Страница 2 из 11
Я – поляк и вступил в русскую армию в качестве добровольца. Великий князь Николай[1] выпустил манифест, согласно которому в случае победы союзников Польше обещалась свобода.
Руководствуясь чувством патриотизма, я пошел воевать. Ведущие державы поступили точно так же, пообещав свободу Польше, и многие поляки пошли воевать на их стороне. Таким образом, поляки сражались против поляков, однако все они руководствовались чувством патриотизма и любви к Польше, одними и теми же идеалами.
В нашем полку нас, польских уланов, было двести человек – крошечная доля чужеземцев в составе огромной русской армии, отделенная даже от польского пехотного легиона. Во время войны и позже, во время революции, мы беспорядочно перемещались, всегда несколько отделенные от остальных поляков. Хотя мы воевали и гибли, но в действительности оставались зрителями.
Нам были ближе поляки, воюющие в немецкой армии, чем русские, в армии которых мы воевали.
И мы испытывали к русским большую враждебность, чем, например, к австрийцам; русские никогда не видели в нас братьев. Они относились к нам как к побежденному народу. Они не то чтобы ненавидели нас – просто не замечали.
Но мне нравились русские солдаты, и они платили мне той же монетой. Пару раз они спасли меня от неприятностей, и я был благодарен им за это. Как офицер, я находился в более выгодном положении. К примеру, если требовалось залечь в засаде и в распоряжении трех человек были камень, грязь и вода, то офицеру доставался камень, унтер-офицеру – грязь, а солдату – вода.
Осенью 1916 года наш уланский полк находился примерно на полпути между Черным и Балтийским морями. За нами раскинулись огромные российские просторы. Темные беспокойные мысли волновали тихую душу России. Со временем этим мыслям было суждено окрепнуть и двинуться по стране, словно могущественным гигантам с руками и ногами из стали. Они уничтожили старый строй и на этом месте провозгласили новых богов и выдвинули новых вождей.
Но все это было еще впереди. Сейчас на нашем фронте царило относительное затишье. Офицеры и солдаты, не считая печальных обязанностей, связанных с ранеными, и еще более мрачных обязанностей, связанных с убитыми, занимались обычной рутинной работой. Наступило время для раздумий и разговоров. Мы все получили возможность обдумать то, что произошло за прошедшие два года, и спросить себя: «Где же я окажусь еще через два года?»
Известие о неудачном любовном опыте немецкого капрала было довольно забавным. В течение нескольких недель уланы говорили на эту тему, смеялись над капралом, но на войне веселый смех незаметно сменялся истерическим, затем переходил в вопли и заканчивался мертвой тишиной – обращением к мыслям и бесконечным вопросам.
Около шести утра пришел приказ привести полк в боевую готовность. Мы должны были занять некую деревню, расположенную в получасе езды верхом.
Немцы без труда заняли эту деревню и удерживали ее в течение двух дней. Мы получали время от времени подобные задания, которые напоминали нам, что мы находимся на войне. Данная деревня не представляла никакой ценности и не имела стратегического значения.
В семь часов утра все было закончено: мы заняли деревню, немцы отступили. В деревне проживало порядка пятидесяти человек, одни старики и дети. Мы готовились провести приятный вечер и надеялись хорошо выспаться ночью.
Позже, в условиях полной секретности, в деревне появились русские артиллеристы. Они установили три зенитных орудия, накрыли их брезентом в зелено-желто-черных пятнах. Благодаря камуфляжу орудия должны были слиться с окружающей природой. Но спустя мгновение после установки орудий с немецкой стороны последовал ураганный огонь. Зенитная батарея была уничтожена за полчаса.
Все это было странно. Мы действовали стремительно. В шесть утра, получив приказ о взятии деревни, мы уже в семь утра захватили ее. Прошел только один час. Зенитная батарея появилась в деревне с соблюдением полной секретности, однако была мгновенно уничтожена. Ситуация показалась нам крайне подозрительной.
Мы получили задание выяснить, что не так с этой деревней. Мы исследовали не только саму деревню, но и несколько километров в округе в поисках каких-либо коммуникаций.
