Мильтон в Америке

Подняв кулак, мистер Мильтон яростно потряс им у меня перед носом, и я замолк. «Перемена окружения не меняет наших умов. Несгибаемой рукой, — он разжал кулак, — если таковой еще способны обладать представители заплутавшегося, изнуренного человеческого рода, мы возродим наше утраченное наследие, вернем наши свободные владения, утвердим наши исконные отечественные привилегии. Время побежит вспять и достигнет золотого века. Пока что довольно, Гусперо. Чеканка слов — занятие не из легких».

Апреля 12-го, 1660. На борту корабля есть орган! Капитан Фаррел сообщил моему благочестивому господину, что его взяли грузом при последнем отплытии из Грейвзэнда, владелец умер в пути от каютной лихорадки и к органу еще никто не прикасался. Когда мистер Мильтон это услышал, у него невольно задрожали руки. «Мой отец любил музыку, — сказал он капитану, — и дал мне основательную выучку. В таком путешествии нам нужны приятные мелодии». Нас провели под палубой в передний трюм, но перед входом мистер Мильтон остановился и попросил меня принести его черную мантию. «Я не могу играть в шерстяной накидке, — сказал он. — Шерсть с органом несовместима». — «Зато с вами совместима, — пробормотал я, поворачивая назад. — И даже очень».

Хозяин дожидался меня с нетерпением, но я постарался облачить его в мантию медленно и с наивозможной почтительностью. Затем мы величественно ступили в трюм, где капитан указал на какой-то предмет в углу, обернутый тканью. «Вот тут он тихонько себе стоит с того самого дня, как мы взяли его на борт».

Я снял с органа покрывало, насквозь пропылившееся, будто престарелая девственница. «Да он совсем крошечный», — не удержался я. Мне - то представлялись сложное переплетение труб и мощные педали органа в соборе святого Павла.

Коснувшись пальцами клавиатуры, мистер Мильтон вздохнул: «Это переносный инструмент. Найдется здесь какое-нибудь сиденье? — Устроившись на рундуке, он снова вздохнул. — Иные из наших спутников-собратьев почитают музыку гармонией, присущей падшим ангелам. Но с какой стати дьяволу должны доставаться лучшие созвучия? Наши добрые английские напевы нимало не запятнаны отголосками мессы». Он сумел дотянуться ногами до педалей — и вмиг заиграл и запел, в точности как продавец баллад. Но не религиозный гимн, а ту самую прискорбную чепуху «Лейтесь, хрустальные слезы», которую вечно слышишь в Корнхилле или где-нибудь вроде того.

Апреля 13-го, 1660. Пение мистера Мильтона, будто голос какого-то заклинателя, навлекло на нас бурю. Сначала до меня донеслась команда: «Ребята, уберите марсель!», а через миг вторая: «Убрать главный парус!» Оглушительные выкрики прервали лучший из моих снов: я летал над крышами Лондона! Я собрался разбудить хозяина, но, взглянув в его угол, увидел, что он уже читает молитвы. Пришлось тихонько подняться и прокрасться на палубу. Ну и картина же предстала моим глазам! Ясное небо куда-то исчезло, а вместо него над нами нависла туча сумрачнее кладбищенской стены. С севера дул крепчайший ветер, а матросы сновали туда-сюда, отдавая друг другу беспорядочные распоряжения. Я поспешил в нашу каюту с известием о надвигающемся шторме. Хозяин все еще читал молитвы и не пошевелился до тех пор, пока громко не провозгласил «Аминь!» Я опасался, что он набросится на меня за вторжение в неподходящий момент, однако вместо того он улыбнулся.

«Тебе не терпится сообщить мне о нагрянувшей суровой непогоде. Но я уверен, что наш капитан не покинет штурвала. Выведи меня, пожалуйста, на палубу, чтобы мелкие брызги летели мне в лицо». — «Что там мелкие брызги? Вас может окатить свирепый вал». — «Тогда привяжи меня к себе веревкой попрочнее». — «Вместе тонуть или вместе плыть?» — «Мы и без того влачимся в юдоли смерти, Гусперо».

Я сопроводил мистера Мильтона из каюты наверх и, крепко обхватив его вокруг пояса обеими руками, замер на месте, пока он подставлял лицо буйству стихий.

«Волна катится за волной, — прокричал он мне сквозь рев крепчавшей бури. — Верхушками они должны касаться неба!» — «Почти что так!» — крикнул я в ответ. Краем глаза я видел, как моряки пытаются обвязать корабль якорной цепью, чтобы он не развалился, а мистер Мильтон все так же заливался смехом. Он хотел было сказать мне что-то еще, но слова его, мешаясь с возгласами капитана и матросов, потонули в грохоте океана. «Эту нескончаемую бурю, Гусперо, вовеки не усмирить…» — («Клади руль под ветер! Так держать!») — «Словно трубный глас судьбы…» — («Исполнено, сэр».) — «…что громом потрясает бездну!»

(«Все готово?» — «Да. Да».)

Внезапный рывок качнул нас так, что я едва не разжал хватки, а незакрепленный груз потоком воды стремительно потащило по палубе. Ух, и завывала же буря! Но мой хозяин, не отирая заливаемых водой слепых глаз, продолжал взывать: «Обрушь ты на меня и лед, и снег, и град, и натиск урагана!» — «Хватит с вас! Скорее обратно!»

