Молодость века

Улицы Перы и Галаты с раннего утра и до поздней ночи бурлили разноязычной толпой.

В городе оставались еще десятки тысяч белых эмигрантов — деникинских и врангелевских офицеров всех рангов, одиноких и семейных. Главари «белого дела», крупные генералы, банкиры, бывшие царские сановники, руководители буржуазных партий, торговцы и помещики, набив чемоданы награбленными ценностями и валютой, уже давно укатили в «Симплтон экспрессе» в Париж. Оставалась главным образом масса обманутых, несчастных, а иногда и насильно увезенных на чужбину людей. Стыдно и больно было русскому человеку смотреть на девушек, иногда подростков пятнадцати — шестнадцати лет, худых, голодных, с запавшими глазами, которые, шатаясь, бродили вечером по Гран-Рю де Пера и переулкам Шишлы, пока какой-нибудь слюнявый, замызганный человечек, торговавший днем воздухом или сапожной мазью, подходил к одной из них и уводил, обещая накормить ужином…

Нельзя было без негодования думать о той абсолютной бессовестности, о той величайшей подлости, которыми обладали «спасители России», насильно увозившие русских людей на чужбину и обрекавшие их на унижение, голод, вымирание.

Самые большие способности руководители русских эмигрантов проявили в организации ресторанного дела, ночных развлечений и публичных домов. Даже видавшие все на свете константинопольские торговцы живым товаром были поражены ловкостью и энергией этих «борцов за правое дело». Буквально на каждом шагу вы наталкивались на шашлычные, рестораны, кафе, варьете и прочие заведения, включая «тараканьи бега», организованные русскими. И всюду, начиная от кафе «Москва» и кончая знаменитым «Максимом», посетителя уверяли, что он может за недорогую плату провести ночь с настоящей княжной, графиней или баронессой.

Огромный двор генерального консульства на Гран-Рю де Пера был буквально забит голодными, брошенными на произвол судьбы людьми, молившими только об одном — вернуть их на родину.

Генеральным консулом в Константинополе был Владимир Петрович Потемкин, которого я знал по штабу Юго-Западного фронта, где он был начальником политуправления. Это был широкообразованный и в высшей степени культурный человек, прекрасный оратор, обладавший к тому же очень представительной внешностью. Я хорошо помню, как в первый вечер после нашей встречи в Константинополе мы сидели наверху, в так называемых «царских апартаментах», где все было обито красным штофом и еще сохранилась мебель с царскими гербами на спинках. Владимир Петрович, высокий, полный, с небольшой бородкой и подстриженными усиками, протирая пенсне, взволнованно говорил:

— Помимо сложной обстановки в самом Константинополе, которая требует от нас большого напряжения, угнетающе действует эта огромная масса несчастных, брошенных на произвол судьбы русских людей. Мы, конечно, умеем разбираться, кто из них был подлинным врагом и кто был увлечен насильно огромным потоком бегущих белых армий. Смотришь на какого-нибудь мелкого акцизного чиновника или преподавателя гимназии и спрашиваешь: «А вы-то чего бежали?» А он мнет старую форменную фуражку и отвечает: «Нам было точно разъяснено, что никаких гимназий при Советской власти не будет и акцизного ведомства тоже. Вот мы и поехали…» А сегодня — и вдруг Владимир Петрович начинает улыбаться — приводит ко мне секретарь одного еврея. — «Вот, — говорит, — полюбуйтесь на этого эмигранта, Владимир Петрович!» Смотрю: маленький человек, с перекошенным от страха лицом и взъерошенными волосами, в очках; косит — один глаз на нас, другой в Арзамас. Спрашиваю: «Вы кто такой?» — «Я, — отвечает, — дантист, вставляю зубы…» — «Для чего же вы бежали в Константинополь?» Стал косить еще больше. Отвечает заикаясь: «С… с… странный вопрос. Я р… работал в Ялте у зубного врача протезистом. За три дня до э… эвакуации является ко мне офицер и дает талон. «Вот, — г… говорит, — послезавтра сядешь на баржу и по… поедешь в Константинополь»… Я ему о… отвечаю: «Зачем мне ехать, я же вставляю зубы»… Он, извиняюсь, ударяет меня по морде и го… говорит, извиняюсь, разные неудобные слова, а потом прибавляет: «Что же ты, д… дурак, думаешь, что при большевиках будут вставлять зубы? П… пока что я тебе сам их выбью». Я подумал: так п… плохо и этак п…. плохо… И поехал…» — «Ну, а теперь как?» — «О!.. Теперь совсем плохо…»

