Спартак

Рабский труд в эпоху Спартака почти повсюду служил основой экономической и гражданской жизни. Рынки рабов были многочисленными: на островах Делосе, Кипре, Хиосе, в городах Афинах, Эфесе, Риме, Капуе, Аквилее. При этом, побуждаемые соображениями безопасности, работорговцы старались держаться вполне определенного правила: большая часть продаваемых должны быть женщинами и детьми, меньшая — мужчинами.

Покупатели дотошно осматривали «живой товар», внимательно читали висевшие на шеях рабов таблички, заставляли их прыгать, демонстрировать силу, декламировать. Раб ценился только тогда, когда он был здоров, красив, умен, знал какое-нибудь ремесло. Принимались во внимание и «особые качества» раба. Продажа объявлялась недействительной, если купец скрывал, что раб убежал от прежнего господина, выступал гладиатором, имел мятежные наклонности (таким надевали на голову колпак, военнопленные имели на голове простой венок) и т.п. Купленные рабы получали от господ новое имя. Вот типичные имена рабов римлян, известные по надписям: Юст — раб храма Меркурия и Цереры, Бланд и Мурран — члены коллегии Лавров-Пенатов, Венуст — агент, Децимиан, Эпафра, Ант — казначей, Мутат — секретарь, Агатон — врач, Примий — гардеробщик, Коммун — лакей, Таис, Фирм — спальник, Филокал — банщик и т.д.

Эти и другие имена (иногда, впрочем, удерживалось и старое имя) давались рабам по личным качествам, по функциональному назначению, по стране, откуда их доставили, по имени купца, у которого они были куплены, или нового господина, по требованию моды дня, по названиям различных животных (медведь, волк и пр.).[7]

От постоянного и тесного общения с многочисленными группами рабов из разных стран у римлян постепенно выработалось вполне определенное мнение о них. Так, они считали рабов с Крита лгунами, из Сирии — понятливыми и выносливыми, из Малой Азии — угодливыми и развращенными, из Греции — красивыми, пригодными для всех видов интеллектуальных работ, из Далмации — свирепыми, из Фракии, Галлии и Германии — воинственными, неустрашимыми, хорошими пастухами, из Испании — исключительно свободолюбивыми и склонными к опасным авантюрам.

Отношение господ к провинившимся рабам в период республики, как и империи, было самым различным. Наиболее суровые придерживались пословицы: «Битый фригиец становится лучше!» — и не колеблясь пороли неугодивших плетьми. Гуманные владельцы предпочитали избегать подобных методов, но их личный пример на жестоких господ не действовал.

Сами рабы хорошо сознавали несправедливость существующего положения. В конце 3 века до н.э. в комедии Плавта «Амфитрион» раб царя Сосия высказывается в следующем духе:

Рабы яростно и всеми способами сопротивлялись хозяевам-угнетателям, стараясь досадить им и причинить ущерб: отдавали на сторону волов, мучили их работой и побоями, плохо кормили скот, дурно пахали, расходовали больше семян, чем следовало, нехотя ухаживали за посевами, на току во время молотьбы старались уменьшать количество зерна, часть его украсть или дать возможность похитить другим, вели неправильный счет ссыпанному и пр. Часты были убийства жестоких хозяев. Сенека говорил: «Вспомните примеры погибших в расставленных им дома сетях, благодаря открытому нападению или благодаря обману, и вы убедитесь в том, что не меньшее число их (господ) погибло от мстительности рабов, чем стало жертвами тиранов». Не менее часты были самоубийства и побеги рабов, не желавших дальше выносить жестокость хозяев. Но у беглеца имелось мало шансов на успех. Он не мог найти себе убежища в храмах, как в Греции (они такого права не давали); его энергично ловили — в Риме существовала специальная профессия фугитивариев («ловцы беглых»).

Общественные законы и обычай римлян в отношении беглых рабов были суровы: кто скрывает беглого раба — вилик, плебей или знатное лицо (такие люди, проникнутые передовыми философскими идеями, уже и тогда все-таки существовали!), — вор, он подлежит наказанию и штрафу. Подвергался штрафу и тот, кто «портил раба», то есть убеждал его совершить беззаконие (кражу, запутывание имущественных дел своего хозяина), побег, чтобы он сделался бродягой, предался чародейству, как можно больше времени тратил на зрелища или стал мятежником.

