Страница 22 из 53
— Где Мамочка? — сказала Мадонна очень злым голосом.
Пиротехник стоял на пороге алькова, оценивая ситуацию.
— Где Мамочка? — повторила Мадонна.
Он погладил небритую Джокондову улыбку.
— Это — город чудес, — сказал он наконец. — Траулер привез меня сюда на своем роскошном авто.
— Могу ли я предложить вам выпить? — сказал Белаква.
— Что я всегда говорил, — застонал Мандарин, вдруг очень встревоженный и возмущенный. — Можете вы вообразить такое, — ошеломленно оборачиваясь, — в Дрогеде?' — снова оборачиваясь, с искоркой в бледно-голубом глазу.
— Кана Галилейская, — сказал Белаква.
— Но это ведь, — всхлипнул Мандарин, отдаваясь течению мыслей, — даже не немецкая Дрогеда. Даже не Дрогеда,[263] это Беллибогхилл[264] Германии!
— Папа! — Мадонна задыхалась.
Папа оправил жилет.
— Я все еще ношу ваши превосходные подтяжки, — сообщил он Белакве по секрету. — Там, на дне бутылки, есть хоть рубинчик?
Тибо в Сала Бьянка[265] прервало внезапное «с вашего позволения». Чемпион по планеризму вежливо ждал, нахально возвышаясь рядом с Мадонной.
— Пожалуйста, — сказал Белаква, снова краснея.
Мандарин сел. Смотреть, как они в танце удаляются от стойки бара, было первым приступом боли в новом году. Она танцевала совершенно неправильно, бросаясь из стороны в сторону. Она выделывала кренделя и виляла почетным местом. Fessade, chiapatta,[266] порка буковыми палками. Он стиснул под столом ладони. О величайшее бастинадо[267] a la mode!..
— Что говорит Гораций? — сказал он. — Тощий…
— Carpe diem,[268] — сказал Мандарин.
— Нет. Он говорит: тощий зад, плоский нос и большая ступня…[269] Человеческий зад, — продолжал он, — заслуживает высочайшего уважения, сообщая нам, так сказать, качество усидчивости. Великий Законник побуждал учеников развивать железную голову и свинцовое седалище. Греки, вряд ли стоит напоминать, высоко ценили его красоту; а прославленный поэт Руссо молился в храме Венеры Каллипиге.[270] Римляне удостоили эту часть тела эпитетом «прекрасный», а многие полагали, что она может обладать не только красотой, но и достоинством и величием. Месье Павийон, академик, остроумец и племянник епископа, написал благороднейшую поэму «Metamorphose du Cul d'Iris en Astre».[271] Ax, Катерина, — вскричал Белаква в порыве чувства, — ах, маленькая Катерина из Кордоны, как могла ты обнажить эти прелести для столь низкого наказания, — он прикрыл глаза, — а также для цепей и крючьев!
— Кто эта дама? — осведомился Мандарин.
— Не имею представления, — сказал Белаква, — соперница святой Бригитты.
— Никогда не слышал, чтобы ее раньше так называли.
— Ее никогда так раньше не называли, — воскликнул Белаква, — ее никогда так раньше не называли! Святая Бригитта без белой козы! Блаженная святая Бригитта без белой козы, связки ключей и веника!
— Посвятите ей поэму, — сказал Мандарин мрачно.
— О да, непременно, — крикнул Белаква, — длинную поэму об измученной заднице Катерины. Я был бы адамитом, — орал Белаква, не замечая возвращения своей траурной невесты, — я бы погиб во славу Юниперуса Гимнософиста! Юниперус Гимнософист! Я напишу длинную — предлинную поэму о Катерине и Юниперусе Гимнософисте, как он воображал ее непослушной весталкой в темной кисее, или Медузой в кармелитском Ессе homo,[272] или истекающей кровью бесплодной королевой, кровоточащей как знамя, кровоточащей в дни луперкалий, и брал в руки розги…
— Подвинься к стенке, — сказала Мадонна.
— Это притон, — проворчал Мандарин, — пора уходить, найдем место, где выпивка дешевле.
— Или на алтаре, спартанским мальчишкой…
— Иди, — сказала Мадонна, — кто тебя держит?
— О, меня никто не держит, — сказал Мандарин с холодной учтивостью, — насколько мне известно. Не думаю, что меня кто-то держит. Во всяком случае, это не то, что вы назвали бы держать. Но, подумалось мне, быть может, наш друг не отказался бы разделить со мной, например, бутылку темного.
— Бутылку, — вздохнул юниперит, — бутылку темного «Экспорта».
— И-и-и-менно, — сказал Мандарин, — темного разливного, темного «Экспорта», как вам будет угодно.
