Страница 101 из 102
Агилон не ответил.
Эмери оглянулся в поисках брата. Ренье тоже находился здесь: они договорились, что придут проститься с бывшими друзьями и посмотреть, как те умрут.
«Я не вижу в этом признаков неуважения к ним и их участи, — сказал, помнится, Ренье. — Напротив. Мы проводим их… А кроме того, я хочу увидеть, как умрут те, кто посмел приговорить к смерти правящую королеву. Человек, который решился на такое, должен быть достойным собственной дерзости».
Ренье находился в стороне от основной группы придворных. На гнедой лошадке, подаренной ему Адобекком, он затесался в компанию горожан, и в седле перед ним уже восседала какая-то хорошенькая юная особа в чепчике. Она была жутко бледна, ее глазищи потемнели и расширились, брови все время двигались на гладеньком лбу, а ротик сложился сердечком. Она не отрываясь глядела на осужденных.
Ренье крепко прижимал ее к себе и время от времени наклонялся к ее уху. Что-то нашептывал. Она отвечала, не поворачиваясь к нему.
Ренье вдруг встретился глазами с братом, и Эмери уловил ужас в его взгляде. И еще он догадался: Ренье держал на коленях эту девочку, как иной человек в глубокой печали берет на руки животное, — просто для того, чтобы ощутить поблизости по-настоящему живое существо, счастливое лишь тем, что оно дышит и что кто-то рассеянно ласкает его, а может быть, снизойдет и угостит сладким.
— Пробрало? — спросил стражник у Гальена.
Тот молча кивнул.
— Мне тоже нехорошо, — признался стражник.
— Хватит! — закричал Гальен. — Вы привезли меня сюда, чтобы убить, — так убивайте! Довольно! Не распускайте сопли, вы!..
Он вывернулся из рук стражника и шагнул к помосту. Палач безмолвно наблюдал за ним сверху. Гальен вдруг остановился, привалился боком к помосту, тяжело и быстро задышал.
Стражник нагнал его.
— Вот и ослабел, — сказал он. — Давай помогу.
Он подхватил осужденного под локти и потащил наверх по ступенькам.
— Сумерки возмутились и породили бури, а бури взволновали моря, и волны их поднялись до самых светил, — сказал рыцарь Солнца.
Над площадью на протянутых канатах шли две фигуры, мужская и женская: мужчина в желтом и женщина в синем то сплетали руки, то расходились. Стоя на одной ноге на канате, другую девушка подняла и положила на плечо партнера, а он, извернувшись, коснулся ступней ее затылка. Затем причудливая фигура, образованная их телами, рассыпалась. Они разошлись на самые дальние концы площади.
Зрители завороженно наблюдали за этим воздушным танцем. Лебовера с затаенным злорадством подумал о том, что упрямому владельцу десяти мясных лавок сейчас ничего не видно, коль скоро он наблюдает за спектаклем из окна своего дома. Но тут же отогнал эту мысль как постороннюю: ему показалось, что Софир плохо держится на канате. Неуверенно двигается, танцует без вдохновения. «Проклятый дурак, — подумал Лебовера и тут же адресовал ему жгучую молитву: — Будь лучше, мой мальчик, будь лучше!»
Софир, как будто услышав этот безмолвный призыв, ловко встал на руки и завел колени назад, затем поднялся на ноги, расставил руки в стороны и снова двинулся навстречу Ингалоре.
«Уже хорошо, — мысленно заклинал Лебовера. — Очень хорошо… Но ты можешь лучше…»
Лучи фонарей метались по площади, воздух наполнился хаосом света. В этом смятении на площади танцевали девочки — новички в труппе Лебоверы. От них многого не требовалось: несколько изящных па, а затем — трогательное падение, острые локотки закрывают опущенную голову, вся фигурка выражает ужас. Падение звезд.
