Другой Путь

К примеру – был ли Горбачев «агентом влияния»? Как-то так устроена психология, что когда человека убедили в том, что дважды-два равно пяти, то даже разум оказывается бессилен этому убеждению сопротивляться. Я прибавляю два к двум, я раскладываю каждую двойку на единицы и складываю уже их, я каждый раз получаю ЧЕТЫРЕ, но я в это не верю, потому что убежден, что должно получиться ПЯТЬ. Так и с Михаилом Сергеевичем: человек ведет себя как вражеский агент, сдавая все достижения страны, ее народ и ее ресурсы, говорит, как вражеский агент, замазывая дерьмом все вокруг, хитрит и изворачивается как уж на сковородке – но вот, поди ж ты! Нет прямых доказательств, что ему за это заплатили, что его заставили и научили – и я свято верю, что он просто хотел как лучше, а получилось так, как получалось у российского посла в Украине, заслуженного газовика и вообще хорошего человека.

Находилась ли на самом деле наша страна в том предсмертном состоянии, выход из которого был возможен только через ту действительность, что была должна сложиться? Ничто вокруг на это не указывало: народ сыт-обут, ну да, не все всегда есть, случается дефицит какого-то товара вроде мыла или стирального порошка, но только для тех, кто не хочет ничего делать.

Про стиральный порошок нам на лекции рассказали байку, что исчез он потому, что понадобился советским доблестным войскам для устроения сейсмической атаки. Якобы с помощью насосов закачают мыльный раствор под землю – чтоб смазать всякие слои и тектонические плиты, потом подорвут в определенном месте килотонн двадцать и пошло-поехало сверхзмлятресение на всей территории вероятного противника! Мы посмеялись и попросили у лектора адрес пункта приема стирального порошка, чтобы принести хотя бы «жменю», чтобы помочь родимой армии и флоту. Он отшутился, сказал, что сам занял очередь, но движется все очень медленно, потому что советская власть ударными темпами вводит в эксплуатацию все новые и новые заводы бытовой химии на страх потенциальному противнику.

Может быть, мои «железные старики» просто знали цену своим товарищам, засевшим в Кремле? Готовых на что угодно, лишь бы остаться у кормушки? Надеюсь, когда-нибудь Павлов и Воронов меня просветят на этот счет. Вот кстати, когда я «вспоминал» о Павлове теперь – он все так же бросался с балкона на газон в октябре девяносто первого. А Воронов умирал на три года позже. Странно это.

Я знал, что уже очень скоро Союза не станет, но вот понимания причин этого невероятного будущего так и не приходило. Я то скатывался к полной убежденности в действиях вражеских агентов и предателей, то решал, что во всем виновата кривобокая экономика. Но, в условиях интеграции в СЭВ она и должна быть кривобокой – мы делаем турбины для ГЭС, а, к примеру, чехи или югославы – ботинки и вагоны для метро! Потому что это нормальное разделение труда: если у чехов получается лучше всех выделывать шкуры и быстрее шить ботинки – пусть они этим и занимаются! Зато взамен получат лучшие в мире самолеты и качественную сталь!

Вопросы крутились, роились, пересекались и смешивались в непотребную кучу, но ответов не было – мои догадки оставались только догадками, а знание не приходило. И я открывал шторку и смотрел на горизонт, необыкновенно красивый, подернутый бело-розовым пухом облаков, далекий и недостижимый – примерно как мое желание не допустить катастрофы.

Я знал, куда и зачем мы летим, знал, что Куба – просто место пересадки и сокрытия следов: после Гаваны, ставшей в эти дни настоящим Вавилоном, смешавшим все расы и национальности, мы перестанем быть Сергеем Фроловым и Захаром Майцевым. В Мексику полетят два финна – Антеро Мякинен и Тапан Мякеля – до следующей пересадки в Мехико, откуда вылетят в Даллас два американца: Закария Майнце и Серхио Саура.

Под этими именами нам предстояло прожить достаточно долго, чтобы окончательно с ними свыкнуться.

В остальном техническая сторона нашего предприятия представляла для меня пока еще темный лес: причина была все та же – я знал, как и что должно произойти в ближайшие тридцать лет, но не имел ни малейшего понятия о настоящих причинах грядущих событий.