Наместники провинций, солдаты преторских когорт обязывались помогать господам искать беглых рабов, возвращать найденных, приводя их в общественное место для сдачи муниципальным магистратам, префекту стражников или обслуживающему персоналу.

За неповиновение господам, попытки к бегству и мятежу рабов пороли, заключали в эргастулы, налагали на них оковы. Особо упорных беглецов клеймили или надевали им на шею обруч с надписью: «Лови меня, я — беглый». Нередко — для вразумления! — их отправляли на работу в рудники. Таких заключенных в рудниках бывало повсюду много. Только в одной Испании на серебряных рудниках (область Нового Карфагена) трудилось 40 тысяч рабов.

Рабовладельцы очень хорошо знали о повседневном тайном сопротивлении рабов и старались его предупредить, подкупая часть рабов различными привилегиями, обещаниями, отделяя от остальных рабов наиболее опасных (они работали чаще всего на виноградниках, закованными в кандалы, под бдительным присмотром, ночь проводили в эргастулах; рабовладельцы заведомо рассматривали их всех как «негодяев» и «пройдох»). Этому роду рабов приходилось особенно тяжело. Тем не менее сидевшие в эргастулах не теряли бодрости духа и часто оставляли на стенах своей тюрьмы оптимистические надписи вроде: «Я дал обет, когда выйду отсюда, выпить все вино в доме». И это не было пустой похвальбой! Основная масса рабов самими условиями существования, прижимистостью и скупостью хозяев толкалась на воровство. Сенека выражал, разумеется, точку зрения господ, когда говорил (и в словах его чувствуется прямо-таки классовая неприязнь!): «Сколько голодных зверей, прожорливость которых надо удовлетворить! Сколько расходов на их одежду! Сколько хлопот, чтобы наблюдать за их вороватыми руками! Какое удовольствие в том, что нам служат люди, которые стонут и ненавидят нас?»

В силу вполне определенного тяжелого опыта среди значительной части рабов создается свой нравственный кодекс полной покорности господам. Один раб из «Привидения» Плавта рассуждает так: «Моя кожа до сих пор чиста, и ее следует и впредь охранять от ударов. Поскольку я сумею владеть собой, ей не будут грозить побои, которые сыплются на других, не задевая меня. В самом деле, ведь хозяин таков, каким его хотят видеть рабы: добрый с хорошими рабами, жестокий с дурными. Посмотрите на наших рабов. Это почти все негодные рабы, расточающие свое достояние, вечно битые. Когда их зовешь, чтобы идти к хозяину в город, они отвечают: „Не хочу, ты мне надоел; я знаю, куда ты спешишь; тебе не терпится совершить прогулку в одно место. Клянусь Геркулесом! Ты можешь идти, добрый мул, на кормежку“. Вот что я получил за свое усердие, и с этим я ушел. И теперь я один из всей толпы рабов иду за хозяином. Завтра, когда он узнает о том, что произошло, он их с самого утра накажет ремнями. Впрочем, мне моя спина дороже, чем их. И они познакомятся раньше с ремнем, чем я с веревкою».

При таком сложном социально-бытовом положении очень странным кажется, что рабов сильно беспокоил вопрос о погребении после смерти. Обычная участь раба, не имевшего никаких сбережений, оказывалась такова: его тело ночью сбрасывали в один из погребальных колодцев на Эсквилинском холме (позже Меценат построил там превосходный дом, а император Тит — свои термы). Такое погребение даже среди рабов считалось позорным и губительным для души. Поэтому тысячи рабов, упорно собирая деньги для своего освобождения, одновременно всю жизнь копили средства для своего погребения, для могилы и эпитафии. Если рабу или вольноотпущеннику везло и ему удавалось разбогатеть, он строил себе обширную гробницу. Принять в свою могилу другого человека было знаком наивысшего расположения! И немало аристократов и разбогатевших отпущенников оставляли место в гробнице для своих друзей, отпущенников и рабов. Еще чаще, однако, бывали случаи иного рода, когда умершего раба хоронили 2—3 его товарища в складчину, вырезав на памятнике соответствующие случаю стихи. Многие рабы заранее вступали в похоронное общество или покупали себе место в общем склепе-колумбарии, где прах умершего лежал в особой глиняной урне с мраморной дощечкой и надписью на ней.

7

Варрон говорил, что из трех рабов, покупаемых в Эфесе (крупный рынок невольников), один получает имя от продавца Артемидора — Артемас, другой — от области, где его продавали, — Ионик, третий по имени города — Эфесий.