Жаркие горы

Повидло принял ношу, прижал мешок к животу и распустил завязку.

В мешке лежала еда. Разная. Удивительная. Сухари. Несколько пачек быстрорастворимого сахара. Леденцы.

Ребятишки даже не сдвинулись с места при виде неизмеримого богатства, открывшегося их взору. Они не обрадовались, не загомонили по-детски беззаботно и весело, как это бывает среди детей, ожидающих раздачи новогодних подарков.

Тяжелая печать бедности, отверженности давно легла на их души. С первыми проблесками сознания они твердо усвоили, что самый маленький кусочек лепешки до тех пор не твой и не может стать твоим, пока он не зажат в кулаке, пока он не во рту.

Каждый из них привык к тому, что не его голод, не его страдания волнуют мир взрослых, заставляют чьи-то сердца сжиматься ненавистью или распахиваться от доброты. Только мать роняла ненароком горькую слезу на голову сына, отдавая ему кусок очерствевшей лепешки. Или отец украдкой совал в ладошку мальчишки игрушку — блестящий патрон, выражая тем самым свою любовь.

Как тут сдвинешься с места, как поверишь, что какая-то часть удивительных богатств из мешка шурави предназначена вдруг тебе! Предназначена просто так, от щедрости сердца.

Вынимая из мешка невиданное богатство, Повидло раздавал его детям.

— Откуда у вас это? — спросил Щурков Толпегина.

Тот смущенно признался:

— До выхода ребята скинулись. Для детишек. Знали, что встретим таких. Иначе им в глаза смотреть стыдно.

Щурков отошел в сторону вконец расстроенный. Что он, собственно, знал о людях, которых считал своими подчиненными? Верил, что они подвластны ему, что он влияет на их характеры и интересы, формирует их взгляды на жизнь? И не больше. Оказалось, что эти люди в не меньшей мере формируют взгляды самостоятельно и даже влияют на него самого.

Он считал, что это лишь смелые и лихие в первом ударе хлопцы, бесшабашные в сшибке, нерасчетливые в быту, но вот вдруг такой простой случай высветил в них то, чего раньше он не видел, не замечал.

Стрельба в кишлаке улеглась. С разных сторон к месту, где сосредоточилась боевая техника роты, стали подходить афганцы. Кланялись Щуркову, что-то объясняли. Ротный позвал рядового Акбарова, который охотно исполнял обязанности переводчика.

Постепенно обстановка прояснилась. Местный учитель Назымбек рассказал, что в последнее время душманы, занявшие Ширгарм, стали налетать на их стадо и захватывать скот. Крестьяне угнали овец в места, расположенные подальше от душманских стоянок. Бандиты, озлобившись, заявились в кишлак. Они захватили группу детей, посадили их под охраной в школе и заявили, что каждого можно выкупить только за барана.

Тогда крестьяне схватили двух душманов и заперли их тоже. Остальные бандиты бросились на выручку. Завязалась перестрелка.

— Если бы не шурави, — говорили крестьяне, — быть большой беде. А теперь целы и бараны и дети.

Щуркова поразил такой поистине крестьянский счет — скот и дети проходили в нем в одной значимости.

Распрощавшись с кишлачниками, рота пошла к Ширгарму.

На подходе к устью горной долины стала слышна яростная стрельба. В глубине Ширгарма, где-то за условной линией, которую Бурлак до поры до времени не разрешил роте пересекать, шел ожесточенный бой. Автоматы и пулеметы обеих сторон перекликались яростно и напористо.

Щурков подал команду развернуться в линию. Надо было на всякий случай прикрыть всю ширину долины. Сам соскочил с брони и прошел к речке. Вгляделся в узкую полоску песка, нанесенную водой в излучине.

На мокром грунте отпечаталась широкая колея. По следу протектора Щурков определил — здесь прошел бэтээр.

Походив немного, капитан обнаружил еще один след. Здесь тоже прошла машина. Совсем недавно. Откуда они? Своих в этой долине быть не должно. Душманские? Тогда дело осложняется.

Он еще раз осмотрел следы, потом прислушался к трещоточному перестуку автоматов. Звуки стрельбы теперь перемежались с ухающими взрывами гранат. Там, в долине, кто-то бился с духами. Бился не на жизнь, а на смерть.

— Лейтенант Климов! — крикнул Щурков. — Разведку! И быстро! Выясни, что там. Только не увлекись.

