Таинственная любовница

Первая неловкая ситуация возникла в начале декабря.

Я никогда не понимала Мустафу и Абсалама. В их присутствии я чувствовала себя крайне неуютно. Я сижу в кресле, вдруг оборачивалась — они стоят у меня за спиной. Они всегда ходили вместе. И я никогда не слышала их шагов, но довольно часто чувствовала, что их темные глаза прикованы ко мне. Иногда мне казалось, что они хотят заговорить со мной, но потом будто бы передумывали. Я никогда не могла точно определить, кто из них кто. И наверное, часто обращалась к ним неправильно. Табита с легкостью различала их, но она знала их уже много лет.

Это произошло днем — когда еще не начали сгущаться сумерки. Я шла в спальню, когда заметила, что дверь, ведущая в ту комнату, которую мы теперь называли комнатой саркофага, открыта настежь. Я подумала, что там — Тибальт, и заглянула внутрь. Мустафа — или, возможно, Абсалам, стоял у окна.

Я зашла внутрь, и второй египтянин мгновенно оказался позади меня — между мной и дверью. Я почувствовала, как у меня по спине пробежали мурашки. Совершенно непонятно почему.

— Мустафа… Абсалам, что-то случилось?

Тишина. Потом тот, который стоял у окна, коротко кивнул другому.

— Абсалам, ты говори.

Я повернулась лицом к Абсаламу.

— Миледи, — сказал он. — Мы ваши покорные рабы, миледи…

— Вы не должны так говорить, Абсалам. У нас здесь нет рабов.

Оба закивали.

— Мы преданно служим вам, миледи, — заговорил Мустафа.

— Конечно, — легко согласилась я, — но к чему…

Дверь позади меня была закрыта. Я посмотрела на вторую дверь, что вела в нашу спальню. Она была полуоткрыта. Но я знала, что Тибальта там нет, потому что он не заходил в спальню в такое время дня.

— Мы много раз пытались сказать вам…

— Ну так скажите сейчас, — предложила я.

— Этого нельзя делать, — проговорил Мустафа, печально качая головой.

Абсалам тоже стал качать головой.

— Чего — нельзя? — спросила я.

— Оставайтесь здесь, миледи. Скажите сэру Тибальту. Он не должен ехать.

Я начала понимать, что эти люди имели в виду. Они боялись возвращаться в Египет, туда, где случилась трагедия, которая свела в могилу их хозяина.

— Боюсь, это невозможно, — сказала я. — Уже разработаны планы. Их невозможно отменить.

— Нужно, — сказал Мустафа.

— Боюсь, что сэр Тибальт не согласится с вами.

— Там смерть. Там проклятие…

«Ну конечно, — подумала я, — О, как же они суеверны!»

— А вы говорили с сэром Тибальтом? — спросила я.

Они покачали головами.

— Бесполезно. Бесполезно было говорить и с его великим отцом. Бесполезно. И он умер. Его настигло проклятие. И оно настигнет других.

— Это только легенда, — уверенно проговорила я, — ничего более. Все будет хорошо. Сэр Тибальт позаботится об этом.

Абсалам подошел ко мне. Он сложил ладони вместе и поднял кверху глаза.

— Миледи должна поговорить. Миледи — молодая жена. Муж слушает ту, которую любит.

— Это невозможно, — сказала я.

— Но там смерть… смерть!

— Мне очень приятно ваше искреннее беспокойство, — сказала я, — но я ничего не могу сделать.

Они посмотрели на меня скорбными глазами и печально покачали головами.

Я пошла в спальню.

«Что ж, это вполне естественно, — снова сказала я себе, — они так суеверны».

В тот вечер, когда мы легли в постель, я сказала Тибальту:

— Сегодня со мной говорили египтяне. Они очень напуганы.

— Чем напуганы?

— Тем, что они называют проклятием. Они полагают, что если мы поедем в Египет, случится непоправимое.

— Если они так полагают, им лучше оставаться дома.

— Они просили меня поговорить с тобой. Сказали, что если муж любит свою возлюбленную, то внемлет ее мольбам.

Он рассмеялся.

— Я сказала им, что это бесполезно.

— Они суеверны.

— Иногда мне становится страшно.

— Тебе, Джудит?

Я прильнула к нему.

— Мне страшно за тебя, мой родной. Что, если случившееся с твоим отцом повторится с тобой?!

