Шок от падения

Бабушка Ну очень вкусно готовит. Она из тех, кто начнет вас кормить с той минуты, как вы переступите порог ее дома, и не остановится, пока вы не уедете. Бабушка еще соорудит вам с собой в дорогу бутерброд с ветчиной.

Вообще, это здорово. В людях, которым не жалко еды, есть чуткость и доброта. Но все дело в том, что в ту неделю, когда я у них жил, у меня совсем не было аппетита. Меня все время подташнивало, а пару раз даже вырвало. Бабушке Ну приходилось очень трудно, потому что, если она не могла уладить дело тарелкой супа, жареной курицей или куском кекса с марципаном, она чувствовала себя беспомощной. Однажды я видел, как она стояла на кухне, ссутулившись над нетронутыми тарелками, и тихо всхлипывала.

Хуже всего было вечером, когда наступало время ложиться спать. Меня поселили в свободной комнате, где было холодно и слишком светло по ночам: сквозь тонкие занавески туда проникал свет уличного фонаря. Я мог часами лежать без сна, таращась в полумрак, стараясь разобраться в том, что произошло. Мне очень хотелось снова оказаться дома, и я не знал, случится ли это когда-нибудь.

Но теперь я вижу тут и смешную сторону. Нет, не так чтобы живот надорвать от смеха, но забавно. И это поможет мне сказать то, что я собираюсь сказать. Я подумал: если бы бабушка Ну читала мою историю, она бы, наверное, пролистнула эти страницы, чтобы сразу добраться до объяснения того, что случилось с Саймоном.

Она так делает по той же причине, по которой сначала читает последнюю страницу: ей хочется убедиться, что будет не слишком грустно. И ей не нравится, когда нагнетают напряжение.

Поэтому я хочу сказать, что я вовсе не тяну время. Честно. Вы меня еще не знаете, но можете поверить, вовсе я не собираюсь нагнетать напряжение — это не в моем характере.

И если я пока не сказал, как все произошло, то лишь потому, что мне кажется: эта история произведет на вас большее впечатление, если разворачивать ее так, как она разворачивалась сама, со всеми складками. Но когда я лежал в постели, глядя в полумрак и пытаясь осознать происшедшее, мне хотелось лишь одного — вернуться домой, а все, что случилось, словно стерлось из памяти.

Когда я наконец вернулся домой, мы остались втроем: папа, мама и я. В первый вечер мы, как всегда, все вместе уселись на большой зеленый диван. Саймон обычно предпочитал сидеть на ковре прямо перед телевизором, скрестив ноги по-турецки.

Это было что-то вроде нашего семейного портрета. Никогда бы не подумал, что мне будет не хватать подобных вещей. Ты просто не замечаешь, как тысячу раз сидишь между мамой и папой на большом зеленом диване, а твой старший брат загораживает телевизор.

Зато ты сразу замечаешь, когда что-то меняется. Замечаешь места, где его нет, и слова, которые он не говорит.

Я все время их слышу.

Мама включила телевизор — начались «Истэндерс». Для нас это ритуал. Мы даже записывали очередную серию на видео, если не могли посмотреть ее вовремя. Самое смешное, что Саймон был неравнодушен к Бьянке. Мы дразнили его, говоря, что Рики задаст ему трепку. Он громко хохотал и катался по ковру. У него был заразительный смех. Когда он смеялся, всем делалось немного веселее.

Не знаю, смотрите ли вы «Истэндерс». А даже если смотрите, помните ли вы серию, которую показывали сто лет назад. Но я не забуду ее никогда. Сидя на диване, я наблюдал, как открылся обман насчет того, что Бьянка спит с бойфрендом своей матери, и все пришло к развязке. Это та серия, в которой Бьянка уезжает из Уолфорда.

Мы потом долго молчали. Просто сидели и не двигались. Начались другие программы и закончились уже поздно ночью. Это был наш новый семейный портрет: мы втроем сидим на диване и смотрим на то место, где раньше был Саймон.

