Страница 155 из 183
И вот дочь перед ним. Случайная эта встреча произошла ночью, в таком месте, где ее пребывание было вполне естественным, а о причинах его появления там было нетрудно догадаться.
Они столкнулись лицом к лицу и просто пройти мимо друг друга, как незнакомые люди, не могли.
Растерянно он сказал:
- Ну, что же ты, Таня?
Она стояла молча, опустив голову, не в силах поднять глаза. А он, не находя других слов и понимая, как глупо вот так стоять молча, снова сказал:
- Ну зачем же ты так, Таня?
Она ответила тихим, прерывающимся голосом:
- Пойдем ко мне, поговорим. Я живу совсем рядом.
Встреча с дочерью расстраивала его планы. Не так уж часто он мог выбраться в этот район. Слишком много времени и сил отнимала работа.
Всю послевоенную жизнь он создавал документы, призывающие к свержению Советской власти. Холодная война согревала его сердце. И в этой войне он не был сторонним наблюдателем. Работал без устали, действовал умно. На основе критических выступлений в советской печати настолько умело разрабатывал "волнения" в СССР, что непосвященных они поражали своей правдоподобностью. Его воображение рисовало все более страшные картины жизни в СССР, и плод его мечтаний, размноженный на полиграфических базах США и ФРГ, разносимый их мощными радиостанциями и телевизионными центрами, органически вплетающийся в общий поток антисоветской пропаганды, казалось ему, неизбежно приведет к свержению строя. Еще совсем немного, и цель будет достигнута.
Огромные усилия разбивались как о стену, не находили отклика, и это все больше раздражало его.
Нарастала ненависть к народу, который, сколько ни толкуй, не может понять, что за пределами родины немало настоящих людей, таких, как он, давно готовых принять на себя историческую миссию и возглавить руководство страной. Ему хотелось пожать плоды своих трудов, хотелось наяву увидеть мифические заговоры и восстания в СССР, которые так красочно изображал он на бумаге. Хотелось чего-то грандиозного, масштабного, глобального. И "глобальное" появилось.
Из-под его пера вышла "Программа демократического движения Советского Союза", якобы присланная на Запад из СССР и подписанная: "Демократы России, Украины, Прибалтики".
Я читал эту книгу, изданную на отличной бумаге.
Читал и ряд его творений, предшествовавших ей. Какие бы небылицы он ни придумывал, никогда раньше они не содержали открытых оскорблений народа. А тут нервы не выдержали. Вся злость, скапливавшаяся годами, вылилась в чудовищных оскорблениях русского народа, не желающего свергать свой строй.
Баранов разбил "Программу" на главы для серии передач по каналам "Свободы". Но передачи не состоялись. Должно быть, поняли, сколько следов на фальшивке, как легко ее разоблачить.
Это был крупный провал, который Баранов тяжело переживал. Он нервничал. Никого, кроме самого себя, не обвинял. Не понимал, как при его опыте и выдержке мог так непростительно грубо ошибиться. Ошибка бесспорная и, что хуже всего, необъяснимая.
Приехав из Мюнхена во Франкфурт-на-Майне по делам энтээса, отправился на Таунусштрассе, чтобы хоть немного развеяться. И тут, как назло, встреча с дочерью. Отказаться идти с ней? Но она уже пошла.
Повернуть тихонько в другую сторону, постыдно бежать? Гордость и чувство собственного достоинства не позволили ему так поступить. И он зашагал вслед, поравнялся с ней.
Шли молча. Пересекли Таунусштрассе и свернули в полутемный переулок. Он сказал:
- Эти муниципальные власти просто возмущают меня. Такие налоги берут с населения, а осветить улицу не могут.
Таня ответила:
- Здесь специально мало света.
- Ну хорошо, пусть здесь, а другие улицы? Чуть из центра свернешь, сразу темнота, хоть глаз выколи.
И никому до этого нет дела, просто смешно. Конечно, там, где они сами живут, фонари понавешены, как прожектора, а о людях не думают, пусть мучаются.
И вообще я тебе должен сказать, что в муниципалитетах засели просто дельцы. Дельцы, думающие только о собственной выгоде.
Таня ничего не ответила. Еще немного шли молча.
Потом он сказал:
- А я ведь тебя послушал, Танюша. Помнишь, ты все говорила - пора купить новый рабочий костюм.
