Страница 103 из 183
Вскоре вышла замуж и уехала куда-то Дарья. Потом навалились напасти. Неожиданно умерла Мария, а меньше чем через полгода надорвался отец. Не успели схоронить его, как менингит забрал Арефия и утонул в Оби Александр. Даже тела его не нашли. Остался Гриша вдвоем с матерью. Он уже не вставал с постели.
За год спустили на рынке многие вещи. По вечерам мать подавала ему балалайку, и он играл грустные мелодии, тихонько напевая. Играл задушевно.
Об их трудной жизни Гриша написал брату Антону.
Кончалось письмо так: "Свои вещи мы продали. Если ты не против, мать продаст один твой костюм, тот, что похуже. Жив будешь, купим после войны другой".
Ответ пришел скоро. "Что касается костюма, - писал Антон, - то моими вещами не командуй. Из-за этого костюма ты мне смерти желаешь. А ослушаетесь, приду с фронта, пеняйте на себя".
- Вот видишь, Гриша, - сказала мать, утирая слезы, - не надо было сердить Антошу.
Она перебрала в сундуке вещи Антона, добавила нафталина, аккуратно прикрыла остатком старенькой простыни.
Когда окончилась война, Антон вернулся домой. Он поставил на видное место свой иностранный чемодан, не торопясь обнял и поцеловал мать, прошелся по комнате и протянул руку Грише.
Мать засуетилась, собирая к столу. Но Антон сказал, пусть дает только чай. Он сам достал банку консервов, колбасу, сало. Ел с аппетитом, угощал мать, велел дать попробовать брату, чтобы и тот знал, как кормили под конец войны солдат-победителей.
Покушав, указал место, где поставит свою кровать, поднялся л медленно произнес:
- А теперь я буду переодеваться в грс. чданское.
Где мои костюмы?
Мать полезла в сундук, и он видел, как, Придерживая плевами крышку, она перебирала веши Старуха торопилась и совсем запуталась в барахле. Немного пришурив глаза и не поворачивая головы, он стоял посередине комнаты и внимательно посматривал то на мать, то ка брата, стараясь уловить выражение их лиц, ожидая, что они теперь ему скажут.
Когда мать вытащила два костюма, он осмотрел их, потрогал руками, сказал: "Переоденусь потом" - и ушел. От радости, что приехал сын, она не знала, за какие дела браться, суетилась и без толку переставляла веши с места на место. А радость распирала ее, и она побежала к соседям. "Вы слышали, - говорила она всем, кто встречался во дворе, - мой сын приехал. Мой старший сын приехал". Ей было немного обидно, что люди уже знали новость, но все равно она останавливала каждого и торопилась скорее все рассказать, чтобы ее не перебили. И люди выслушивали ее, улыбаясь, и говорили: "Мы видели его, Максимовна, просто красавец, косая сажень в плечах, за двоих сработает".
Особенно была довольна семья грузчика Зарубина.
Его жена Ксения Федоровна и сыновья Гриша и Саша часто приходили в дом Евдокии Максимовны. Они помогали, чем могли, по хозяйству, слушали, как душевно играет на балалайке ее больной сын, слушали его рассказы о войне.
В день возвращения Антона ребята прибежали к дяде Грише. Они тоже радовались за него, радовались, что в доме появился работник и родной ему человек.
- Садись, Сашок, на стул, - сказал Григорий, - а ты, тезка, отодвинь мои ноги и устраивайся на кровати. Буду сон рассказывать.
Ребята знали, что свои сны он сам придумывает, но охотно слушали, потому что сны эти походили на сказки.
- Снилось мне, - закрыл глаза дядя Гриша, - что гонятся за мной жулики. А ноги у меня длинные, мускулистые, сильные. Бегут, бегут эти жулики, а догнать никак не могут. И захотелось мне над ними потешиться. Начал я потихоньку сдавать. Обрадовались бандюги и еще шибче припустили. Вот-вот схватят, уже и руки протягивают. Тут я чуть шире шаг сделал и сразу метров на десять оторвался. Не знал я, какой подвох ждет меня впереди...
В это время пришел Антон. Гриша застесняйся, перестал рассказывать. И ребятам стало почему-то неловко, и они быстро ушли.