Напрягая все силы, я поволок его с открытой палубы, как раз когда судно ухнуло вниз под ударом столь гигантской темной волны, что я и не чаял больше выбраться на поверхность. Я толкнул мистера Мильтона в проход, где нас нещадно швыряло и кидало от стены к стене, пока неожиданный крен корабля не вбросил нас в нашу каюту. Хозяин рухнул мешком на холщовую простыню; чуть ли не насмерть сраженный холодом, он кусал себе руки в попытке вызвать в жилах хоть какой-то прилив теплой крови. «Великий миг, — произнес он, — когда слышишь глас Господа. Не правда ли, Гусперо?» — Меня всего колотило, а зубы выбивали такую стукотню, что с ответом совладать не удалось. «Ощущаешь ли ты Его присутствие рядом с собой?»

Тут хозяин растянулся на узкой постели и погрузился в сон.

К полудню шторм пошел на убыль и в непривычной тишине донесся голос капитана Фаррела: «Отскрести палубу! Навести чистоту на всем судне! Хирург, позаботьтесь о раненых! Эконом, запишите их имена, если нужно! — Капитан был спокоен, словно никогда не покидал суши. Он постучал в нашу дверь: — Мистер Мильтон, сэр! Все в порядке. Шторм улегся».

Хозяин вознамерился было подняться, но вновь откинулся на подушку.

Апреля 14-го, 1660. Мистер Мильтон подхватил озноб, перешедший в лихорадку, оттого что спал в мокрой одежде. «Хочу пить, — заговорил он. — В жизни так не жаждал славы или не томился по…» Я поднес к его губам жестяную кружку с дождевой водой — и он поспешно ее осушил. «Судьба отметила меня с младенчества», — прошептал он. Умолкнув, он прикрыл невидящие глаза. «Знаешь ли ты, что свеча на Бред-стрит никогда не задувалась раньше третьего часа ночи? Я не сумею поведать тебе о моих изнурительных занятиях и усердных ночных трудах. Бред - стрит. Милк-стрит. Вуд-стрит». — «Мне они знакомы». — «Ты кто — констебль или мусорщик? Трубопровод у рынка вконец засорен». — «Успокойтесь, сэр».

Раздетого догола, хозяина бил озноб, хотя я навалил на него столько тряпья, что согрелся бы и лунный житель. «Этот налет холода прогонит мою раннюю оттепель. Тяга к удобствам остудит мой пыл». — «Усните. Усните, прошу вас». — «У меня жуткая лихорадка, Гусперо, правда? Я мерзну, однако где-то в груди пышет целая глыба жара». — «Простуда, сэр». — «Том». — «Вы подцепили горячку от ветра и брызг».

На час-другой он впал в прерывистую дремоту, а я тем временем наводил порядок в каюте, где недавно побуйствовал шальной ветер. Вдруг я услышал: «Они ведь называют меня "леди", правда? — Я дал ему еще немного воды. — Братцы-блядцы. Братья во питье. Еще воды, будь любезен». — «Может, дать вам немного изюма? Или кусочек имбиря?» — «Поди на рынок и купи бобов. Тогда мы сможем поискать великана. — Он улыбался мне. — Вот что я тебе скажу, мой добрый мальчик. Побыв с тобой, каждый раз становишься чуточку мудрее». Ему было слышно, как на палубе братья распевают: «Иисус, кто правит…» «Нынче я пью из Его источника», — добавил он. И снова уснул.

Апреля 15-го, 1660. Кок сказал мне, что все зерно на борту зачервивело и стало вонять. В Леден - холле такого бы не случилось. Я прогуливался по палубе, оставив хозяина мирно почивать после отбушевавшей у него в голове бури, и вдруг у меня за спиной послышался топот и возбужденные голоса. Какого-то молодца обвязали веревкой под мышками и вокруг пояса и собирались опустить за борт. «Это еще что? — спросил я на редкость нудного увальня, который состоял в услужении у капитана. — Его что, собираются искупать?» — «Нет-нет, что вы! Вы видели, как вчера, во время шторма, хотя это был и не шторм, а настоящий ураган. — Он всегда строил свою речь очень тщательно и с натугой; его взяли на борт, судя по обмолвкам матросов, потому что он приходился капитану незаконнорожденным отпрыском. — Вам известно, что мы тут обшарили сверху донизу весь корабль в поисках трещин, щелей и пробоин?» — «Известно». — «Придирчивый осмотр занял шесть часов. Нет, семь, если учесть перерыв на закуску: мистер Роджерс с помощниками решили, что за такой тяжелой работой подкрепиться сыром и элем будет в самый раз». — «Валяй дальше». — «А как то и дело требовали подать смолу, вы разве не слышали? Так вот, поиски выявили не одну течь, и все они были устранены». — «И?» — «Эта — последняя. Задача не из простых, но необходимая до зарезу, так что капитан пообещал бутылку из собственного погреба, если только справедливо именовать погребом помещение, которое находится не под землей. Как бы вы это назвали, Гусперо? Подпалубником?» — «Так матроса опускают за борт, чтобы он заткнул течь?» Послышался дружный крик, а храбрец вскинул руки над головой, показывая, что дело сделано. «В общем — да».