Этот вот на мне новый, ты обратила внимание?
- Мы пришли, - остановилась она у входа в одноэтажный старый дом, затянутый вьющимся диким виноградом. Отперла дверь, зажгла свет в прихожей, через холл провела к себе мимо трех закрытых дверей. В комнате было чисто, уютно, стоял едва уловимый запах духов. Вытянутая вверх и немного в сторону рука бронзовой девушки держала цветок, из которого струился слабый голубой свет.
- Садись, - показала Таня на кресло. - Я чтонибудь приготовлю.
- Нет-нет, ничего не надо, - заторопился он, - я ведь ненадолго.
- Ну тогда виски. - Открыла бар, он осветился изнутри, как освещается автомашина, когда открывают дверь. Достала начатую бутылку, тонкостенные пузатые бокалы и содовую воду из маленького холодильника, стоявшего тут же.
- Ну зачем все это? - недовольно сказал он. - Что ты, ей-богу?
Таня налила виски ему и себе, села на круглый стул без спинки напротив него.
- Содовую наливай сам по вкусу.
Не добавив воды, он залпом выпил, сказал:
- Извини, Таня, я тороплюсь...
- Торопишься? - удивленно переспросила она. - Ну, пожалуйста...
Поднялась, быстрым, привычным движением дернула длинную молнию сзади на платье, тряхнула плечами, и оно упало к ногам.
- Что ты делаешь?! - вскочил Баранов.
- Так ведь ты торопишься, - с упреком ответила она, перешагивая через платье. - Извини, - расстегивала она лифчик, - я забыла предупредить, со стариков я беру втрое дороже.
- Сумасшедшая! - взревел он и, оттолкнув ее, бросился к двери. Она захохотала и прыгнула вслед, крича:
- Держите, держите, он не заплатил.
В холле появился огромный детина, преградивший путь Баранову.
- Что вам надо?! - заревел Баранов.
- Денежки, - лениво ответил детина. - За постельку с Танечкой надо ведь платить.
Неожиданно он ударил Баранова своим огромным кулаком в живот.
Баранов не вскрикнул. Только, согнувшись, схватился за живот обеими руками. Потом немного выпрямился, извлек купюру в сто марок, положил на круглый столик и направился к двери.
- Маловато, - безразличным тоном сказал детина, - за такую девочку маловато, - И ударил кулаком в челюсть. Баранов упал.
- Бей его, бей его, ногами бей, - визжала Таня, суча кулачками, пока не зашлась в истерике,
* * *
Графиня Елена Бардес живет прошлым. Она рассказывала о своей молодости, а мне казалось, будто все это давно знакомо. Я не знал, говорит ли она о своей жизни или повторяет что-то кисейно-голубое, где-то давно ею прочитанное. Впрочем, оснований для того, чтобы сказать это с уверенностью, у меня не было. Возможно, и в самом деле она вращалась в высшем свете Петербурга и теперь вспоминала самое для нее броское из той жизни. Но так или иначе мне надо представить графиню и привести именно ее рассказ, а не свои сомнения.
Великолепие балов, маскарадов, пикников Елена ощущала, видя, как готовятся к ним взрослые, а она, еще совсем девочка, только трепетно мечтала о чудесном, сказочном мгновении, когда сама появится в этом манящем, прекрасном мире и обязательно будет в центре его, и наконец, первый ее бал, изумительный, захватывающий, неповторимый, как у Наташи Ростовой.
Игра хрустальных люстр на мраморных колоннах, сверкающие узоры паркета, оркестр где-то под потолком, шикарное общество и сама она, юная, неотразимая, то окруженная поклонниками - мальчиками из кадетского корпуса, то скользящая в плавном танце или несущаяся в головокружительном вальсе.
Вот, собственно, и все ее воспоминания, если отбросить бесконечные повторения одного и того же, обогащенные всякий раз новыми деталями.
Графиню Бардес я увидел за столиком под грибком на пляже в Пицунде напротив четвертого корпуса, где мы отдыхали вместе с писателем Юрием Корольковым. Она продавала бюстгальтеры. Озираясь, доставала из саквояжа по одному, чтобы не привлекать внимания. Тем не менее вокруг нее стали собираться девушки. Она решительно защелкнула саквояж и жестом показала все, нет больше.