Страница 31 из 67
Машад не сумел скрыть мгновенной растерянности и лишь усилием воли удержался от ответа мулле. Он лишь сказал Мирзахану свирепо:
— Давай, Иван! — и после некоторой заминки сунул кошелек в свой карман.
Таким же образом в карман душмана перекочевал кошелек из крестьянской сумы, которую держал худолицый, должно быть, не очень здоровый человек. На какое-то мгновение они встретились глазами. Машад буквально обжегся о ту жгучую, непримиримую ненависть, которую источал взгляд этого молчаливого и покорного на вид человека. Его сбережения, добытые трудом и экономией, с такой легкостью исчезали в чужом кармане, но он смолчал, считая, что жизнь все же дороже денег.
Маптада не смутила ненависть, которую он ощущал почти физически. Пусть, злорадно думал он, гнев этих людей теперь падет на головы шурави — советских солдат. Значит, все правильно; значит, дело, за которое ему платят так щедро, идет успешно.
Закрепляя достигнутое, он крикнул:
— Давай, Иван! Болшой!
Что означало последнее слово, он не знал. Оно совершенно случайно выплыло в сознании. Тем не менее Машад обрадовался: он произнес это на языке шурави без особых усилий.
Следующей была женщина. Машад приблизился к ней. Остановился, оглядел со вниманием изголодавшегося зверя. Еще раз прошелся вдоль ряда людей. И опять вернулся к худенькой, до смерти перепуганной афганке. Облизал губы, протянул левую, свободную от автомата руку и пятерней пощупал упругую грудь.
Мужчина, стоявший рядом, с диким выкриком проклятия выхватил из-под полы нож и взмахнул им.
Это было последним его движением в жизни.
Конелицый Мирзахан буквально перерезал смельчака пополам длинной автоматной очередью.
Остальные пленники попадали на землю, прикрывая головы руками.
Машад по-шакальи громко и противно захохотал.
Наивный дурак, решивший на него покуситься, верил, что нож — оружие. Нет, оружие — автомат. Не зря сержант Фултон столько раз заставлял их отрабатывать подобные ситуации. Вот ведь пригодилось!
— Карош, Иван! — сказал Машад Мирзахану. Тут же схватив за руку помертвевшую, лишившуюся дара речи женщину, потащил ее в сторону. Далеко идти не хватило терпения. Резко толкнув жертву, он повалил ее на землю…
Некоторое время спустя Машад вернулся к автобусу и просипел Мирзахану:
— Иван, давай!
Тот, закинув ремень автомата на шею, стал судорожно нащупывать пуговицы на штанах…
Женщина, оставленная на время без присмотра, вскочила и, как подбитая птица, откинув в сторону неестественно прямую, должно быть вывихнутую, руку, стала карабкаться вверх по склону.
Мирзахан, бросившийся за нею, споткнулся и упал. Автомат его отлетел в сторону.
Муфти Мангал хладнокровно, не сдвигаясь с места, поднял автомат. Первая очередь искрошила камни, не долетев до беглянки. Вторая угодила в цель.
Женщина упала лицом вниз, дернулась, словно пытаясь приподняться, и замерла.
Машад Рахим, наблюдая эту сцену, весело реготал. Вместо удовольствия, на которое рассчитывал Мирзахан, тот заработал лишь ссадину на колене. К тому же хвастливый Муфти Мангал так нещадно промазал с первой очереди. За такую стрельбу следовало бы врезать по роже, но он этого делать не станет. Зачем наказывать человека, которому и без того осталось недолго жить?
Движением руки Машад Рахим показал пленникам, чтобы они отошли от автобуса подальше. Те, видимо боясь выстрелов в спину, стали пятиться, тесно прижимаясь друг к другу.
Машад несколько раз махал им рукой: дальше, дальше!
Убивать оставшуюся четверку он не собирался. Ему нужны были живые свидетели бесчинств «медведей».
Без них операция теряла смысл. А вот уничтожить автобус требовали обстоятельства. Свидетелям не следовало позволять слишком быстро добраться до своих кишлаков. Так во всех смыслах будет спокойнее для всей операции.
Когда люди отошли на достаточное расстояние, Машад вынул из-за пояса парабеллум и выстрелил в бензобак. Струя горючего полилась на дорогу. Тогда он достал коробок, чиркнул спичкой. Прозрачный огонек с легким шорохом пробежал по мокрому следу. Бензобак гулко пыхнул, лютое пламя охватило автобус.
