Жаркие горы

— Спасибо, Николай Алексеевич. Я понял. Меня вы, во всяком случае, убедили. Теперь вопрос из чистого любопытства. Слыхал, как один парень, работавший на Афгане, сказал: «Там молодые не взрослеют, а стареют». Как вы по себе чувствуете — повзрослели или постарели?

— Знаю таких, товарищ майор, которые постарели. Но это не со всяким случается. Тем больше бывает жаль таких. Был у нас Валя Максаков. Сейчас отслужил и уволился. Хороший домашний мальчик. От хорошей доброй мамы. Сосунок, извините. Лирические стихи. Музыкальная школа. Все нежное, плавное. Потом вдруг с высоты лирики в грубое, жестокое дело. Вы никогда не видели человека, с которого содрали кожу? Я видел. И повзрослел. Валя тоже видел и — постарел. Я его буквально узнать не мог. Вроде сломалось в мальчике что-то. Я стал злее. Он — сгорбился…

Полудолин сидел потрясенный. Обняв колено ладонями, он покачивался взад и вперед, как маятник, даже не замечая, что делает.

Синяков замолчал.

Словно проснувшись, майор посмотрел на сержанта как-то по-новому. Протянул ему руку:

— Счастливо, Николай! Желаю успеха.

Они обменялись крепким рукопожатием.

— Кто вас рекомендует? — спросил Полудолин.

— Комсомольская организация. Секретарь у нас Вахтанг Гогиашвили. Потом ефрейтор Галкин и капитан Ванин.

Ефрейтора Галкина майор нашел в автопарке. Из-под открытого капота ЗИЛа, как из пасти чудовища, торчали ноги солдата. Обычная поза водителя, знакомая каждому, кто сжимал в руках баранку.

Полудолин извлек солдата наружу. Сели рядом. Майор протянул руку к груди Галкина и приподнял круглый тяжелый диск медали. Увидел контур танка, так непохожего на современные, и надпись «За отвагу». Осторожно опустил награду. Спросил:

— За что?

Солдат улыбнулся:

— О таких вещах, товарищ майор, только дома рассказывать положено. Там можно с беллетристикой. А вам что скажу? Представили, наградили.

Полудолин тоже улыбнулся. Он почувствовал доверие к этому открытому парню.

— Тогда расскажите о бое, после которого вас представили.

— Неудобно, — смущенно пожал плечами Галкин. — Все мы тут в одинаковом положении.

— Далеко не все, — сказал майор. — Я сам еще не крещеный. Или как тут у вас говорят — не обрезанный?

— Для офицера бой принять — без всякой заботы. Наблюдал за новыми. У офицеров никакой реакции. Солдату труднее дается. С мандражем.

— Вам лично трудно было?

— Да ничего вроде. Меня в дело вовлекло так быстро, что ахнуть не успел. Влип я, товарищ майор, ни взад ни вперед. Оставалось одно — либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Правда, кустов там не было.

— Где это произошло?

— У Гаранта. Есть такое ущелье и река. Мы с Вахтангом Гогиашвили подъехали, но в ущелье сразу не полезли. Я остановил машину и говорю: схожу поразведаю. Взял автомат. Машинально в карман сунул зеркало заднего вида. Шоферская привычка. У нас в городе было так — не снял зеркало, а сам отошел, значит, видел себя в том зеркале в последний раз. Уведут запросто.

— Ладно, вернемся к Гарангу. Значит, сняли зеркало и пошли…

— Так точно. Без разведки в Гаранг соваться не стоило. Ущелье с поворотами. Если духи прихватят — всё. Там быстро не развернешься. Вот и пошел взглянуть. Всего метров сто протопал. Автомат на изготовку. Вокруг вроде тихо. А впереди первый поворот. Его из-за скал не видно. И вот только я подошел к углу скалы, как по мне шуганули из автомата. То ли я быстро присел, то ли дух взял не так, пули резанули поверху. Я и сообразить не успел, а уже оказался в яме. В том место кто-то ее в камнях продолбил. То ли столб ставить собирались, то ли опору для мостика. Туда я и сиганул. Как потом понял — вовремя. Яма глубокая. Ко всему, страшно узкая. Я в нее с ходу влетел, и тут же духи пошли из миномета садить. Первая мина прошла с перелетом. Где-то сзади меня ухнула. Сразу злорадство в душе возникло. Ну, думаю, мазила. Вторая над самой головой прокарябалась со свистом. Злорадства поменьше стало. Третью они положили прямо по брустверу. Ох и долбануло! По ушам будто ладонью бабахнули. Сыпануло на меня щебенкой. В животе пропороло со страху, будто желудок лопнул. Вот честно, не вру! Потом отошло. Слышу, тихо стало. Сразу подумал: поднимусь, а оно опять жахнет. И конец! Не поднимусь — через две-три минуты меня духи возьмут тепленьким. Тут осенило. Взял и по-тихому пристроил зеркало на бруствер. Сижу и вижу: прут два духа на меня. Учить таких надо. Приподнялся. Прицелился по-хорошему. Бояться — не боюсь: не дурак. Мину, понимаю, они уже не кинут. Не бить же им своих. И положил я тех, как в тире. Минометчик после этого прямо озверел. Только успел я присесть, как он пулять пошел. Восемь груш положил. И он, гад, точно бросал. Все рядом легли. Только яма и спасала. Оглох начисто! Щебнем засыпало. В брюхе — февральская революция. Ну, думаю, промахнется дух и влепит ко мне в яму. Даже не опознают потом, кто был. И отпишут батьке — пропал, мол, без вести. В наш-то век! А? Короче, подурачился дух и опять утих. Я — зеркальце на место. Гляжу — прут уже четверо. Знаем, этому в школе учили. Называется прогрессия. Ответ известен. Поднялся и врезал порцию. Ох и взвинтились духи! Ну, дали по мозгам! Все, думаю, отлетался Галкин. Быть тебе цыпленком табака или, на удачный случай, Глухаревым. Так и сидел для профилактики с открытым ртом. Думал, не оглохнуть бы. На зубах песок скрипит. Дым горло дерет. А я губы круглю. Десять мин жахнул дух. Одну в одну клал. Мою дырку только наука и берегла. Когда потом лейтенант сказал, что палатка Эйлера прикрывала, я смеялся.

— Какая палатка? — переспросил Полудолин.

— Математический график, товарищ майор. Теория вероятности. Но я ее не знал и со страху маялся. Как будто все зубы разом болели и пупок в придачу. Когда все стихло, опять за зеркальце взялся. Вижу, прут. Трое. Не прогрессия, но на одного контуженого вполне хватает. Целился я хорошо. И все дрожал заранее. Думал, сниму этих, они меня и сковырнут минометом. И на том мнении промахнулся. Духи после того, как эти трое легли, дело по-тихому бросили и ушли. Почему — не знаю. То ли мины у них кончились, то ли решили, что меня им не проколупать. Вот такая была история.

— Сколько вы их положили? — спросил Полудолин, не скрывая любопытства.

— Кто знает? Говорили, шестерых.

— Почему «говорили»? — удивился майор.

— А потому что я их не считал. И не видел.

— Как — не видел?!

— Не пошел смотреть, и все. Чтобы ужас на всю остатнюю жизнь не носить в себе.

— Что же вы, убитых здесь не видели?

— Много видел. Но не своих. Свои мне не интересны. Я им счет вести не намерен.

— В партии вы давно?

— Давно, товарищ майор.

— Когда же успели?

— Еще дома, на заводе.

— Расскажите, почему вы за сержанта Синякова ручаетесь.

— Как — почему? — удивился Галкин. — Он мой товарищ.

Полудолин улыбнулся:

— Аргумент неотразимый! Как ваши автоматные очереди. Жаль, это Синякова никак не характеризует. У меня дома товарищ есть. Парень добрый, честный. Душа мужик. Но пьет. Я его люблю, а вот попросил бы он рекомендацию в партию — не дал бы. Дружба — одно, партийность — другое. Вы меня понимаете?

— Куда яснее.

— Вот и проясните.

Галкин взлохматил ежик волос, потер щеку, размышляя. Полудолин его не торопил.

— Я знаю много членов партии, товарищ майор. А коммунистов среди них, на мой взгляд, всего пятеро.

— Что так мало? — не пряча иронии, спросил Полудолин.

— Требования у меня такие.

— Себя в пятерку включаете?

— Не дотягиваю. Это точно.

— Самокритично. А Синяков у вас дотягивает?

— Синяков будет шестым в моем главном списке.

— Кто же там еще, если не секрет?

— Не секрет. Из рядовых там Вахтанг Гогиашвили.

— С Гогиашвили обязательно познакомлюсь. Не против?

— Наоборот.

— Где он сейчас может быть?

— Здесь, в автопарке…

Найти Гогиашвили оказалось делом нетрудным. Еще издали Полудолин заметил симпатичного грузина с пышными усами. Тот сидел на канистре, поставленной на ребро, и чем-то сосредоточенно занимался.