Жаркие горы

Генерал чаевничал с большим знанием дела. Он с удивительной домашностью прихлебывал чай из чашки, аккуратно брал с блюдца кусочки сахара, надкусывал, клал на место и снова прихлебывал. Лицо его, порозовевшее от удовольствия, вроде бы даже утратило часть той суровости, которая для всех делала его генералом и служила частью привычного вида, как пропыленные погоны с большой звездой.

— Кто заваривал? — спросил генерал, одновременно показывая большим пальцем, опрокинутым вниз, что просит еще налить ему чаю.

— Я, — ответил Бурлак, подвигая чашку к кранику. — Что, плохо?

— Наоборот. Так хорошо, что майора тебе можно было и раньше присвоить.

— Большим начальникам хорошо шутить, — сказал Бурлак, обращаясь к Полудолину, — им что…

Санин отставил чашку и засмеялся.

— Большой начальник? А ты их видел, больших-то? Какая у меня машина — знаешь? А больших начальников делает большая машина. Представляешь — черпая громадная бандура. Открывается дверца — как ворота.

Садишься, кладешь щеки на плечи. И повезли тебя. По асфальту. Может, забыл, как мы с тобой на Чарикаре в арыке ползали? Или такого не было? Ценю деликатность. Тактичному майору жить легче. А я забыть не могу. При генеральском-то достоинстве носом в тину…

— Не было ничего такого, товарищ генерал, — успокаивающе сказал Бурлак. — Замполит человек новый, невесть что подумать может. Плохо это.

— Я уверен, он человек думающий. Вот ты ему и подкинь материал для размышления. Пусть осмыслит привратности бытия.

— А почему я подкидывать должен? — спросил Бурлак с сомнением.

— Слыхал, что ты реалистично тот случай изображаешь.

— Треплются, — сказал комбат решительно. — Один раз как-то по свежим следам рассказал. Давно было.

— И теперь расскажи. Пусть не стареет история в памяти. Чего стесняться? Был ведь факт, как его отрицать? Все равно ведь когда-нибудь просветишь замполита. Не может быть, что умолчишь. А так при мне хоть выражения выбирать будешь. Короче, рассказывай.

— Я ведь тогда и про песню, — сказал Бурлак, бросая какой-то неизвестный Полудолину козырь.

— Все как есть, — подтвердил генерал. — Только сперва подними руку. И как там это: «Клянусь говорить правду, одну только правду…»

— Было это на чарикарской «зеленке», — сказал Бурлак, обращаясь к Полудолину. — И сложилась обстановка, что с меня генерал Санин стал снимать стружку. Не грубо, а мастерски. Тоненько. Можно сказать, этак бархатно. Для шлифовки натуры. Стояли мы под раскидистым ореховым деревом. Вдруг как жахнет! Метрах в пятнадцати…

— Будет тебе пугать, — перебил генерал ворчливо. — Я себя убедил, что метрах в восемнадцати было. Теперь ты уже ближе кладешь.

— Виноват, — сказал Бурлак. — Жахнуло, как товарищ генерал говорит, метрах в восемнадцати. Сверху на меня листья ворохом посыпались. Но стою. Меня ведь строгают. С места сойти не имею права. Вдруг гляжу, генерала нет. Не успел сообразить, где он, слышу, вторая мина подвывает. Я как был, так с ходу и нырнул вниз головой. В арык. Сверху — жах! Поднимаю голову: товарищ генерал позицию рядом держит. Вид, я скажу…

— Ты не стесняйся, не стесняйся!

— Нет, товарищ генерал, я про себя. Это не так опасно. А ваш портрет, боюсь, испорчу. Короче, я был хорош. Арык неглубокий. Воды в нем воробью по колено, а грязи — лошади по пузо. Вот и влип в эту жижу по горло. Ползаю, а поверху мины лупят. Был бы один, а то рядом начальство. Можно сказать, товарищ генерал меня отшлифовал до блеска, а я на его глазах снова в грязь.

— Но-но, Бурлак, — строго заметил Санин, — не хами. Излагай только суть событий.

— Так вот, лежим мы, значит, рядом, а генерал вдруг говорит: «Вылезу из этой ямы, отмоюсь, штаны поглажу и сажусь писать в Верховный суд заявление». Я не сразу понял и спрашиваю: «На кого и по какому поводу?» «А на тех наглецов, — это генерал говорит, — которые сочинили песенку «Как хорошо быть генералом». Я их к ответу привлеку». Я говорю: «Уже поздно. Народ ее вовсю распевает». — «Ничего не поздно. Важно справедливость восстановить. Если не засудят, то хоть слова изменить заставят». «Как?» — спрашиваю. «А пусть поют: «Как нелегко быть генералом…»

— Надо же! — смеясь, сказал Санин. — Говорили мне — не верил. Думал, присочиняет Бурлак. А он и в самом деле упомнил, как было. Ну-ну!