Отчаявшийся водитель опустился на землю, обхватил голову руками и горестно запричитал:
— Вай-улей! Ой-ваяй!
Сарвис, его автобус, старую, латаную-перелатаную колымагу, единственную опору и кормилицу, с хрустом, со звоном и треском пожирало гудящее пламя.
— Вай-улей! Ой-ваяй!
Кого он должен проклинать и ненавидеть, этот несчастный? Конечно яш, шурави — советских солдат, так казалось Машад Рахиму. И он был доволен.
Как все-таки просто управлять этим быдлом, нацеливать его ненависть на ненавистных тебе!
Подойдя к Мирзахану, Машад приказал пригнать машину.
Автобус догорал, и они объехали стороной нежаркое уже кострище.
На горе среди камней виднелось пятнистое платье.
У обочины, как куль, сброшенный наземь нерадивым возчиком, лежало тело базгара.
В стороне робкой кучкой стояли четверо мужчин, вряд ли всерьез веривших в свое освобождение.
Проезжая мимо них, Машад Рахим махнул рукой, подавая знак, чтобы шли на все четыре стороны, и крикнул:
— Иван! Болшой!
В последний раз он оглянулся на крутом повороте. Черные клубы дыма ползли по земле. Догорали шины автобуса…
После полудня «медведи» подъехали к кишлаку, заранее обозначенному на карте мистером Томпсоном, Прежде чем въехать в кишлак, долго и внимательно наблюдали за происходившим в населенном пункте. Надо было установить, что там нет ни военных, ни дружины самообороны. О том, что их здесь нет, им говорили в «Баглэбе», но Машад предпочел лишний раз оглядеться.
Они ожидали не зря. Удобный момент возник как бы сам собой.
С невысокого минарета служка прокричал призыв к молитве.
Правоверные, оставив житейские дела недоделанными, покорно потянулись к джумату — мечети.
«Медведи» прошли по кишлаку, никем не замеченные.
— Громим мечеть! — приказал своим Машад.
Муфти Мангал и Мирзахан были ревностными борцами «за дело аллаха». Они несли веру в сердцах, боясь запятнать ее греховными помыслами. С утра, выполняя нерушимый завет пророка, они в религиозном старании отбили четыре обязательных намаза из пяти.
Они шли по кишлачным улицам, готовые наказать любого ференги — неверного — только за то, что он иноверец, хотя знали — таких в кишлаке нет. Раз так, то право выискивать неверных и тех, кого предстояло карать, в их группе принадлежало старшему — Машад Рахиму. Вот почему, когда тот отдал приказ совершить величайшее для правоверного святотатство, оба «медведя» согласно кивнули.
Растянувшись в цепочку, они миновали небольшую утоптанную площадь перед джуматом. Поднялись по истертым ступеням к входу. С безразличием взглянули на затейливую надпись над порталом. О чем она гласила, ни один из них не мог бы сказать. Грамота для каждого из троих была делом неведомым, да и ненужным.
Из мечети доносились слова молитвы. Мулла произносил их громко, распевно.
«Медведи» расшвыряли ногами обувь, оставленную молящимися у входа, и вошли в мечеть, громко разговаривая.
Машад Рахим прошел вперед к мулле. Муфти Мангал и Мирзахан взяли под прицел прихожан, стоявших на коленях.
Увидев вооруженных людей, мулла в гневе выкрикнул:
— Вон! Вон, богохульники! Да покарает аллах вашу дерзость и бесстыдство!
— Иван! — выкрикнул Машад Рахим. — Давай! Давай! — И первым потянул спусковой крючок.
Автомат застучал оглушительно громко, зло. Мечеть наполнилась запахом гари.
Мулла рухнул на пол, покрытый ковром, заливал его кровью.
— Иван, давай! — заходился в истошном крике Мираахан. — Стирляй!
В момент, когда сила была на их стороне, «медведи» не думали об опасности. Но тут произошло неожиданное.
Не всегда можно держать в страхе людей и издеваться над ними бесконечно. Бывает предел, после которого самый боязливый человек перестает бояться. Именно так произошло в этот раз.
На Машад Рахима набросились сразу несколько человек, сбили его с ног, прижали к полу.