он заговорит о предстоящем совещании, чтобы как следует его отчитать. Уж не затем ли придуманы все эти истории, так тщательно занесенные в записную книжку, чтобы избежать ответа на самое главное? Напрасные надежды, Лев Яковлевич убедится, как неосновательны его расчеты.

— Подготовились ли вы к предстоящему совещанию? — неожиданно прервал его Свиридов. В нем заговорило прежнее недоверие к Золотареву, и захотелось напомнить ему, бесцеремонно обосновавшемуся в чужой жизни, что нельзя злоупотреблять доверием людей. Довольно мудрить, строить козни и притворяться. — Прошу вас на меня не надеяться, — резко добавил Самсон Данилович, — я только невольный соавтор вашей статьи.

Хотя слово «невольный» было несколько подчеркнуто, Золотарев но обратил на него внимания и с тем же увлечением, с каким говорил о своих прогулках но Москве, сказал:

— Конечно, конечно, я надеюсь вас не беспокоить. Я и Петру Самсоновичу советовал воздержаться от всего, что могло бы вас огорчить. Нельзя допустить, чтобы между вами на совещании возникла ссора. Мы не можем позволить кому бы то ни было быть свидетелями того, что касается нас и нашей семьи.

— А как вы себя поведете? — насмешливо спросил Свиридов. — Ведь речь идет о вашей чести и карьере. — Он чувствовал, как слабеет его предубеждение к Золотареву, но, бессильный сдержаться, закончил обидной фразой: — Многим может не понравиться подобное примиренчество.

Он чуть не сказал «беспринципность», но вовремя остановился.

— Я не склонен обострять наши отношения, — ничем не обнаруживая обиды, ответил Золотарев. — Надо полагать, что Петр Самсонович но очень в этой истории виноват. — Заметив удивление на лице Свиридова, он поспешил добавить: — Все выяснится на заседании… Я только прошу вас не волноваться.

Легко сказать «не волноваться» после этакого потока туманных фраз! Сумасшедший человек! Кто ему позволит из этого делать секреты! Свиридов хрустнул пальцами, искоса оглядел своего собеседника и тоном глубокого недовольства сказал:

— Вы что-то недоговариваете… Выражайтесь, пожалуйста, ясней.

Судя по растерянному выражению лица Льва Яковлевича и по широко разведенным рукам, выражавшим затруднение и недоумение, нельзя было рассчитывать на скорый ответ.

— Не могу, Самсон Данилович, не требуйте, — виновато и вместе с тем твердо проговорил он, — сегодня все узнаете и порадуетесь.

Свиридов почувствовал, что за этой фразой скрывается желание успокоить его, и ему стало стыдно за свой недоверчивый и обидный тон.