На дне ручья мы обнаружили изолированный провод и, следуя вдоль этого провода, пришли к сараю. Провод пройдя под полом сарая, поднимался по стене и заканчивался в туше теленка, подвешенной к балке. Внутри туши располагался телефонный аппарат. Самое необычное место в мире для телефонного аппарата, однако именно там он и находился.
Нам стала ясна задуманная комбинация. Немцы заняли деревню, чтобы провести телефонную линию, и через два дня ушли.
Сарай принадлежал крестьянской чете; муж был поляком, а жена немкой. Обоим было за сорок; муж немного старше жены. Когда их пришли арестовывать, они еще спали. Сразу же было назначено заседание военного трибунала.
Суд проходил в полуразвалившемся, грязном домишке. Зияющие оконные пролеты были частично забиты досками, а частично занавешены конскими попонами. Я дежурил снаружи и, подняв попону, заглянул в комнату. За столом сидели три офицера. Помещение освещалось двумя свечами, стоящими на столе.
Офицеры сидели, поставив локти на стол и опустив на скрещенные руки голову. Они выглядели невероятно утомленными, словно чернорабочие, проработавшие всю ночь и уставшие настолько, что утром у них уже не было сил, чтобы отправиться домой.
Офицеры хотя и вели допрос крестьянской пары, в душе понимали всю бессмысленность этой акции, заранее зная, что должно произойти.
– Сколько вам лет?
– Где вы родились?
– Какой вы национальности?
И наконец, последний, главный вопрос:
– Виновны или нет?
Мужчина упорно молчал. Он опустил голову, словно испытывал чувство стыда. Но прежде чем офицер, председательствующий на суде, успел задать этот последний вопрос женщине, она разразилась яростной речью. Женщина была слишком возбуждена, чтобы говорить на одном языке. Она изливала потоки ненависти, мешая польские, русские и немецкие слова. «Я родилась в Силезии и вышла замуж за поляка! – кричала она. – Я любила его, но не страну, в которой мне пришлось жить вместе с ним. Моя семья пострадала от войны. Отец братья – все убиты». В течение десяти минут она посылала проклятия в адрес сидящих перед ней офицеров, всей армии в целом, российского императора, всего мира.
Согласно правилам трибунала обвиняемый должен прямо ответить на вопрос, виновен он или нет. Никакие другие слова не имеют ровным счетом никакого значения. Время от времени, когда женщина делала паузу, чтобы восстановить дыхание, звучал спокойный голос майора:
– Виновны или нет?
Женщина торопилась излить свои чувства и не отвечала на вопрос.
– Виновны или нет?
Монотонно звучащий вопрос, произносимый с механической настойчивостью граммофона.
Слова, произнесенные на одном дыхании, в конечном итоге превратились в поток бессвязных звуков, напоминающих крики животных.
– Виновны или нет?
Муж начал подталкивать ее локтем в бок, пытаясь остановить поток бессвязной речи, чтобы она наконец ответила на вопрос относительно виновности. Похоже, жена поняла, что от нее требуется, и, сделав паузу, выкрикнула:
– Да, да, я виновата, но не больше, чем вы! Вы, убившие всех моих родных! Я хотела это сделать и сделала бы снова.
К полуночи свечи оплыли, приняв какие-то фантастические очертания. В сизом от чадящих фитилей воздухе виднелись темные силуэты присутствующих на суде. Председатель посмотрел в глаза сидящего справа офицера, а затем перевел свой взгляд на офицера, сидевшего от него по левую руку, и записал в протокол: «Виновны».
Офицеры встали.
Женщина продолжала говорить, даже когда солдаты стали выводить их с мужем из дома. Муж пытался успокоить жену, но она не обращала на его слова никакого внимания. Постепенно их силуэты растаяли в темноте, но я еще долго слышал женский голос.
1
Николай Николаевич (1856–1929) – великий князь. Во время Первой мировой войны (1914–1918) с 20 июля (2 августа) 1914 года по 23 августа (5 сентября) 1915 года Верховный главнокомандующий Российской армией. С 1919 г. в эмиграции. (Здесь и далее примеч. пер.)