Страница 72 из 105
Глупее некуда.
НИКОЛА. Хоть стой, хоть падай.
АЛКМЕНА.
Удручающее сочинение. Последний куплет.
Странная концовка. Вроде все!
Из сундука выходит <i>Амфитрион</i>.
АМФИТРИОН/ЧАРОДЕЙ. Что делать? Смеяться или плакать? И к чему я все это затеял?
В гневе чего только не натворишь! Вот уж действительно подходящее место нашел — сундук! Что за несусветная чушь! А где тот, другой?
Шкаф пуст.
НИКОЛА. Хозяин, где вы? Хозяин!
АМФИТРИОН/ЧАРОДЕЙ. Должно быть, сбежал, ничего не поделаешь.
НИКОЛА. Он сбежал. Бежим и мы. (Убегает.)
АМФИТРИОН/ЧАРОДЕЙ. Жду твоих извинений.
АЛКМЕНА. Прости. Чего еще желать? Моя жизнь такова, какова есть. Пойдем домой.
АМФИТРИОН/ЧАРОДЕЙ. Пожалуй. Здесь жутковато.
АЛКМЕНА. Обижаешься?
АМФИТРИОН/ЧАРОДЕЙ. Взгляни на меня, розочка.
АЛКМЕНА. Сколько лет ты меня так не называл.
Сцена на мгновение пустеет.
Затем в шкафу раздается стук.
Наконец оттуда выходит <i>Амфитрион</i>. Он на цепи (той самой, на которой в начале была козочка).
АМФИТРИОН. Видел, собственными глазами видел, что здесь произошло, пока я сидел в этом гробу! На помощь! Пустая ярмарочная площадь, никаких признаков жизни. А я прикован, да еще стальной цепью! На помощь! Никого окрест, а цепь на вид такая прочная. Ни одной сестры милосердия! На помощь! На помощь! Видел, собственными глазами видел! Неужто мы так мало значим, что с помощью какого-то фокуса, дурацкого договора и безобидной детской считалки — словом, бессмысленной ерунды — можно в два счета превратить нас в ничто? Мгновение нерешительности, и вот у тебя в руках лишь песок, струящийся сквозь пальцы, а сам ты обнимаешь ветер. Глазом не успеешь моргнуть, как тебя сдали на хранение, словно ты сундук! А та, которую любишь, и бровью не повела и знай себе продолжает идти вперед.
Как же все это случилось? Темно было. Я забрался в сундук, меня стало покачивать, по телу разлилось приятное ощущение легкости. Надавив на веки, я увидел цветные вспышки. Тут вдруг сундук перевернуло, и я вместе с ним принял вертикальное положение, а на уровне глаз у меня оказался глазок в днище. Я приложился к нему и по ту сторону увидел свет. Увидел себя рядом с Алкменой, услышал свой голос: «Пойдем, здесь жутковато». Она нисколько не усомнилась, я ли это, и говорила с тем, другим, словно это был я. Наконец он обнял ее левой рукой за плечи, дунул ей в затылок и назвал ее именем, которое знали только она и я. Тем смешным тайным именем, которое я любовно нашептывал ей. О любви ведь не кричат, а шепчут.
Входит <i>Никола</i>.
НИКОЛА. Ну и дела. Скверная шутка. Теперь, видимо, он массирует ей спину и поет песенку, которую она любит, или гладит ее белую шею и согревает на своей груди ее холодные ступни. Или же строит гримасы, веселит ее, изображая курящую муху, задыхающегося китайца, лишившуюся голоса чайку, крысу из сточной канавы. А она заливается задорным смехом и уверяет, что никогда прежде он не был таким забавным. Они сидят на краю постели, целуются, и она говорит: «Ты меня покрываешь мимозами».
АМФИТРИОН. Как тебе удается видеть все это?
НИКОЛА. Ой! Это вы! Ах, кабы у каждого было по милашке. Ну и дела! Скверная шутка! Ну хватит мечтать, пора зарабатывать.
АМФИТРИОН. Что?
НИКОЛА. Ключ от цепи.
АМФИТРИОН. Он у тебя?
НИКОЛА. Не скажу.
АМФИТРИОН. Триста двадцать один франк, ах да, еще пятьдесят сантимов — это все, чем я располагаю.
НИКОЛА. Триста двадцать один франк, пятьдесят сантимов и бумажник в придачу.
АМФИТРИОН. Триста двадцать один франк, пятьдесят сантимов и бумажник. Согласен.
НИКОЛА. Триста двадцать один франк, пятьдесят сантимов, бумажник и расческа в придачу.
АМФИТРИОН. Триста двадцать один франк, пятьдесят сантимов, бумажник и расческа. Согласен.
НИКОЛА. Триста двадцать один франк, пятьдесят сантимов, бумажник, расческа и брелок в придачу.
АМФИТРИОН. И брелок, снабженный ножничками для ногтей. Согласен.
НИКОЛА. Триста двадцать один франк, пятьдесят сантимов, бумажник, расческа, брелок с ножничками… Накиньте еще что-нибудь.
АМФИТРИОН. Еще?
НИКОЛА. Давайте все, что у вас есть.
АМФИТРИОН. Обрывок шерстяной нитки, огрызок карандаша, запись о расходах, зеркальце, вышитый платок.
НИКОЛА. Идет! Давайте все это и в придачу брюки и ботинки.
АМФИТРИОН. Не слишком ли много ты просишь?
НИКОЛА. Сила на моей стороне, как не попользоваться!
АМФИТРИОН. Все?
НИКОЛА. Улыбочку!
<i>Амфитрион</i> улыбается.
Спасибо. О-ля-ля, время идет, а я еще не задал корма кроликам! (Собирается уходить.)
АМФИТРИОН. Эй! А ключ!
НИКОЛА. Кладу его вот здесь, достань, если можешь! Разве я поступаю не по-человечески? Мне не повезло, не довелось ласкать твою жену, приходится как-то развлекаться, вот я тебе и докучаю!
Кладет ключ в нескольких сантиметрах от <i>Амфитриона</i>.
АМФИТРИОН. О! Один, будто на пороге смерти. И кругом кромешная тьма. Сам по себе человек — ничто, если у него пустые карманы и ему нечем разогнать неприглядную ночь, обступившую его. Моего зеркальца — и того нет, а раз так, то нет и моего лица. Зеркальце для стрижки бороды, которым можно было пускать солнечных зайчиков. Расческа из китовой кости, с которой связано одно воспоминание. Еще кое-какие воспоминания, одна забавная история, осадок кое от чего — пожалуй, это все, что у меня было. Еще бумажник с молнией и брелок, которым можно подрезать ногти. Что от тебя осталось, Амфитрион?
Нечем привести себя в порядок, не с чем свериться, не на что даже пропустить стаканчик.
Я потерял свою считалку. Ту, что в детстве помогала мне пробираться в подвал. Остались одни обрывки, обрывки без мелодии, а может, мелодия без слов. Если уж плакать, то на мелодию этой старой считалки. Мои слезы пока что мне принадлежат.