Страница 99 из 102
Рыцарь Ночи громко спросил:
— В чем заключается проклятие сумерек?
Музыка оборвалась, как будто судьба промолвила в мыслях своих: «Довольно!» и острым серпом обрезала чью-то жизненную нить.
В наступившем безмолвии тихо зазвучали слова — их произносил рыцарь Солнца, и радужный клинок медленно ходил над его головой, выписывая в темном воздухе странные узоры, от которых невозможно было оторвать взгляд:
— Раз в четырнадцать лет Ассэ и Стексэ сходятся в опасной близости. Одна из лун — твоя, она ярче светит в краях, где живут эльфы. Вторая луна любит заглядывать в лица спящих людей, и я охотно любуюсь ею, когда отдыхаю от своей солнечной службы. Но сегодня луны столкнутся. Прольется кровавый ливень, звезды не удержатся на небе… Ассэ уничтожит Стексэ, Стексэ сожрет Ассэ, и все живое умрет.
— Мне жаль, — сказал рыцарь Ночи, и рыцарь Солнца отозвался:
— Мне страшно.
Человек в сером развел в стороны руки, и выбежавшие на площадь танцовщики метнули в него кинжалы. Он без труда поймал летящие ножи за лезвия и, бессильно разжав пальцы, выронил их на мостовую. Танцовщики медленно наклонились, подобрали ножи и с опущенными головами разошлись.
Указав на него, рыцарь Ночи спросил:
— Он безумен?
Рыцарь Солнца ответил:
— Он несчастен.
Рыцарь Ночи сказал:
— Его горе пройдет вместе с нашим миром. Осталось недолго…
Рыцарь Солнца покачал головой:
— Его горе никогда не пройдет. Он останется на этой скале и будет созерцать открывшуюся перед ним пустыню, покрытую вечными сумерками.
Рыцарь Ночи закричал, обращаясь к серой тени:
— Хочешь умереть?
Тот не ответил.
Гальен подумал: «Нет, никогда! Но ведь это и невозможно — я не могу умереть…» И ему вдруг показалось, что разыгрываемая перед ним пьеса — ответ на самые безумные надежды, на самые отчаянные мольбы, устремленные в никуда.
Словно угадав, о чем думает зритель, стоящий связанным на телеге, рыцарь Солнца промолвил:
— Несчастный не сможет даже броситься со скалы — он прикован к ней невидимой цепью — собственной кровью. Он ступил на путь сумерек и теперь бессмертен…
— Опасное королевство — сумерки, — сказал рыцарь Ночи.
И тут телега дернулась. Стражники, видимо решив, что и без того слишком много времени потратили на представление, возобновили путь.
«Вот и еще одна вещь из бесчисленного множества тех, что мы видим в последний раз, — подумал Гальен. — Умереть и не узнать, чем закончилась пьеса…»
Сейчас ему это казалось самым несправедливым из всего, что его ожидало, и самым жестоким.
— Кажется, теперь мы можем считаться настоящими придворными, — говорил Ренье, набрасывая на плечи красный плащ. — Посмотри, так хорошо?
— Для чего ты вырядился? — осведомился Эмери. Он был одет почти буднично.
— Так. — Ренье двинул бровью. — Все-таки праздник.
— Ты сможешь веселиться, зная, что произойдет?
Ренье подошел к брату.
— Понятия не имею, — честно признался он. — Есть нечто отвратительное в смертной казни. Но не пойти я не могу.
— Талиессин никого не обязывал идти и смотреть на это, — напомнил Эмери. — Тебе вполне дозволяется отправиться в какое-нибудь другое место. Более веселое. Более интересное.
— Они убили ее… Я был там и не видел, как она умерла, — сказал Ренье тихо.
— Хватит твердить об этом, — рассердился Эмери.
— А ты зачем идешь?
— Из любопытства.
— Не ври, — с отвращением сказал брату Ренье.
— Клянусь тебе, из любопытства…
Ренье махнул рукой и не стал допытываться. Он и сам не мог бы объяснить, для чего ему видеть смерть Аббаны и Гальена. Может быть, для того, чтобы убедиться в том, что они действительно умерли, что Талиессин в последний миг не отменил своего страшного решения.