Потемкин встал и прошелся по комнате. Потом остановился передо мной:

— У Англии была надежда создать здесь, в Константинополе, свой политический центр, который можно было бы противопоставить Ангоре. Думали использовать халифа и его окружение, ну и некоторых деятелей, вроде Рефет-паши, Аднан-бея, Реуф-бея, Бекир Сами-бея. Но Кемаль-паша, конечно, не стал ждать. Великое национальное собрание постановило уничтожить халифат, выслать Абдул-Меджида и его семью за границу, а оппозиционеров отдать под суд. И интересно вот что, — Владимир Петрович засмеялся, — капиталисты всегда остаются капиталистами. Когда Абдул-Меджид, его придворные и родственники перед выездом за границу почти даром распродавали свои дома, виллы и драгоценности, те самые господа, которые их поддерживали, наперегонки стали у них скупать имущество. Один из них в «Жокей клубе» (место, где собираются самые влиятельные иностранцы), раскуривая сигару после ужина, рассказывал: «Конечно, я поддерживал халифат — это была моя политическая линия, — и я был недоволен, когда его разогнали. Но ведь я еще и отец семейства и обязан о нем заботиться. И как таковой, я доволен, что Абдул-Меджида и его придворных выслали за границу. Имущество, которое я приобрел стоит примерно в сто раз дороже того, что я за него заплатил. Такой случай может представиться только раз в жизни…»

АНГОРА. МУСТАФА КЕМАЛЬ-ПАША

Из Константинополя в Ангору мне пришлось ехать в довольно дрянном поезде, медленно ползшем мимо разрушенных во время войны деревень и редких железнодорожных станций. В купе сидели пожилые хмурые чиновники, ехавшие по вызову нового правительства из Константинополя в Ангору. Когда я сказал одному из них, служившему в управлении вилайета: «Надеюсь, ваше путешествие окажется приятным», — он прищелкнул языком и, дернув головой вверх, как это иногда делают турки, выражая сомнение, ответил: «Один аллах знает, к чему может привести такая поездка». После этого в купе наступило молчание, которое не нарушалось до самого прибытия в Ангору.

Ангора (впоследствии Анкара) была в те годы типичным турецким, затерянным в глубине Анатолии городом, с пыльными, без тротуаров, улицами, шедшими вкривь и вкось, с глинобитными стенами заборов, деревянными домами и большими пустырями, образовавшимися в результате систематических пожаров.

Советское посольство помещалось в скромном доме на окраине города, в Джебеджи. Около него находились кладбище, пустырь и караван-сарай. По пустырю бродило множество собак, а из караван-сарая до поздней ночи раздавались пронзительные крики ослов.

Посла Якова Захаровича Сурица я знал в бытность его полпредом в Афганистане. Он сменил С. И. Аралова в апреле 1923 года, назначенного полпредом в Латвию. По пути в Москву он прогостил у меня около двух недель в Герате. Советником его был Сергей Иванович Кавтарадзе. Его жена, очаровательная Софья Абрамовна Вачнадзе, родственница известной киноактрисы, а также жена старшего драгомана Закира Абсалямовича Абсалямова, Софья Оттовна, — эти две женщины скрашивали жизнь в скучной Ангоре.

Абсалямов, тогда еще молодой человек, прекрасно знал Восток и очень напоминал мне в этом отношении Игоря Михайловича Рейснера, нашего первого секретаря в Афганистане, великолепного знатока Индии. Позднее И. М. Рейснер и З. А. Абсалямов стали профессорами высших учебных заведений Москвы, авторами множества научных трудов. А в те времена они представляли ту молодежь, которую партия отправила за границу, учитывая ее выдающиеся способности. Г. В. Чичерин очень внимательно следил за молодыми дипломатами, считая, что они будут преемниками старых большевиков, работавших полпредами.

Обстановка в полпредстве была самая скромная. Я хорошо помню, что, когда мы выходили на прогулку за ворота, Абсалямов обязательно брал с собой гигантскую собаку — волкодава по имени Гудюк. Без него нельзя было сделать и шага, потому что с пустыря мгновенно вылетали стаи полудиких собак. В этих случаях Гудюк делал прыжок вперед, рычал, шерсть у него поднималась, и все живое мгновенно исчезало из поля зрения.