Страница 43 из 67
— Э! — крикнул ему Кулматов. — Зачем такие слова произносишь? Легче, да?
— Пить хочу! — откликнулся Паршин со злостью. — Пить!
Он опять сплюнул и мотнул головой. Губы, обсохшие, потрескавшиеся, болели нестерпимо и кровоточили.
— Коля, держи их сбоку! Держи! — кричал Кулматов Кузину.
— Ваня, цель ниже! — подсказал Яснов Мальчикову.
— Ребята, справа!..
И когда находили время на такие советы люди — ни понять, ни объяснить.
— Мальчики! — Кулматова взяло отчаяние. — Не боись! Им нет выхода! Нет! Они на нас давить будут!
И опять стрекот выстрелов, треск короткий и длинный, пульсирующий и надсадный. И длинные сполохи, сопровождаемые оглушительным гулом.
— Возников! Давай сюда! — охрипшим голосом позвал Кулматов. — Нас мало!
Плотная, тяжелая масса душманов (человек сто — сто двадцать, как определил на глаз Кулматов) упорно надвигалась на их позицию из глубины ущелья.
— Алла! Алла акбар! — Надсадный крик приближался и становился все злее.
«Конец, — подумал с удивительным равнодушием Кулматов. — Четыре автомата — не забор для такой орды. Всё…»
Возников подбежал, слегка пригибаясь. У гребня упал, не успев расслабиться. Ощутил боль в колене. Быстрота спасла его. По стене, в то место, где он только что был, дробно сыпанул рой автоматных пуль. Тупо звеня, они осыпали спину Возникова колючей каменной крошкой.
Едва взглянув перед собой, Возников стал быстро отползать к пещере.
— Куда! — не поворачивая головы, крикнул Кулматов. — Вернись!
Но солдат уже вскочил на ноги.
— Я сейчас!
Через минуту он вернулся, таща в охапке, будто вязанку поленьев, четыре ручных гранатомета.
— Вот, — прохрипел Возников и подполз к Кулматову.
Тот сразу понял.
— Хорошо! — крикнул он. — Быстро, ребята! Целить первый рубеж! Под ноги!
Минутное замешательство шурави не прошло незамеченным.
Банда, подтянув свежие силы, ринулась на таранный бросок.
Шли, налитые кровавой ненавистью, распаленные жаром ярости. Орали свирепо:
— Алла! Алла акбар!
Они привыкли, что их боялись. Они знали — им уступают, особенно если их большинство. Здесь им не уступали. Здесь их, может быть, и боялись, но виду не показывали. И это направляло мысли на жестокую расправу.
Они еще яростнее вопили:
— Алла-а-а!..
Бежали, утопая в автоматном треске, рассеивая перед собой черные зерна смерти. Автоматы шурави молчали.
Орда убыстрила бег. Нарастала сила живого удара. Тридцать метров… Двадцать…
— Огонь! — прохрипел Кулматов.
Волнение перехватило горло, и он еле выдавил эту команду.
Четыре гранатомета ухнули разом.
Оранжевое пламя плеснулось над тропой, молотом тяжкого грохота обрушилось на хребты.
Стонущий рев волной спрессованного воздуха покатился над горами.
В этот миг удар сотряс под Кулматовым землю. Отлетев в сторону, он прикусил язык. Слова, которые надлежало сказать для облегчения, остались невысказанными. Рот наполнился солоноватой слюной.
Ему показалось, будто взорвался он сам. Во всяком случае, удар обрушился не на него, а вырвался откуда-то изнутри. Вроде его сперва раздуло, расперло воздухом во все стороны, потом тело не выдержало и оглушительно лопнуло.
Опустошенный, словно став меньше объемом, он слетел на камни и лежал на них жалкий, беспомощный.
— Жив? — пропищал кто-то, склоняясь над ним.
Кулматов с неодолимой, противной для него самого ленью приоткрыл глаза. Увидел закопченное лицо Вани Мальчикова, который широко разевал рот. «Ну зачем, — подумал ефрейтор, — так широко драть рот, если можешь только пищать?»
— Жив? — снова тонко прозвенело в ушах.
«Да», — хотел сказать он, но не смог открыть рот. Мальчиков понял ответ по его шевельнувшимся губам. И сам Кулматов почувствовал, что туман в голове стал рассеиваться. Горы вокруг начали видеться четкими, многоцветными.
Не раздумывая, цел ли, Кулматов перевернулся на живот, со стоном развернул ноги и выкинул автомат перед собой. Акаэм заработал азартно и голосисто.