«Сегодня наступает день крови, — так сказал Талиессин, когда объяснял придворным, каким он видит праздник летнего солнцестояния. — Крови будет много. В том числе и моей. Каждый волен выбирать то, что ему хочется видеть. Я никого не буду осуждать за его выбор. Я не король, я только регент. Нравственные побуждения подданных меня не касаются, коль скоро это подданные грядущего короля, не мои. Я намерен следить лишь за тем, чтобы в королевстве моего будущего ребенка был порядок».
Талиессин удивился, узнав, что братья решили отправиться смотреть на казнь.
— Тебе это интереснее, чем новая пьеса Лебоверы? — спросил Талиессин у Ренье, подойдя к братьям и заговорив с ними вполголоса.
— Я хочу проститься с Аббаной, — сказал Ренье. — И с Гальеном. Когда-то мы были на одной стороне.
Талиессин пренебрежительно махнул рукой.
— Убийцы всегда скучны, Ренье, можешь мне поверить. Посмотри на меня — и увидишь всех убийц, какие есть в мире.
— Вы не скучны, ваше высочество.
— Это потому, что ты хороший человек, Ренье, и еще потому, что ты был последним, кого любила моя мать, — сказал Талиессин. — Но вообще я невыносимо скучен. Спроси хоть мою жену.
Он повернулся к Эмери и вдруг сжал ему руку и шепнул на ухо:
— Спасибо.
Звук барабана и гром тележных колес, сопровождавшие процессию с осужденными, заставляли на миг смолкать общее веселье. Люди останавливались и в безмолвии смотрели на проезжавших. Убийцы скрывались за очередным поворотом, и общее веселье после некоторой паузы возобновлялось.
Все оставалось позади Гальена и Аббаны, все миновало их: праздник, сладкое вино, поцелуи случайных подруг, огни на перекрестках, радость жизни. Гальен оценил особенную жестокость Талиессина, приурочившего их смерть к этому дню — дню, когда сама жизнь изобильно хлещет через край, переполняясь свежей силой.
Чуть дальше от центра стало менее многолюдно, менее шумно, но и здесь бурлила радость. На окраинах выступали захолустные группы артистов, которым достались самые дешевые контракты; кое-кто выступал и без всякого контракта, бесплатно, лишь бы поучаствовать в празднике.
Телега выехала из последних городских ворот и вступила в предместье. Вдоль дороги пылали факелы, и впереди видно было, как появился над горизонтом гигантский золотой край Стексэ. Контуры луны чуть расплывались, так что казалось, будто ее диск раскален и пылает.
На том месте, где несколько месяцев назад было ристалище и, где умерла королева, отгородили небольшую квадратную площадку, посреди которой соорудили грубо сколоченный помост, похожий на обеденный стол. Под столом находилась большая плетеная корзина.
При виде этой корзины Гальена вдруг пробрало холодом: он догадался о ее предназначении. А Аббана продолжала смеяться и оглядываться по сторонам в ожидании, когда же она увидит посланных от герцога Вейенто.
Никто заранее не оповещал о предстоящей казни убийц правящей королевы, однако желающих поглазеть на жестокое зрелище собралось немало. Они напирали на ограждение, и стражники с равнодушными лицами отгоняли их подальше.
Королю, подписавшему смертный приговор, надлежало присутствовать на казни и, более того, нанеся себе ритуальные увечья, выразить свою скорбь по поводу случившегося. Король обязан смотреть, как умирают его жертвы, дабы страшная картина, навек запечатленная в его памяти, впредь призывала его к милосердию.
Король — да; но регент вовсе не должен поступать так, как король, и потому Талиессина здесь не было. Впрочем, несколько человек от королевского двора все же присутствовали. Они выделялись в толпе, поскольку сидели верхом — привилегия придворных.
— Я все равно не верю, что он может так поступить, — сказал один из них. Некогда он принадлежал к числу приближенных принца. Его звали Госелин.
Второй, по имени Агилон, отозвался:
— Талиессин, что бы там о нем ни говорили, — выродок. Вполне в его духе сделать такое. И даже не прийти полюбоваться.