ПОЖАЛУЙСТА, ПЕРЕСТАНЬ ЧИТАТЬЧЕРЕЗ МОЕ ПЛЕЧО

Она все время читает через мое плечо. Тут и без того трудно сосредоточиться, а она еще читает через плечо.

Пришлось написать большими буквами, чтобы до нее дошло. Сработало, но теперь мне самому неловко. Там была одна студентка-практикантка, будущий социальный работник, которая заглядывала мне через плечо. Молоденькая, с мятным дыханием и большими золотыми сережками. Очень симпатичная.

А теперь она с довольным и самоуверенным видом умчалась по коридору. Я понимаю, что смутил ее. Люди не станут ни с того ни с сего сбегать с довольным видом, если не испытывают смущения. Если все в порядке, то можно просто уйти.

Хорошо, что я могу пользоваться компьютером. Со мной занимался врач-трудотерапевт. Его зовут Стив, и полагаю, в этой истории он больше не появится. Но он был доволен, что я не пытался съесть клавиатуру и не выкинул еще чего-нибудь такого, чего они обычно боятся. Поэтому он разрешил мне пользоваться компьютером. Только он не дал мне пароль, и я должен каждый раз у него спрашивать. И мне положены лишь сорок минут. Здесь все так: сорок минут на то и десять минут на это. Жаль, что я обидел практикантку. Честно. Я очень этого не люблю.

Крики и вопли

Я не имел права присутствовать на похоронах брата. Но присутствовал. На мне была белая синтетическая рубашка, от которой ужасно чесалась шея под воротником, и черный пристегивающийся галстук. Стоило кому-нибудь кашлянуть, по всей церкви разносилось эхо. А потом подали булочки с кремом и вареньем. И это все, что я помню.

Теперь я должен немного притормозить. А то обычно, когда нервничаю, я начинаю спешить. Тараторить и проглатывать слова. Считается, что манера быстро говорить свойственна взвинченным, нервным коротышкам. А во мне около шести футов росту, и, наверное, я еще расту. Хотя, может, и нет — ведь мне уже девятнадцать. Но в ширину-то я точно расту. Уже сейчас я гораздо толще, чем положено в моем возрасте. Это все из-за лекарств — известный побочный эффект.

Но все равно, я говорю слишком быстро. Я тороплюсь поскорее сказать то, что мне неприятно произносить, и именно этим я сейчас и занимаюсь.

Я должен замедлиться, чтобы объяснить, как замедлился мой мир. У человеческой жизни есть форма и размер, и ее можно запихнуть во что-то маленькое — вроде дома.

Вначале я хочу сказать, как вокруг стало тихо. Это первое, что я заметил. Как будто кто-то подошел и выключил звук, и теперь все должны разговаривать чуть ли не шепотом. Не только мама с папой, но и люди, которые приходили к нам в гости. Как будто в углу комнаты дремало что-то страшное, и никто не решался его разбудить.

Я говорю здесь о своих родственниках: о бабушках с дедушками и тетях. Про моих родителей не скажешь, что они имели много друзей. У меня были друзья, но они все остались в школе. Боюсь, что я снова забегаю вперед, но я просто быстренько расскажу вам, как вышло, что я перестал ходить в школу, потому что это важно и потому что это настоящее происшествие. Большую часть жизни с нами ничего не происходит — мы просто проводим время, и значительную его часть — во сне.

Когда я накачан лекарствами, то сплю по восемнадцать часов в день. В такие периоды меня больше интересуют сны, чем реальность, потому что они занимают гораздо более существенную часть моего времени. Если мне снится что-то приятное, жизнь кажется вполне сносной. Если лекарство не действует или я решаю его не принимать, то провожу больше времени бодрствуя. Но тогда мои сны преследуют меня.

У каждого человека есть что-то вроде стены, отделяющей сны от реальности, но в моей возникли трещины. И сны могут в них просачиваться и протискиваться, и в результате уже трудно понять, где что.

Но я отвлекся.

Я все время отвлекаюсь. Мне надо сосредоточиться, потому что я о многом хотел написать. Опять же о школе. Лето прошло. Уже кончался сентябрь, а я все еще не вернулся в школу. Нужно было что-то решать.