Вместе с боксерами, к делегации которых были приписаны мы, на Кубу летели еще и волейболисты и ватерполисты – весь самолет был забит спортсменами и их тренерами, массажистами, докторами. Народ по большей части был молодой – немногим постарше нас с Захаром, между собой почти все оказались знакомы и поэтому, когда на десятом часу полета кто-то в передней части салона запел про пешеходов, бегущих по лужам, песню подхватили и все остальные пассажиры.

Мы летели над Атлантикой и весело распевали про голубой вагон. Артем морщился и пояснял, что почему-то нашим путешественникам сильно нравится петь песни из мультиков. Сам он молчал и все так же улыбался стюардессам, носящим воду по рядам.

Мы прилетели в аэропорт Гаваны имени кубинского поэта Хосе Марти в начале десятого вечера – часовая разница, составлявшая восемь часов, здорово растянула этот бесконечный день. Тропики обрушились на нас еще у трапа, сразу по выходу из самолета – несмотря на то, что по местным меркам уже была практически ночь, рубашка моментально взмокла и прилипла к телу, а от бетона, едва начавшего остывать, в нас ударила волна теплого воздуха. Я спускался по трапу последним из нашей троицы и смотрел, как Захар вытирает пот со лба, а Артем промакивает платочком свою плешь на темени. На их спинах тоже потемнели рубашки.

– Офигеть, – это были первые слова Захара, произнесенные на гостеприимной кубинской земле. – Как жить-то в такой жаре?

– Привыкай, парень, турецкая баня, только бесплатно, – порекомендовал Артем. Он повесил свою сумку на плечо и скомандовал: – За мной!

Похоже, здесь он бывал уже неоднократно: мы не стали дождаться, когда разгрузится вся делегация, а, пройдя таможню так же быстро как в Москве, направились куда-то через темный парк.

Свернув на одну из дорожек, мокрые от пота и влажного горячего воздуха, мы остановились под мотыляющимся под порывами ветерка фонарем и через полминуты возле нас с визгом – я даже немного успел испугаться – затормозил ярко-зеленый «Москвич-412».

Водитель – кучерявый мулат – выскочил на тротуар и бойко что-то затараторил. Артем выслушал его и сказал одно слово:

– Маньяна[15].

Потом эта «маньяна – завтра» преследовала нас все время, что мы пробыли в Гаване. Кубинцы все дела делали через «маньяна».

Артем забросил вещи в багажник, велел нам полезать в машину и сам уселся рядом с Пабло – так звали нашего водителя.

– Сегодня переночуем у Пабло – его каса[16] свободна, жена уехала к матери в Сьенфуэгос. Отдохнем, а завтра поедем устраиваться в гостиницу.

Пока мы ехали в Гавану, начался дождь – сначала в виде теплой мелкой мороси, а потом ливанул серьезно, заливая ветровое стекло так, что пришлось на пять минут остановиться – дворники не справлялись.

Еще минут через двадцать мы въехали в город. В темноте уже ничего не было видно, да и в тех узких улочках, куда нас привез Пабло, смотреть было не на что.

Мы начали выгружаться, когда, шлепая босыми ногами по лужам, у машины остановились две солидных матроны. Одна что-то спросила у нашего водителя, вторая предложила ему какое-то ведро. Пабло некоторое время торговался, они все смеялись, наш водитель сделал неприличный жест и получил за это шлепок черной рукой по губам, на что снова рассмеялся. Несколько раз прозвучало «маньяна». Потом он шлепнул по широкому заду болтливую хохотушку, достал из багажника воронку и вставил ее в бензобак – в ведре матрон оказался бензин. Взяв у водителя деньги, они ушли дальше по улице, а Захар долго смотрел им вслед – на хорошо заметные в темноте белые кружевные рубахи.

Место для сна нам отвели на втором этаже хибары – у раскрытого настежь окна. Артем поднялся еще выше – на крышу, где у хозяина нашлось еще одно удобное для отдыха местечко.

Вопреки ожиданиям, даже приняв по сто граммов знаменитого рома, сразу провалиться в сон не получилось – наверное, сказалась акклиматизация и резкая смена часовых поясов. Мы долго болтали с Захаром о наших впечатлениях, а потом он спросил, что станет с этой веселой страной после распада СССР.