Жаркие горы

— Доктор прав, — сказал Бурлак. — Ты задумайся, комиссар, что комбинация «мама, папа и один сын» — отрицательное социальное явление. Родят одного. Берегут чрезмерно. Растят дохляка. Делают все, чтобы он вдруг не стал здоровым. В школе унижаются. Доказывают учителям, что дитяти физкультурой заниматься нельзя. Берегут от лыж, от бега, от лопаты. Кашку в ротик с ложечки. Смотришь, здоровый мужик. Коломенская верста без фуражки. Сердце нормальное, легкие — всё при нем. А сам хиляк и хлюпик. Ни ста метров пробежать, ни подтянуться на перекладине.

— Значит, что-то надо для таких делать, — сказал Полудолин. — Служить таким в армии…

— А ты что, — перебил его Бурлак, — хочешь, чтобы мы здесь людей поделили на две категории? Граждане первого сорта — служите в армии. Граждане второго сорта — вам постелька. Так, что ли? Нет, такое не пройдет. Каждому положено нести равную ношу общественных обязанностей. И коли не готов, все равно неси.

— Не слишком ли жесток такой подход?

— Да, это жестоко. Но предельно справедливо. Если уж говорить всерьез, я бы освободил от предстоящего выхода Кулматова.

— Почему? — спросил Полудолин с недоумением. — Он, насколько знаю, хороший солдат.

— Вот именно, хороший. А раз так, значит, на него можно валить больше, чем на других? Знаешь, как такой принцип используется бездельниками? «Чем тише везешь, том меньше кладут» — вот их девиз. И мы иногда у таких на поводу идем. Стараемся догружать тех, кто и без того везет, хорошо. Получается, что трудиться в полную силу бывает просто нерентабельно…

Полудолин стоял молча. Только пошевеливались мускулы на щеках, будто он жевал, не раскрывая рта. Когда Бурлак кончил, он сказал:

— Слушай, комбат. Только не прими за подхалимаж. Нее, что ты говорил сегодня, — для меня целый курс академии. Курс, которого там не было.

Бурлак улыбнулся и многозначительно хмыкнул:

— Если это не азиатская хитрость, звучит приятно.

Полудолина намек на хитрость задел.

— Какой еще смысл можно вложить в мои слова? Какую хитрость тут подстроишь?

— В Азии все можно, товарищ майор, — сказал Морякин многозначительно. — Если, конечно, умеешь мысль формулировать. Например, так: маленький дурак рядом с большим — великий мудрец.

— Ну, вы, профессор, даете! — покачал головой Полудолин. — Надо же! Я и додуматься не смог бы!

— Что касается Кулматова, — произнес Бурлак задумчиво, — тут дело было бы справедливым. — Комбата, должно быть, все еще беспокоила какая-то мысль. — Мужик через неделю уходит в запас. А сам на рожон лезет в любом деле.

— Оставим его, — предложил Полудолин. — И весь разговор.

— Да?! — сказал Бурлак. — Плохо ты Кулматова знаешь. Не взять его в рейд — значит оскорбить смертельно. Тут-то и начнется настоящий разговор. Оставить его. Надо же!..

Тени базарного дня

Что такое восточный базар? Один европеец, побывавший в базарном кишлаке в базарный день, так излагал свои впечатления:

«О! Восточный базар! О! Симфония форм, красок, запахов, звуков! Горы арбузов. Завалы дынь. Пирамиды груш. Россыпи винограда. Ко всему, как песок на берегу реки, — кишмиш, хурма, мандарины, фейхоа. Зеленое, оранжевое, красное, желтое — все собралось рядом, все в одном месте. А над этим морем цвета — запахи перца, тмина, шафрана, гвоздики, лаванды. О! Восточный базар!»

Азиат, если он азиат по рождению (скромно скажу — вроде меня самого), лишь улыбнется подобному дилетантскому впечатлению.

В самом деле, если базар — это лишь горы фруктов и овощей, раздолье южных пряностей, что же тогда назвать бахчой?

Нет, уважаемые, нет и нет! Горы арбузов, сладко-струйные запахи, шум, гам, суета — это только внешнее, может быть, важное, но вовсе не самое главное на восточном базаре.

Если восточный базар — это только изобилие форм и цвета, что же тогда клуб новостей в этом мире под прекрасным серпом полумесяца?

