Молодость века

Через несколько дней нас перевели в камеру № 3 — одну из тех, где сидели политические. Там были замечательные люди из числа арестованных коммунистов. Один из них, член польской военной организации, вскоре был отправлен на военно-полевой суд в Варшаву. Трое конвоиров везли его в купе скорого поезда. На полном ходу поезда, около какой-то небольшой станции, он открыл дверь, выпрыгнул наружу[6], скатился с насыпи вниз и бросился бежать. Поезд остановили, солдаты пустились в погоню. Чувствуя, что дело плохо, он с разбегу наскочил на телеграфный столб. От страшного удара он упал и в результате сотрясения мозга потерял сознание. Его подобрали, привезли в госпиталь, вылечили, а потом судили, приговорили к расстрелу и расстреляли.

Двое других — матросы партизанских отрядов, действовавших против поляков, — были взяты в бою. В самый день нашего перевода в камеру их отправили в тюремную башню, так как на следующий день они должны были предстать перед полевым судом. В башне, где они сидели, отыскалось полено. Тогда один из них, человек необычайного роста и исключительной силы, ночью отогнул этим поленом решетку окна. Его товарищ спустился по выступам стены вниз, прыгнул на часового и задушил его, прошел через тюремный двор, забрался на наружную стену по крыше примыкавшей к ней бани, задушил еще одного часового и исчез. Оставшийся в башне матрос был так толст, что не мог пролезть в оконное отверстие. Полевой суд приговорил его к расстрелу.

В камере, предназначенной для политических, было тоже так тесно, что только счастливцы спали на нарах. Вши ползали по людям. Их можно было увидеть на столах, на скамейках, на полу. Стоял страшный холод. Мы это чувствовали особенно сильно, потому что были арестованы в летних пальто, и нам не выдавали наших вещей, несмотря на все требования. Кроме осьмушки (50 граммов) хлеба в день, утром и вечером полагалась горячая вода, в двенадцать часов — та же вода, подправленная мукой и солью. За две недели такого питания лица арестованных приобретали землистый цвет и отекали. Через месяц опухали ноги, через три месяца воспалялись десны и движения становились затруднительными. В каждой камере были люди, двигавшиеся с трудом, раздувшиеся как от водянки, настолько слабые, что они почти не могли говорить.

Ко всему этому — вечно спертый воздух и угнетающий запах параш, которые опорожнялись только раз в два дня. Пользоваться деньгами было нельзя, — мы не знали, у кого они находились. Писем писать и передавать не разрешалось. Камеры были наглухо закрыты целый день, за исключением трех раз по десяти минут.

Среди политических арестованных, кроме большевиков, были еще бундовцы и эсеры. История ареста этих эсеров поистине удивительна. Захлебнувшись от радости по поводу отступления большевиков и перехода власти к «демократическому» польскому правительству, эсеры торжественно объявили о своей полной готовности сотрудничать с ним. Тут же они выставили свои кандидатуры на выборы в городскую думу. Но польским генералам было не до шуток. Они должны были в кратчайший срок передать все местные органы самоуправления, и без того бесправные в условиях военной оккупации, в руки польских помещиков. Поэтому контрразведка выпустила краткое объявление о том, что организация русских эсеров, центр которой находится по ту сторону фронта, является вражеской, и эсеры были посажены в одни камеры с большевиками.

Кошмарные условия жизни арестованных вызывали по временам возмущение, которое вспыхивало стихийно. В третьем этаже, где помещались долгосрочные уголовники, неожиданно начинался тяжелый равномерный грохот. Это арестанты стучали скамьями. Стук подхватывался в других этажах. Раскрывались окна, к решеткам подтягивались остатки сгнивших матрацев и поджигались. Из раскрытых окон тюрьмы било пламя, шел дым, вся тюрьма сотрясалась от грохота и криков. Тогда из караульного помещения, находившегося во дворе, с ружьями наперевес выбегали солдаты. Они врывались в камеры арестованных, били их прикладами, хватали сопротивлявшихся и выволакивали в специальную штрафную камеру — подвал без окон, сырой и полный крыс.