Соседи правильно говорили, что приехал настоящий работник. Антон и дня не хотел сидеть без дела Пошел на завод, объяснил, что всю войну был на фронте и еще больше года после войны оставался в армии, и вот вернулся, и на его плечах родной брат-инвалид и старушка мать, потерявшая троих детей и мужа. Приняли Антона хорошо и, войдя в его положение, подобрали ему работу повыгодней и приставили лучших мастеров, чтобы могли быстро обучить человека.
Смышленый, бойкий и сильный, Антон оправдал доверие и в короткий срок освоил профессию шлифовальщика Уже в первый год заработки его доходили в старом исчислении до двух тысяч.
Он оказался человеком серьезным, денег на ветер не бросал. Но иждивенцем тоже не хотел быть. Каждую получку выкладывал матери ровно столько, сколько на него уходило. Он не считался с тем, что пенсия у брата меньше, и отваливал пять-шесть сотен, а то и все семьсот рублей каждый месяц. Как человек хозяйственный, тщательно проверял, куда расходуются его деньги. А мать по старости и нерасторопности не могла вести точной бухгалтерии, и когда приходило время отчитываться, никак не могла припомнить, куда девалась четвертная, а то и целая полсотня.
Антон не ругал ее за это и даже не упрекал, а молча ходил по комнате и, уже отправляясь в клуб или к товарищам, не повышая голоса, замечал:
- Подумай все-таки, может, вспомнишь.
Она понимала, что не годится так вести хозяйство, и ей было стыдно перед Антоном. Когда выяснилась очередная недостача, она сказала:
- Ты не думай, Антоша, что я расходую лишнее на себя или на Гришу. Это по своей малограмотноети не могу досчитаться.
И на этот раз Антон не стал ее ругать Он только сказал, что, если бы по неграмотности, иногда и излишек мог бы получиться, а то одни недостачи.
Мать подумала, что и в самом деле он прав, но, осмелев, сказала, может, лучше, если он сам на свои деньги будет покупать себе продукты, какие ему нравятся, а она станет только готовить и стирать на него.
Зря старуха все это говорила, потому что ее слова расстроили Антона.
- Когда же это я буду таскаться за продуктами да очередя выстаивать, обиделся он. - Целый день работаю, а вечером то собрание, то другие дела.
- Об этом я не подумала, - примирительно сказала мать, видя, как он стал нервничать. Но Антон понял, должно быть, что отпор дал недостаточный, поэтому добавил:
- Выходит, Гришка ничего не делает, и ты будешь сидеть дожидаться, пока тебе готовенькое на тарелочке принесут, а на одного меня вали, знай, наваливай.
Так, что ли?
Тут совсем не к месту обиделся Григорий и заступился было за мать, но Антон быстро поставил его на место.
- Ты, самострел, лежи да помалкивай, - оборвал он младшего брата.
Голова и плечи Григория дернулись, но подняться он не смог, и костылей уже на месте не было, потому что их за ненадобностью продали, и зря он ощупывал руками это место. Глаза его забегали, руки заметались из стороны в сторону.
- Это кто же самострел? - тяжело глотнув, наконец хрипло спросил он.
- Конечно, самострел, - безразличным тоном ответил Антон. - И месяца не повоевал, домой помчался.
Видели мы на фронте таких. То руку из окопа высунет, то ногу, смотришь, прострелили - и пожалуйте в тыл.
Глаза Григория уже не бегали, потому что в них появились слезы. Руки безжизненно лежали на груди.
Они устали и тоже не могли двигаться. Ему было обидно, что брат так о нем думает, и он стал оправдываться:
- Не пулевое же это ранение. Разве под осколок подставишь? Да и какой дурак станет голову подставлять!
- Все равно в тыл торопился, - тем же безразличным тоном продолжал Антон. - Если бы вперед шел, на немца, и рана спереди была бы. А она у тебя на затылке, вот что.
Григорий опять хотел возразить, что так про пулевое ранение можно говорить, а снаряды и сзади рвутся, но стерпел. Говорить ему было трудно, и он боялся, что будет плакать. А старшему брату, должно быть, интересно стало, что еще скажет Гришка, и он продолжал: