Не поле перейти

Я ездил не как турист. Я собирал недостающие мне материалы для книги, над которой работал. И времени у меня было достаточно, чтобы увидеть не только витрины. Но могу подтвердить: да, обслуживание отличное, магазинов много, выбор большой.

Все было хорошо в отеле Хильды Марии Шредер, хотя эти через край улыбки и радость обслуживающего персонала казались не очень искренними. Исключением, пожалуй, был портье, первый, кого здесь встретил. Звали его Генрих Борб. Высокий лоб, красивая седина, добрые и умные глаза излучали теплоту и обаяние. На нем был темный костюм не очень хорошего качества, далеко не новый, с явно короткими для него рукавами. Видимо, они уже подшивались, и он втягивал в них руки, точно ему холодно.

Каждый раз, когда я выходил из отеля или возвращался в свой номер, неизменно встречался с ним в саду. Даже занятый приезжающими, он успевал пожелать мне добра. А иногда мы обменивались несколькими фразами. Он не упускал случая высказать свои симпатии советским людям, которых близко узнал, когда был у нас в плену и работал на строительстве.

И тут выяснилось поразительное обстоятельство.

В одном из боев дивизия, где он служил, отражала атаки моей дивизии. И чуть ли не в один и тот же день он был взят в плен, а я тяжело ранен.

- Ведь мы могли тогда убить друг друга, - сказал он и рассмеялся.

Это обстоятельство почему-то привело его в восторг. Откровенно говоря, и мне оно не было безразлично, хотя и не могу пока разобраться в своих ощущениях, возникших в разговоре. Только разговор этот сблизил нас.

Было в портье что-то симпатичное, и его улыбкам верилось.

Однажды я вернулся в отель очень поздно. Щурясь на фары, бросился навстречу тот же Борб.

- Когда же вы отдыхаете? - удивился я.

Он улыбнулся:

- Завтра. Завтра у меня выходной. Уеду к своим в Дюссельдорф. Это совсем близко.

В Дюссельдорф на следующий день собирался и я.

Сказал, если у него нет транспорта, охотно подвезу.

Условились ехать вместе.

Пока мы разговаривали, во флигеле, затянутом зеленью, стоявшем далеко от главного здания, зажглись два окна. Свет пробивался сквозь деревянные жалюзи.

Я еще раньше собирался спросить, что это за дом и почему там даже днем опущены жалюзи.

- Тоже сдаются комнаты, - неуверенно и не сразу сказал Борб.

* * *

Больше месяца, с короткими перерывами, я прожил в отеле Хильды Марии Шредер. Близко наблюдал жизнь этого дома. В Дюссельдорфе мне предстояло побывать несколько раз. По просьбе Борба я старался приурочить свои поездки к его выходным дням, выпадавшим чаще всего на вторник, как на менее загруженный день. Мы ездили вместе. Он рассказывал о своей жизни, о жизни отеля. Ему очень хотелось побывать у нас, посмотреть на дома, которые он строил на Украине.

Когда я уже собирался в Москву, спросил, не будет ли он возражать, если, изменив имена постоянных обитателей отеля, все же опубликую то, что он мне рассказал.

Борб не согласился:

- Как ни маскируйте, если дойдет до Брегберга, он все поймет. Представляете, что со мной будет?.. Но... - как-то странно улыбнулся он, возможно, я напишу вам, что согласен. Возможно, это будет скоро.

Этот разговор происходил в середине шестьдесят девятого года. Недавно я снова побывал в Западной Германии. После всего, что я узнал, останавливаться в отеле фрау Хильды Марии Шредер не мог. Но очень хотелось повидать Борба.

И вот хорошо знакомый мне парк. Все было там, как и в первый приезд. Но не было Борба. Вместо него к машинам бросался какой-то здоровый парень.

- Не знаю, - грубо ответил он на мой вопрос о Борбе. - Интересно, зачем вам понадобился этот тип?

Как-то странно он говорил. Видимо, случилось чтото серьезное.

