Под прицелом

Он поставил ящик с инструментами на пол.

– Дайте посмотреть.

Вирджиния попыталась поднять створку окна, демонстрируя, что оно не открывается. Райан тоже потянулся к окну. Она отдернула руку, ушиблась о подоконник, и белый комок, зажатый в кулаке, упал на пол. Райан глянул вниз на трусики, накрывшие носок его правого башмака.

И посмотрел ей в лицо. Не так плохо. Хорошая кожа. Глаза зеленоватые. Запах приятный – какой-то лосьон. Очень чистенькая с виду телка. И какое-то странное выражение глаз, будто она действительно завелась и готова на все; телка, которая провела тут сама по себе почти две недели; лет двадцати семи; быть может, замужняя. С виду не самая лучшая в мире, но настоящая, живая; к тому же попавшая в очень трудное положение.

Райан взял ее за плечи, начал поворачивать от окна. Она по-прежнему смотрела на него со странным выражением в широко открытых глазах. Он придвинулся ближе, ладони скользнули от плеч до локтей, обнял ее за талию, притянул и, когда все оказалось в полнейшем порядке, прижался губами к ее губам. Оба рухнули на кровать.

Сперва Джек не понял, что она сопротивляется. Считал, просто возится, затевает игру, но потом, еще прижимаясь к ней, увидел ее глаза, точно один гигантский глаз, устремленный на него, всевидящий, заглядывающий внутрь него и... полный ужаса.

Нет, не то. Взгляд был яростный, высокомерный, потусторонний.

Он опять к ней прижался, легонько поцеловал в губы, в щеку, демонстрируя фирменные приемы старины Джека Райана, провел рукой вверх от бедра, сунул ладонь под ее плечо.

И сказал очень тихо, почти не отрывая губы от ее губ:

– Закрой глаза.

Чмокнул в щеку. Ее глаза закрывались и открывались и опять закрывались. Он принялся целовать веки, нос, уголок рта, нижнюю губу, полез левой рукой под мышку, дотянулся подушечкой большого пальца, только начал дотрагиваться, как она дернулась, сморщилась и открыла глаза.

По-прежнему мягко, тихо, прижавшись, держа ее, Райан спросил:

– В чем дело?

– Мне больно немножко, – пробормотала Вирджиния. Голос ее звучал сонно, протяжно.

– Больно?

– Рубец натерла купальником.

– Ой, прости. – Он вытащил руку, просунул за ее спину, осторожно нащупав пальцами застежку молнии на платье. Начал тянуть молнию вниз, ощущая ладонью обнаженную кожу. Казалось, она не сознавала, что он делает, пока платье не расстегнулось до пояса. Рука двинулась дальше к бедрам, и тут ее глаза в дюйме от его глаз разом открылись.

– Нет.

– Чего – нет?

Она промолчала. Не шевельнулась. Продолжала смотреть на него.

– Я опять тебе больно сделал?

– Не надо, пожалуйста.

– Чего не надо?

Она все смотрела.

– Просто скажи почему? – шепнул Райан мягко и терпеливо.

И она ответила очень тихо, но четко:

– Потому что это грех.

– Что ты хочешь сказать – грех?

– Это грех.

– Грех... А что мы такого делаем?

– Ты знаешь, что мы делаем, – отозвалась Вирджиния.

– Да ведь это естественно. Я имею в виду, мы ведь...

– Если ты женат, – произнесла она.

– Мы ведь просто дурачимся, – улыбнулся Райан.

– Для меня это грех. – Вирджиния поколебалась, а потом хрипло добавила: – Я католичка.

– Ну и хорошо, – откликнулся Райан. – Я тоже.

– Нет.

– Да. Клянусь Богом.

– Прочитай "Верую".

– Да ладно тебе!

– Если ты католик, должен знать апостольский символ веры.

– О, Господи, Боже мой, от всего сердца каюсь...

– Это покаянная молитва!

– Верую во Единого Бога, Отца Вседержителя, – начал Райан, – Творца неба и земли... Ну ладно, зачем это?

– Пожалуйста, отпусти меня.

– Ради Христа, это ведь ты начала.

– Пожалуйста, не говори так.

– Расхаживала тут без штанов.

Вирджиния вырвалась из-под него, сбросила его руки, закрыла лицо ладонями. Из-за этого ее голос, когда она заговорила, прозвучал приглушенно:

– Уйди. Пожалуйста.

– Что?

– Уйди!

– Господи, а ты думала, я собираюсь остаться? – Райан рывком встал с постели, разгладил штаны. – По-моему, – заявил он, – тебе надо собраться с мыслями, вот и все.