Санин помолчал, хитро поглядывая на комбата. Потом обратился к Полудолину:

— Слушай, замполит. Только по-честному. Не возникает ли у тебя мнение, что Бурлак немного завидует своему генералу? Впрочем, разве ты признаешься?

— Отчего же, — сказал Полудолин. — Думаю, в генералы он не прочь.

— Законное желание, Бурлак. Если без шуток — одобряю. И все же не рвись раньше времена. Выигрыш от этого невелик.

— Плохо верю, — сказал Бурлак скептически.

— Не веришь? Тогда покажу по пунктам. Во-первых, выигрыш. Получишь по сравнению с полковником двадцать рублей прибавки. Не больше, можешь поверить. Проигрыш — двухсотпроцентный рост расходов. Сам понимаешь, приходят гости к тебе — это одно. Придут к генералу Бурлаку — другое. Тут расстарайся, а себя покажи. Иначе скажут — генерал-то скряга. Во-вторых, сколько у тебя племянников? Двое? Станешь генералом — появится еще пятеро. Как пить дать. Могут найтись и внебрачные дети. Нет таких? А я разве сказал, что есть? Говорю: могут найтись. Для молодых генералов это типично. Я сам два письма получил. Почти одинаковые: «Не вы ли мой отец?» Правда, аллах миловал. Оба претендента оказались чуть постарше меня. Пойдем дальше. Впрочем, не пойдем. Ты холостой, и тебя это не заинтересует.

— Я женат, — сказал Полудолин. — Так что уж, пожалуйста, удовлетворите любопытство.

— Дальше проигрыши по жене. Одно дело — полковница. Ну, кто-то может из вредности назвать подполковницей. Ерунда! А вот когда станет генеральшей!.. Моя супруга сразу разницу уловила. Говорит: раньше благозвучней было: райская птица, полковница, секретарица. А теперь — серая мыша, парикмахерша, маникюрша…

— Почему же секретарица? — спросил Полудолин. — Секретарша.

— Э нет. Секретарица — жена секретаря. А секретарь секретаря — секретарша.

— Ясно.

— Раз ясно, поговорим о деле. На подготовку вам два дня. Используйте их с толком. Дарбар — орешек крепкий. Там, судя по всему, какие-то страсти у духов разгораются. Надо их пресечь в корне.

— Сделаем, товарищ генерал, — сказал Бурлак. — Разве вас мотострелки подводили?

— На то и надежда. Ты у нас фигура заметная. Не возгордишься, если одни факт доложу?

— Думаю, нет.

— В одном из душманских донесений о тебе писали: «Этот сипасалар только для маскировки носит знаки турэна».

— Турэн — капитан, знаю. А сипасалар?

— Это военачальник. Не командир, а именно военачальник. К примеру, меня они так еще не называли.

— Назовут. Все еще впереди.

— Смотри, какой добрый сипасалар! А может, мне хочется, чтобы назвали спасаларом?

— А это что? — спросил Полудолин.

— Это куда скромнее, просто — полководец. Все трос засмеялись.

Потом комбат и замполит проводили генерала до машины. Уже садясь в нее, Санин пожал руку Бурлаку:

— Помни, майор, главное для тебя и твоих орлов — дожить до Дарбара.

— Постараемся, — ответил Бурлак и посуровел: — Нелегко это, но приказ есть приказ.

— Ну, ни пуха!.. — И генерал захлопнул дверцу.

— Он меня удивил, — сказал Полудолин, когда машина отъехала. — Это что, задача — дожить до Дарбара? Сказано, будто пионерам на уборке картофеля: убрать отсель досель, но не перетрудиться. Чтобы животики не заболели. Я так не привык. Мы воюем, и жертвы неизбежны.

— Оставь! — сказал Бурлак строго. — Сейчас об этом некогда. После всех дел поговорим.

Шайтан огня

КИШЛАК УХАНЛАХ. РАЙОН ДЕЙСТВИЙ БАНДЫ ХАЙРУЛЛОХАНА

Красивый гнедой жеребец, тяжело переступая стройными ногами, нес на себе мрачного седока в шелковой черной чалме.

Саркарда [4] Хайруллохан, главарь душманской группировки, был с утра зол и гневался на окружающих по пустякам.

4

Саркарда — атаман (пушту).