Внезапно что-то изменилось в движениях банды. Солдаты прислушались и поняли. Это рота сбила сопротивление и сжала группу, придавив ее к перевалу. «Теперь они пойдут еще злее», — решил Кулматов.
Но не угадал.
Банда сдавалась. И, как назло, сдавалась не им, державшим рубеж здесь, на перевале, измотанным, злым, голодным, а тем, кто пришел по их пятам, — свежим, азартным.
Все вокруг стало до крайности безразличным, ненужным. Уши будто заложило ватой — звуки живого мира откатились куда-то далеко-далеко, сделались глуховатыми, неясными.
Солнце уже согревало землю. Сырые потеки, оставленные туманом в скальных чашах, быстро просыхали.
Кулматов выбрал место под скалой и лег на камни, подложив автомат под голову. Через минуту он уже спал.
Подошли капитан Уханов и лейтенант Мостовой.
— Что с ним? — спросил Уханов стоявшего рядом, как на посту, Мальчикова.
— Сморился, — ответил солдат, тяжело моргая красными от бессонницы и дыма глазами. — Я бы тоже полежал… Все, кончился порох…
В своей ячейке за глыбами плитняка, поцарапанного пулями, лежал на боку и стонал Паршин. Только сейчас в ногу вернулась нестерпимая боль, и он готов был орать, когда она пронзала опухший сустав.
— Санинструктора! Сюда! Живо! — распорядился Уханов.
Воздух на перевале свежел. Ветер отгонял запахи пороха и вонючей взрывчатки.
Даль прояснялась. В легкой дымке вдалеке угадывалась долина реки, где лежал долгожданный Дарбар.
Трава без ветра не колышется
АФГАНИСТАН. КИШЛАК САРАЧИНА
Колонна шла на юг, втягиваясь в широкую котловину Жердахта, где под охраной подразделения народной афганской милиции — царендоя — собирался караван машин. Их было уже свыше двухсот — цистерны с керосином и маслом; грузовики с зерном, мукой и солью; самосвалы с цементом. Все это батальону Бурлака предстояло в полной сохранности провезти в уезд Дарбар. У развилки дорог — одна вела на Ширгарм, другая в горный район к кишлаку Сарачина — бронетранспортер комбата сошел на обочину и притормозил. Рядом с регулировщиком в форме царендоя стоял мужчина в неброской крестьянской одежде — чалме, потертом пиджачке и латаных брюках. Он поднял руку, приветствуя Черкашина.
— Мир вам, рафик Черкаш, — сказал он на пушту, и это обращение прозвучало для капитана как пароль: человек представлял майора Мансура.
— Здравствуйте, уважаемый. — Черкашин протянул ему руку.
— Я Абдул Кудуз, — представился человек. — У меня для вас кагаз [16] от майора Мансура.
Абдул Кудуз снял чалму и из ее складок вынул свернутую в несколько раз бумажку.
— Это радио, рафик Черкаш. Майор сказал, оно для вас и ваших друзей очень ценно. Я торопился.
— Спасибо, — поблагодарил Черкашин. — Вас надо куда-то подвезти, уважаемый Абдул Кудуз?
— Нет, не надо. Мой сарвис — мои ноги. Я ухожу.
Они попрощались, и афганец двинулся в обратный путь.
— Что? — спросил Бурлак, наблюдавший всю сцену. — Хорошие новости?
— Не знаю. Передал радиограмму. Разведка духов.
— Читай, это полезно знать.
Черкашин развернул смятую бумажку, разгладил ее на ладонях. Пробежал молча глазами. Начал читать вслух:
— «Аллах акбар. Дорога́ его победа. Кяферы выступили. Быстро идут на Дарбар через трое горных ворот. Ведет всех сипасалар турэн Бур. Верблюжий хан свернул на восток. Китаец пошел на запад. Бур ходит прямо через Ширгарм. Аминь. Дан».
— Спасибо, капитан. Теперь скромная просьба, — Бурлак улыбнулся, — переведи все это на русский. У меня получилось полное затемнение мозгов. Что за верблюжий хан?
— А черт его знает, — признался Черкашин. — Здесь так написано: верблюд хан… или какая-то неточность. Вроде верблюжий хан.
— Мура какая-то. Но меня эта неясность волнует. Что они знают о нас такого, чего мы сами не знаем? А? Как там точно написано?
16
Кагаз — бумага (дари).