Рыцарь ночного образа

Что такое будущее для существа, у которого хронически воспалено либидо, когда сладкоголосая птица юности уже покинула его тело и дух? Не существует эмпирей, в которые эта птичка могла воспарить, как святой дух. Если воспаленное либидо не скорректировать или не контролировать, оно приведет тебя в бани, туда, где теряется и достоинство, и претензии на него. Наступит время воспаленных, как либидо, глаз на рассвете, и неутолимого желания — желания, которое не утопишь никаким количеством ртов. Лэнс часто рассказывал мне про надпись на стене в одном 113 номеров бостонской бани: «Провел чудесную ночь. Имел десять хуев, восемь самых больших принял в зад». Под этим победным восклицанием была подпись: «Королева педерастов района Бэк-Бэй». Нет. Повторяю, нет. Я предпочту кастрацию или раннюю смерть такому будущему.

Несколько месяцев назад я встретился с негром из Гарлема, живым свидетелем истории развития музыки и танца Гарлема от блюза к джазу и би-бопу, и их различных настроений — от дикого до холодного и сладкозвучного сейчас, и то, что он сказал, застряло у меня в мозгу. «Господь не придет, когда ты хочешь Его, но Он всегда будет вовремя».

О Господи, я вытащил его из штанов, держу его в руке и…

Дома, когда ты один, либидо все эта часы входит в тебя, как инкуб, и если твое сопротивление ослабло, оно будет управлять твоей рукой и потянет ее туда, где, как оно нашептывает тебе, ты живешь. Ты должен крикнуть ему:

«Нет, я тут больше не живу, я не живу в Свинячьей Аллее, как не живу и в Сакре-Кёр на Монмартре, но…»

Где ты живешь, когда одинок?

Медленно и печально я засовываю его обратно в джинсы, и застегиваю их на все пуговицы, и задаю себе этот вопрос: «Где ты живешь, когда одинок?»

В уголке дневной комнаты того сумасшедшего дома на том острове на той реке на востоке?

Слова! — вас не хватает…

*

Я только что нашел очень старые картонки из прачечной, те, что вставляют в рубашки, еще со времен, когда мои рубашки сдавались для стирки и глажки в прачечную, давно уже не существующую прачечную под названием «Ориентальная». Это далеко не идеальное поле для карандаша, поскольку оно темнее его естественного серого цвета, уголки запнулись, и пахнет…

Я хочу сказать — тараканами, насекомыми так мне ненавистными, что меня трясет, когда я…

Она берет начало на кухне в Телме, штат Алабама, эта моя тараканофобия. Даже в детстве у меня сон в одиночестве ассоциировался со смерило, я часто вставал по ночам и босиком шел на кухню, и прежде чем успевал включить свет, уже раздавался этот ужасный звук хрустнувшего под ногой таракана, и я понимал, что снова наступил на одного из них. Ужасная жижа вытекала из них, желтая и склизкая. Я садился у края раковины и пускал холодную воду на ступню, пока не смывал все следы этой гадости и снова не чувствовал себя чистым. Очиститься от грязи очень приятно, и, думая об этом, я вспомнил один случай в Телме, когда появились признаки моего созревания: тонкий пушок на лобке и подмышками, изменившийся голос, и пенис, поднимавшийся во сне, когда что-нибудь снилось, до экстатического испускания спермы, «влажных инициалов Эроса», как я назвал это в одном из стихотворений много лет спустя.

А случай был такой.

В город прибыл странный лимузин, и в нем сидели четыре странных молодых человека. Невозможно было не заметить их элегантное медленное блуждание по всему городу, и как они замедляли ход и рассматривали молодых людей, занятых в бочарной мастерской, а Телма — совершенно невинный город, и о причине такого их поведения никто точно не догадывался. Никто не знал, где они останавливаются, если они вообще где-либо останавливались. Днем они никогда не опускал и стекол своего лимузина, ночами — опускали, чтобы позвать мягкими голосами того или иного парня на тротуаре. Они пробыли в городе только два дня и две ночи, и распространился всеобщий слух, что они из Тускалузы или из Бирмингема, и прибыли в Телму, чтобы вызвать профсоюзные беспорядки среди работающих в бочарной мастерской.