Бэтээр, с силой расшвыряв мелкую гальку, понесся вперед. Солдаты изладили оружие к бою.

Не прошло и десяти минут, как Климов уже докладывал:

— «Чибис», тут бой. До роты духов ужали три бэтээра народной армии. Ребята встали к скалам и держатся. Но им туго. Я бы помог.

— Откуда там афганцы? — спросил Щурков и тут же понял неуместность вопроса. Решил уточнить: — Откуда нам лучше ударить?

— «Чибис», справа от скал. Удобнее всего.

— Ясно. Будем помогать. Ты подожди. Прижмись к самому правому флангу. Там и пойдешь.

Щурков махнул рукой, стараясь обратить на себя внимание.

— Старший лейтенант Мирошкин, прапорщик Горленко! Ко мне!

Командиры взводов подбежали с двух сторон и остановились в ожидании приказаний.

— В долине духи прижали афганцев, — сообщил обстановку Щурков. — Будем помогать. Вы, Мирошкин, останетесь здесь. Как резерв. Прикроете тыл. Горденко идет на удар. Место — на левом фланге.

Рота втянулась в долину.

Ровно через час в эфир ушло донесение, адресованное Бурлаку. Вспомогательная рация в Жердахте приняла его и послала дальше.

Радист Бурлака рядовой Козюрин услыхал вызов и доложил комбату. Тот взял наушники.

Донесение звучало крайне тревожно:

— «Чибис» ведет бой в долине Теплой. Окружен. Обстановка чрезвычайно сложная.

Резким движением майор снял гарнитуру рации с головы и задумчиво уставился вдаль.

За каменистой равниной дыбились горные кряжи. Снизу красноватые, как и все вокруг, а чем выше, тем более темными становятся их бока.

— Что там? — спросил Полудолин, заметив мрачную озабоченность комбата.

— Щуркова зажали, — ответил Бурлак. — Он глубоко втянулся в Ширгарм, и духи его обложили. Короче, сделал то, о чем его не просили.

— В той бутылке, — высказался стоявший рядом капитан Ванин, — закупорить любого из нас труда не составило бы. Хоть дивизию, хоть армию можно зажать.

Он явно пытался выгородить Щуркова или хоть чем-то смягчить его вину.

Комбат промолчал, будто не придал словам Ванина никакого значения.

— Удивлен, как это Щурков попался, — задумчиво произнес Полудолин. — Командир он толковый.

— Вышло то, чего я больше всего боялся, — сокрушенно сказал Бурлак. — Несколько раз долбил: дальше устья не ходи. Дошел — и стой.

— Почему? — спросил Полудолин.

— Слева по ходу ущелья есть двурогая лощина. Горловина ее от устья не просматривается. В порыве — а Щурков, я тебе уже докладывал, живет порывами, — так вот, в порыве он проскочил щель. И его замкнули. Как пить дать, замкнули.

— Не думаю, что там все настолько просто.

— Почему не думаешь? — спросил Бурлак. Было бы легче, если б кто убедил его в безосновательности тревоги.

— Сколько у тебя Щурков служит? Год? За это время, комбат, он чему-то у тебя да научился. Если зажали, дело не в порыве. Там что-то другое.

— Другое не другое, а он в клещах. Нам от этого не легче. Ясно излагаю обстановку?

— Там, наверное, произошло что-нибудь непредвиденное.

— Значит, не все учли. — Бурлак в сердцах стукнул кулаком по броне транспортера. Металл глухо ответил ему.

— Комбат, — сказал Полудолин, — давай людей. Я пойду к Щуркову. Сам.

Бурлак внимательно посмотрел на замполита, кивнул:

— Дело говоришь, комиссар. Дело.

Тут же он обратился к Ванину, отдал скорые распоряжения:

— Собирайте команду. Пятнадцать человек своих наберите. Еще пятнадцать — в спецподразделениях. Три бэтээра. Лейтенанта Максимова дайте. Он крепкий. Только живо!

Чрезвычайность обстоятельств действует на людей возбуждающе. Забегали сержанты, выстраивая солдат. Засуетились водители у машин.

— Слушай, Фирсыч, — просительно обратился комбат к Полудолину, — мне не стоило бы тебя туда посылать. Но это сейчас тебе самому нужно. Не приказываю — прошу: будь рассудителен. Воюй головой. Сперва разберись, что к чему, потом действуй. Отличай, что смело, а что безрассудно. — Он протянул Полудолину руку: — Больше ничего говорить не буду. Давай!