ПАДЕНИЕ СИЛЬВИИ

Отель действительно принадлежал Хильде Марии Шредер. Фактическим хозяином являлся Брегберг, бывший гитлеровский офицер. На фронте он не был, в боях не участвовал. Но командовал в тылу подразделением, которое приводило в исполнение приговоры фашистского суда. На эту выгодную должность он попал не сразу. Сначала был тюремным надзирателем, потом начальником одного из тюремных корпусов и лишь после этого, хорошо проявив себя, стал командиром особого подразделения, где при фантастически высоком окладе не требовалось ни умственного, ни физического напряжения.

Генрих Борб, техник-строитель высокой квалификации, работал в ту пору на военном объекте. Однажды вместе с бригадой из трех человек его послали на тюремный двор, где сооружалась пристройка к корпусу.

Что за пристройка, никто не знал. Я не очень понял, как это возможно технически, но каждую стену или узел, что ли, с какими-то нишами, навесами, выступами клали разные люди, от которых уже построенное закрывалось брезентом. Начальником основного корпуса был тогда Брегберг. В его распоряжение и поступил Борб.

К концу первого дня работы Борб случайно зацепил крючком от куртки край брезента. Тут же отцепил его, но именно в это время появился Брегберг. Он не знал, что произошло. Он увидел только, как техник выпустил из руки край брезента. Значит, заглядывал. Совершенно спокойно сказал:

- Пока я вас арестую, а потом расстреляем.

Спустя несколько дней он объяснил Борбу, что только благодаря его, Брегберга, стараниям расстрел заменен посылкой на фронт. Так Борб стал солдатом.

Все это происходило в Мюнхене, где жил Брегберг, где и сейчас находятся его жена и взрослые дети. Но сам он не решился остаться там. О его жестокости знали многие. Он ведь расправлялся не с русскими или поляками с немцами.

В те времена дочь эсэсовца Хильда Мария, без ума влюбленная в Брегберга, была его сожительницей. Ее мать умерла, а отец не вернулся с фронта. Она осталась единственной наследницей капитала, полученного от продажи произведений искусства, награбленных отцом в странах Европы.

Брегберг, еще раньше изменив фамилию и своевременно убравшись из Мюнхена, склонил к бегству и Хильду Марию. Он и помог ей купить отель на берегу Рейна.

Держа Хильду Шредер в страхе перед разоблачением, Брегберг постепенно прибирал к рукам все дела отеля. Помогала ему в этом и экономка Сильвия.

Еще совсем девчонкой она мечтала о личном счастье. Может быть, потому, что была некрасива. Ее отец, мелкий почтовый клерк в Гамбурге, не мог дать ей ни должного образования, ни приличного платья.

Она решила купить счастье. Тысячи девушек идут в публичные дома, года три-четыре копят деньги, а потом уезжают подальше от постылых мест, где гибла их молодость, и, тщательно скрывая прошлое, выходят замуж. Говорят, они становятся любящими женами и матерями, умело сводящими концы с концами в семейном бюджете.

Сильвию такая перспектива не устраивала. Она мечтала о больших деньгах, о сказочных путешествиях с любимым. Он тоже будет ее любить. Деньги заставят.

Оставалось решить, где взять деньги. И она решила.

Решила идти тем путем, что и тысячи таких же бедных, как она. Только она умнее Она будет жестоко и беспощадно отнимать у своих клиентов все, что они имеют. Будет действовать бесшумно и ловко, как японка. Она видела это в кино. Научится изощренной любви, станет выполнять любые садистские требования Но мгновенно действующее снотворное будет всегда своевременно опущено в бокал.

У Сильвии не было комнаты, не было нарядов. Начинать с улицы не хотелось. И ей повезло. Ее взяли в переулок Гербертштрассе.

Я был в этом гамбургском переулке. Если свернуть со сверкающего, огненного Реппербан, где сосредоточены сотни ночных ресторанов, баров, публичных домов, если свернуть на малоосвещенную улицу и идти по правой стороне, минут через пять увидишь переулок, загороженный стеной. Оставлен только узенькич проход - одновременно не протиснуться и двоим.

С противоположной стороны - такая же стена. Ни одного фонаря, ни одной лампочки на домах. Тускло светятся огромные витрины. А за стеклом - живой товар.

Раздевшись, впервые вышла на витрину Сильвия, когда ей исполнилось семнадцать лет. Пришла сюда, полная надежд, сил и злобы. А главного, что требовалось, - красоты - не было. Не было и спроса. Но зря занимать место на витрине нельзя. Место стоит денег.