Во вторую ночь их пребывания в Телме один из четырех сидевших в лимузине воркующим, как у голубя, голосом позвал не рабочего мастерской, а меня — сквозь быстроопущенное стекло лимузина, темного, как причина их пребывания в Телме.

— Мальчик, ты куда идешь, тебя подбросить?

Я был в кино в Бижу, смотрел фильм с Гэри Купером, и был так захвачен его лицом, что едва следил за сюжетом.

— Конечно, спасибо.

Быстро, тихо, задняя дверь лимузина открылась, чтобы впустить меня, и блондин, который разговаривал со мной, поднял меня, перенес через свои колени и посадил между собой и скульптурно неподвижным молодым человеком с таким же оцепеневшим взглядом.

Не успел я оказаться между блондином и темноволосым, как стекло поднялось и лимузин тронулся.

Блондин заговорил первым.

— Куда тебе, мальчик?

— Домой.

— Это куда?

— Угол Персиковой и Вишневой.

Когда я упомянул название улиц, кто-то на передних сидениях засмеялся, и все четыре пассажира этого лимузина засмеялись, как эхо. Наверное, это была их частная шутка — название улиц, на пересечении которых я жил.

— Тебе сколько лет, мальчик?

— Четырнадцать.

— Ты не боишься ехать в машине с четырьмя незнакомыми мужчинами?

От такого вопроса я начал дрожать, особенно после того, как рука темноволосого и рука блондина довольно плотно обхватили мои колени, как будто я был в их машине арестантом.

Но я ответил:

— Нет, почему я должен бояться?

— Такой симпатичный мальчик, как ты?..

— Я не понимаю, о чем вы, но я хочу выйти.

В ответ лимузин увеличил скорость, но ехал он не в направлении моего дома, а в темное пространство пригорода.

— Вы едете не в сторону Вишневой и Персиковой.

Снова смех хором. Блондин рассмеялся мягче других и сказал:

— Подышим сначала свежим воздухом.

— Нет, нет, я хочу выйти.

На этот раз я испугался уже не на шутку, потому что лимузин с таинственной четверкой был уже на темной безлунной ночной дороге, и руки обоих моих соседей медленно двигались от моих коленей и ритмично сжимались, как женщины сжимают дыню, чтобы посмотреть, спелая ли она.

Блондин достиг уже моего паха и спросил:

— Разве тебе это неприятно?

Приятно мне было или неприятно, я был слишком напуган, чтобы отвечать.

Внезапно лимузин остановился, темноволосый взял мою руку, положил ее себе на ширинку, плотно прижал там, и я почувствовал его мощную эрекцию, а потом он заговорил.

— Снимите с него штаны, разденьте и проинструктируйте его.

— О чем? — спросил блондин неожиданно хриплым недовольным голосом.

— Как сосать и…

— Слышишь, сука, мальчик еще совсем ребенок, немедленно отвозим его домой на Вишневую и Персиковую. Иди сюда мальчик. Садись ко мне на колени. Не позволяй этому выродку касаться себя.

Он поднял меня к себе ни колени, раздвинув их, и плотно прижал к себе.

Очевидно, он обладал властью над ними, потому что лимузин снова тронулся и повернул к городу.

У блондина тоже была эрекция, но он не делал мне никаких предложений, а просто защищал меня, держа между своими плотно сжатыми бедрами.

Лимузин дернулся и остановился на углу Вишневой и Персиковой. Наступила тишина. Блондин просунул руку мне под рубашку.

— Его сердце бьется, как дикая птица.

— Выпусти его, — сказал темноволосый.

Дверь со стороны блондина открылась, его бедра освободили меня, я поднялся, чтобы выйти, и почувствовал его руку на моей заднице, она не сжимала, а гладила, и он сказал темноволосому:

— Было бы здорово, если бы ты все не проебал.

— Никто никого не ебал.

— Еще нет, но ты будешь сидеть на моем хуе всю дорогу до Мобиля, и я надеюсь, что дорога будет, как стиральная доска.

Я не вышел из лимузина, я выпал из него.

Блондин выглянул из окна.

— Все в порядке, малыш?

Я встал на ноги. Красивая голова блондина все еще высовывалась из окна.