— С какой стати?

— А что, если действительно существует какое-то проклятие?

— Джудит, дорогая моя, но ты же не веришь во все это?!

— Если бы кто-то другой руководил экспедицией я бы высмеяла эту идею. Но тут дело касается тебя!

Он рассмеялся в темноте.

— Дорогая моя Джудит! — только и сказал он.

Мне хотелось, чтобы дни бежали быстрее. Какие они темные перед Рождеством! Было много дождей, и хвойные деревья блестели и роняли капли на землю. Пахнущий морем юго-западный ветер свистел и завывал за окнами.

Каждый раз, когда я сталкивалась с египтянами, их глаза были прикованы ко мне с печалью и надеждой.

Я виделась с няней Тестер, но только в присутствии Табиты, потому что старушка постоянно находилась в своих комнатах и редко появлялась во дворе.

Теодосия и Эван приехали в Кеверол-Корт на Рождество. Мы с Тибальтом и Сабина с Оливером были приглашены туда в канун праздника. Приехал Адриан. Он собирался оставаться там до самого отъезда в Египет.

В Кеверол-Корт существовала традиция петь рождественские гимны в центральном холле, куда приходило множество людей со всей округи. Оливер отправлял праздничное богослужение, как раньше это делал преподобный Джеймс Осмонд. Это была особо торжественная служба, а потом в Кеверол-Корт отправлялась целая процессия с пылающими факелами.

После рождественских гимнов избранные гости леди Бодриан шли в зал, где подавался ужин, состоявший обычно из всевозможных пирогов, которые уже многие века считались любимым блюдом на праздничном столе — с голубями, с бараниной и говядиной, — и, конечно, корнуоллская сдоба. Все это запивалось медовыми настоями и напитком, называемым кеверольским пуншем, который готовился в огромной оловянной чаше. Рецепт этого напитка был известен только дворецкому Кеверола. Он передавался от одного дворецкого другому на протяжении уже четырехсот лет. Пунш был довольно крепким.

Меня позабавило отношение ко мне леди Бодриан. Когда она не знала, что за ней наблюдают, то рассматривала меня с подозрительным удивлением, но когда мы с ней оказывались лицом к лицу, она превращалась в саму любезность.

— Рада видеть вас, леди Трэверс. — сказала она.

Я захихикала в душе, но вежливо ответила на приветствие. После того как нас попотчевали пирогами и пуншем, мы отправились в церковь на службу и вернулись домой уже глубокой ночью. Все было так же, как всегда, и я радовалась, что все друзья моего детства собрались вместе в такой светлый праздник.

Рождественский день в доме священника тоже прошел очень славно. Было забавно наблюдать, как Сабина сидит за столом на месте хозяйки — там, где всегда сидела Элисон. За обедом подали индейку, фаршированную каштанами и маслом, смешанным с бренди, из-за которого, как я помню, всегда очень переживали Элисон с Доркас. Сабина же не выказывала никакого беспокойства. Она безостановочно болтала, заставляя нас смеяться и поддразнивать ее. Потом торжественно внесли сливовый пудинг, полили его традиционным бренди и подожгли. Далее пришел черед сладких пирожков, покрытых сахарной пудрой.

Конечно, Теодосии с Эваном и Адрианом не было с нами. Они находились в Кеверол-Корт, поэтому, хотя бы в этот раз, разговор велся на вольные темы, а не о предстоящей экспедиции. Я была очень рада, потому что знала, что Элисон и Доркас они не доставили бы никакого удовольствия.

Потом мы играли в разные игры, показывали пантомимы, загадывали загадки, устраивали конкурсы, в которых я отличилась, а Тибальт — нет. Элисон и Доркас бурными аплодисментами отмечали мои успехи, и это меня глубоко тронуло.

Поздно ночью, когда мы с Табитой и Тибальтом шли от дома священника к Гиза-Хаус, я вдруг подумала, неужели мы всегда будем втроем? Я хорошо относилась к Табите, но бывали времена, когда очень уместной казалась старая поговорка: двое — это компания, а трое — это толпа. Возможно, причина моего недовольства крылась в том, что когда Табита была с нами, отношение Тибальта ко мне ощутимо менялось? Иногда он казался мне почти официальным, словно боялся продемонстрировать ей ту привязанность, которую проявлял, когда мы оставались наедине.