– А я думала, ты вернешься вчера вечером, – проговорила Нэнси.

Райан вел "мустанг". Он взглянул на нее и опять стал смотреть на дорогу. Проехали через Джиниве-Бич, выехали на хайвей, выбравшись из тени деревьев на солнечный свет.

– Я хотел, да хозяин все торчал поблизости, – сообщил Райан.

– Ну и что?

– Я хочу сказать, следил.

– Ну и что?

– Не хотелось, чтобы он задавал вопросы.

– Ты боишься его?

Райан снова взглянул на нее.

– Нет, не боюсь... А чего мне бояться?

– Нравится мне его дом, – заметила Нэнси. – Господи боже!

– Главное, ему он нравится.

– Он мировой судья, – сказала Нэнси. – Ты это знаешь?

– Он мне говорил, что ты должна к нему в суд явиться.

– Не могу дождаться.

– Зачем ты это сделала? Зачем сшибла двух парней с дороги?

– Наверное, потому, что они на это напрашивались.

– Ты могла их убить.

– Мне надо решить, как обработать на слушаниях твоего приятеля, – заявила Нэнси. – Быть милой маленькой девочкой или постараться произвести на него впечатление?

– Не знаю, – ответил Райан. – Никогда не видел его в суде. Рей даст тебе адвоката?

– Наверное. Мы это не обсуждали.

Свернув теперь с хайвея на насыпную дорогу из гравия, "мустанг" стал оставлять за собой хвост пыли. Она поднималась, рассеивалась в солнечном свете. По обеим сторонам дороги тянулись ровные и пустые поля до дальнего леса.

– Тут уже все собрали. Сейчас работают ниже, у Холдена. Надеюсь, Боб-младший с ними, – проговорил Райан и сбросил скорость. Под днищем "мустанга" рокотал гравий. – Вон там, – махнул он рукой, – какие-то сборщики. – А когда автомобиль поравнялся с ними, добавил: – Видишь, как надо стоять над рядами? Только эти ребята способны целыми днями работать вот так, внаклон.

– И ты тоже, – напомнила Нэнси.

– Я думал, спину свихну. После первого дня собирался уйти. По-моему, хорошим сборщиком надо родиться. Билли Руис, недомерок, собирал больше всех.

Они ехали вдоль борозд. Райан, щурясь, смотрел на поля, неподвижно лежавшие на августовской жаре, на маленькие кучки фигурок вдали, которые медленно двигались вдоль рядов, но казалось, что стоят на месте.

– Урожай надо собрать на этой неделе, – объяснил он. – Через несколько дней огурцы будут слишком большие для пикулей, это будут уже огурцы...

– Собственно, я люблю пикули, – перебила его Нэнси.

Райан взглянул на нее.

– Ты об этом когда-нибудь думала?

– Ну а как же.

– Если хозяин плантации не найдет сборщиков, сколько потребуется, – я имею в виду, хороших сборщиков, – чтобы снять урожай вовремя, он лишится последней рубашки. Поэтому и нужны сезонники.

– Мне и фермерская работа нравится.

"Мустанг" приближался к амбару и надворным строениям, за которыми выстроился ряд одноэтажных бараков, выгоревших под солнцем и на ветру до чисто-серого цвета. Стояли они на пустом месте, как брошенный армейский гарнизон. Когда подъехали еще ближе, появились признаки жизни: развешанное на веревках белье, шум играющих детей.

Дети на пустой, плотно утоптанной площадке возле амбара минуту постояли, разглядывая машину, потом побежали за ней, вопя на смеси английского с испанским. Женщина в футболке и голубых джинсах показалась в дверях своего дома, другая в мужской соломенной шляпе сидела на перевернутом корыте. В тени прачечной тоже были женщины. Но только одна из них полуобернулась и, подняв руки к веревке с выцветшими рубашками и штанами, проводила взглядом "мустанг", бегущих за ним в пыли ребятишек.

Райан слышал детей, чувствовал взгляд женщины.

– Видишь вон тот барак? – спросил он у Нэнси. – Там мы жили втроем.

– Симпатично.

– Не знаю. На самом деле, не так уж и плохо, – признал он. – Все, что говорят о лагерях сезонников, – правда. Люди живут жутко. Но когда сам тут живешь – я хочу сказать, вместе со всеми, – привыкаешь, смеешься над всякой ерундой, и действительно все не так уж плохо. По вечерам мы играли в футбол, один парень захватил с собой гитару, знаешь, все пели.