Если базар всего лишь расширенное торжище, что же тогда цирк под открытым небом? Где найдешь другой такой прекрасный театр?

Если базар — гудящая толчея, в которой каждый ищет для себя свой товар, где же тогда на земле место радостных встреч, арена споров, клуб задушевных бесед?

Конечно, для человека, который приобретал торговые навыки в просторных залах универсамов, восточный базар — стихия просто непостижимая. Скованный гипнозом фиксированных цен, такой покупатель не понимает прелестей настоящего вольного торга. Да разве покупка сама по себе доставляет удовольствие понимающему человеку? Как бы не так! Очарование базара таится в самом процессе торговли.

Вот подходит европеец к продавцу гранатов. Красивые, плотные плоды, один к одному, лежат пирамидкой и буквально кричат о своих достоинствах: «Ах, как мы хороши! — и беззвучно взывают: — Купи!»

«Сколько?» — задает традиционный вопрос покупатель. А торговец — Плешивый Ахмад — так зовут его на базаре — большой шалун и шутник. Он мгновенно понял — перед ним дилетант, дитя каменных магазинов и железных универсамовских корзин. Ко всему продавец заметил, что внимание торгующих коллег уже сосредоточилось на нем. Каждый думает: «А как этот Плешивый Ахмад поведет себя с этим ференги?» Значит, есть шанс, потеряв выручку с одного граната, враз увеличить свою славу веселого остроумца.

И торговец заламывает невероятно дикую цену. Такую, что можно на нее не один гранат купить, а все остальные, лежащие рядом.

Европеец конечно же не дурак. Он понимает: цена заломлена несусветная. Но он сбит с толку серьезностью продавца, не знает, что же ответить, и отходит под веселый смех окружающих: «Ах, как этот шутник Плешивый Ахмад срезал надменного иностранца в больших умных очках! Ах, как он ему выдал!»

С человеком Востока на восточном базаре такая шутка никогда не пройдет. Допустим, Плешивый Ахмад все же рискнул и заломил невероятную цену. И тут же схлопотал бы такое, отчего весь ряд коллег-торговцев рухнул бы со смеху. «Э, уважаемый, — мог ответить покупатель, — вы, вероятно, хотите мне вместе с незрелым гранатом всучить за одну цену и вашу перезрелую тещу. Снизьте цену в сто раз, и я возьму гранат вместе с вашим ишаком».

После такого ответа появляться на базаре Плешивому Ахмаду не стоило бы вообще. Славу шутника за собой надолго сохраняет лишь тот, кто знает, где, когда и с кем можно шутить.

А как торгуются на восточном базаре! Как клянутся, доказывая, что цена на товар столь низка, что приносит продавцу одни убытки. И как ловко опровергает подобные доказательства другая сторона. И как потом обе стороны бьют по рукам, утверждая сделку!

Да только из-за одной такой минуты, когда торжествуют оба — и продавец и покупатель, стоит прийти на торжище, поспорить, поторговаться, шлепнуть ладонью о ладонь, чтобы услыхать знатный щелчок заключенного договора.

Базар — не просто площадка, отведенная кишлаком для торговли.

Базар — сам кишлак, чаще всего возникающий вокруг базара, в месте, где сталкиваются потоки караванных путей.

Взгляните на карту Азии, и вы увидите, что базары здесь — история, политэкономия, этнография, вместе взятые, помноженные одно на другое.

Вот кишлак Джумабазар.

Джума — значит народ. Джума-а — собираться. Джума — это и день недели — пятница. Время сбора для служения аллаху. Джумат — так называют мечеть.

В пятницу родился пророк Мухаммад.

В этот день мусульманам по преданию аллахом ниспослан Коран.

На пятницу назначено начало Страшного Суда.

Разве стольких событий не достаточно, чтобы объявить день праздничным?

А теперь представьте, каким бывает базар в Джума-базаре в день джумы!

Есть на картах и местечко с названием Базарджай. Джай — по-тюркски «место». По-пуштунски слово звучит мягче — дзай.

Базарджай — базарное место, торжище. Разве можно придумать более точный, более говорящий адрес для караванов, бредущих через пустыни в поисках выгодных и удобных рынков?

Возникая, новые базары сразу стараются громко о себе заявить.