— Оставь его в покое, — огрызнулась Мадонна, — иди и пей свое дурацкое вонючее пиво.
Мандарин просиял, потом его лицо нервно исказилось.
— Дорогая моя, — из центра гримасы донесся сдавленный смех, — это именно то, ты указала в точности на то, что я сам собирался предложить. Если, конечно, — добавил он, — ни у кого нет других предложений.
— Но почему бы тебе не побыть здесь, — сказал Белаква, — еще чуть-чуть, не станцевать еще раз с планеристом, а потом присоединиться к нам?
— Нет, — завыла Мадонна. Все были против нее.
— Ну же, Смерри, — увещевал Мандарин, — не валяй дурака. Мы всего-то идем за угол, в «Майстерс».
Чреватое неприятностями положение спас рекордсмен. Силы небесные, он действительно был подходящего роста, это стало очевидно, когда они прилепились друг к другу перед началом танца. Белаква прикрыл глаза.
Из-за плеча рекордсмена высунулось ее лицо.
— Schwein, — сказала она.
Перед выходом на улицу случилась мимолетная встреча. Белаква предложил Еве выпить штайнхегера.
— Если вы не возражаете, — сказала Ева, — я бы выпила капельку «Золотой воды».
— Мне все равно, — ответил Белаква, краснея, — что вы будете пить.
Мандарин поглощал тушеный сельдерей.
— Это не еда, — говорил он, — это эстетическое переживание.
Лицо Белаквы было очень красным.
— Это запутывает дело, — сказал он.
— Hast Du eine Aaaaaahnung![273] — вскричал Мандарин.
Белаква уронил сигарету на скатерть. Скоро он начнет говорить.
— Weib, — сказал он неожиданно и умолк. Мандарин поднял голову, его вилка застыла в воздухе.
— Благослови их Бог, — сказал он с чувством, — нам без них не обойтись.
— Weib, — сказал Белаква, — жирное, дряблое, мучнистое слово, сплошь груди и задница, буббуббуббуб, бббаччо, бббокка, чертовски хорошее слово, — он ухмыльнулся, — взгляните на них.
— Не знааааю, — тяжело вздохнул Мандарин.
— И как только, — продолжал Белаква, — вы осознали ее как Weib, можно посылать все к чертям. Я ненавижу лжецов, — сказал он в бешенстве, — которые приемлют путаницу, faute de mieux, помоги нам Бог, и ненавижу жеребцов, для которых путаницы не существует.
— Жеребцов? — эхом отозвался Мандарин. Он был поражен. — Лжецов? Путаница?
— Между любовью и таламусом, — воскликнул Юниперус, — как вы можете спрашивать, какая путаница?
Мандарин грустно вытер рот тыльной стороной ладони.
— Я только несведущий женатый человек, — сказал он, — обремененный семьей, но мне никогда не приходило в голову, что я — или лжец, или жеребец.
— И уж точно не любовник.
— Любовник, но только по-своему, возвышенно и благородно, — сказал Мандарин, — не по-вашему. Не лучше и не хуже. Просто не по-вашему. Я вас знаю, — молвил он, — грошовый недоносок, бесчестный высоколобый протестант от низкой церкви, задирающий свое ветхозаветное рыло на все, что вам недоступно.
— Хуже! — крикнул Белаква. — Гаже! подлее! мерзее!
Мандарин был в восторге.
— Ненавидящий плоть, — хохотал он грубо, — по определению.
— Я ничего не ненавижу, — сказал Белаква. — Она меня не увлекает. Она пахнет. Я никогда не страдал геофагией.
263
Дрогеда — крепость в Ирландии, взятие которой войсками Кромвеля в 1649 г. стало центральным эпизодом завоевания Ирландии англичанами.
264
Беллибогхилл — провинциальный ирландский город.
265
Жак Тибо (1880–1953) — французский скрипач, концертировал как солист и в трио с А. Корто и П. Касальсом. Сала Бьянка — зал в палаццо Питти во Флоренции.
266
Порка (фр., ит.).
267
От исп. bastonada — наказание палками, в частности палочные удары по пяткам.
268
Букв.: лови день, наслаждайся мгновением (лат.).
269
Гораций. Римская сатира. — М.: Худож. лит., 1957, с. 14–15.
270
От греч. Callipyge — Прекраснозадая.
271
«Превращение задницы в светило» (фр.).
272
Се человек (лат.). Здесь имеется в виду самое тяжелое покаянное наказание монахов-кармелитов под таким названием, во время которого кающийся посыпал голову пеплом, надевал терновый венец и наносил себе удары по спине.
273
Много ты понимаешь! (нем.).