Между тем дни текли за днями, и даже в условиях полного заточения и отрезанности от внешнего мира человеческая воля творила свое дело. В сущности, никогда не было более спокойных условий для работы, чем в тюрьме. В бутылках с двойным дном доставлялись и отсылались записки. Для связи служили и некоторые из служащих тюрьмы. Ежедневно политические арестованные получали от организации помощи пищу, книги и все остальное, что было необходимо. Иной раз это приводило к курьезам.

Перед уходом из Минска советских войск была реквизирована тюремная библиотека. Однажды вместе с передачей мне прислали книгу. Просматривая ее, тюремный начальник на первой же странице увидел штамп Минской тюрьмы. Он выскочил, чтобы захватить передававшего, но его уже и след простыл. Меня немедленно вызвали к начальнику тюрьмы.

— Эта книга — из тюремной библиотеки, вывезенной большевиками. Кто вам ее передал?

— Вы знаете, что помощь арестованным оказывается официально существующей организацией Красного Креста, а средства этой организации составляются из пожертвований всего населения. Кроме того, книга могла быть куплена на базаре. Наконец, я не обязан знать всех обслуживающих Красный Крест лиц.

Другой случай. В годовщину комсомола я написал воззвание и переслал его в подпольный комитет. На следующий день в местной газете, бесплатно раздававшейся всем арестованным и являвшейся польским официозом, было напечатано о том, что по всему городу расклеено воззвание к молодежи и что власти принимают энергичные меры к отысканию его авторов. Это сообщение было подкреплено злобной передовицей, обещавшей с корнем вырвать «сеятелей вредных семян». Чтение номера этой газетки доставило нам немалое развлечение в тяжелых условиях тюремного существования.

Вспоминая теперь нашу тогдашнюю конспиративную технику, я должен признать, что она была довольно примитивной. Записки передавались с бутылками молока, подклеенные под дно, а также и через некоторых надзирателей. Писались они на бумаге молоком. Когда бумага подогревалась, на ней появлялись бледные рыжие буквы. В передаваемых книгах таким же способом отмечались некоторые буквы; из букв составлялись фразы.

Вообще, как это ни странно, молоко играло особую роль во всей конспиративной работе Минского комитета большевиков. На Мало-Татарской улице помещалась подпольная типография. Оттуда листовки доставлялись в маленькую молочную лавку, служившую также и местом явки. Из лавки в корзинах, на дне которых лежала литература, а сверху стояли бутылки, листовки разносились на места. Работой в профсоюзах и в Красном Кресте ведал товарищ Ривес. Всей деятельностью Минского комитета, который считался краевым, руководил товарищ Ян Дембо (Мариан). Это был блестящий конспиратор и организатор. Техникой ведал товарищ Максимович. Минскому комитету удалось не только охватить своим влиянием большинство легальных профсоюзов, но и организовать широкое партизанское движение. Партизанский штаб в Козыреве распространил среди крестьян 8 тысяч листовок. Большое количество литературы на польском языке распространялось и среди солдат. Эта литература печаталась на месте, а также доставлялась из Смоленска и из Варшавы. Росла военная организация Польской компартии.

Польское командование, вынужденное мобилизациями рабочих и крестьян пополнять свою армию, очень быстро почувствовало силу большевистской агитации.

Будущий маршал Польши Рыдз-Смиглы, который бесславно удрал в Румынию при наступлении гитлеровцев в 1939 году, оставив армию и государство на произвол судьбы, был тогда генерал-подпоручиком. Командуя Литовско-Белорусским фронтом, он издавал приказ за приказом по вопросу о проникновении большевиков в польскую армию. Вот выдержка из его приказа за № 5, обращенного к офицерам Литовско-Белорусского фронта.

«Вильно, 16 июля 1919 года.

Среди солдат раздаются в большом количестве коммунистические брошюры и между прочим воззвания Коммунистической рабочей партии Польши к солдатам-полякам.

Приказываю всем командирам и начальникам беспощадно уничтожать и вылавливать этого рода литературу.

Предпринять самые энергичные меры, чтобы сделать невозможным проникновение брошюр подобного содержания в руки наших солдат.

Внушить солдатам мысль, что если кто-нибудь из них получит или обнаружит где-нибудь подобного рода воззвания, докладывать об этом своим командирам».

6

В большинстве вагонов каждое купе имело дверь наружу.