И когда последняя девочка застыла, фонари разом погасли. Настала вечная ночь. В этой ночи вспыхнул факел, за ним — второй; в их багровом пламени все опаснее танцевали две луны, Ассэ и Стексэ, все более жестким становилось их взаимодействие, и в какой-то миг зрителям стало казаться, что танцовщики на канатах, протянутых над площадью, по-настоящему ненавидят друг друга, что это уже не танец, а едва прикрытое изяществом движений стремление уничтожить друг друга. Убить по-настоящему. Размозжить о камни.
И когда нога Ингалоры сорвалась с каната и казалось, что девушка вот-вот упадет на мостовую, по толпе протянулся долгий стон. Софир подбежал, торжествуя над соперницей, он занес ногу над ее головой, как бы намереваясь столкнуть ее, но она ухватилась рукой за его лодыжку. На миг оба зависли над бездной, а затем сплелись в объятии и замерли.
Канат начал опускаться, и чем ниже находились оба танцовщика, тем яснее видели зрители, что они глядят друг на друга сияющими глазами и улыбаются. Коснувшись носками мостовой, Софир легко поцеловал Ингалору в висок и убежал, а она, помедлив мгновение, пробежала между «упавшими звездами» и тоже скрылась.
Окруженные танцующими девочками, заговорили оба рыцаря.
Рыцарь Ночи сказал:
— Две луны — одна кровь.
А рыцарь Солнца отозвался:
— Они могут прятаться за тучами, но друг от друга им не скрыться. Через четырнадцать лет они сойдутся опять.
Их голоса утонули в громе клавикордов.
— Лично мне нравятся звездочки, — высказался торговец мясом. И выбросил из окна целую охапку заранее купленных цветов с криком: — Звезды!
Сминая лепестки и наполняя воздух резким запахом роз и резеды, девочки кружились в простеньком танце.
Уида смеялась, когда ей показали ребенка. Окна комнаты были плотно занавешены полотном, но свет на площади горел так ярко, что на фоне оконного проема Уида отчетливо видела кусок нарисованной скалы. Гром клавикордов разливался по ее комнате. Ей предлагали найти более спокойное помещение для родов, но эльфийка отказалась:
— Я не боюсь шума, и последнее, что может мне помешать, — это праздник. Сегодня хороший день, чтобы родить наследника…
Она рассталась с Талиессином накануне. Беременность Уиды почти не бросалась в глаза: она всегда носила просторные одежды, только теперь перестала туго подпоясываться. Талиессин оглядел жену беглым взглядом. Он казался озабоченным, однако вовсе не предстоящими ей родами, а задуманным праздником, к которому к тому же он приурочил казнь двоих мятежников.
— Вы боитесь, мой господин, — сказала Уида.
Он резко дернул головой.
— Чего же я, по-вашему, боюсь, любезная жена?
— Того, что алтарь не примет вашу кровь без крови вашей матери, — сказала Уида невозмутимо.
Талиессин потемнел.
— Да, — не стал отпираться он. — Боюсь. Но у меня нет выбора. Разве что…
— Я могла бы дать вам пузырек своей собственной крови, — задумчиво проговорила Уида. — Лебовера предлагал мне такой хитрый трюк. Вполне достойно артиста! Кстати, превосходный человек — этот Лебовера. Когда-нибудь я попрошусь выступать у него в труппе. Я ведь не королева, мне можно выступить в труппе?
— Да, — сказал Талиессин.
Он отвел глаза, и Уида поняла, что мысль подменить кровь тоже приходила ему в голову. Она положила руку ему на висок и прошептала:
— Вашу кровь примет алтарь.
Он стряхнул ее пальцы и сказал отчужденно:
— Так или иначе, сегодня в полночь все решится.
И ушел.
Уида улыбнулась. Она не ошиблась в своих ощущениях: схватки повторились.
Дом, где она решила родить Талиессину эльфийского наследника, некогда принадлежал Эйле. В комнатах на верхнем этаже, где окна стояли свободными, не закрытыми полотном, находилась нянька Талиессинова первенца, Горэм. Держа на руках мальчика, она стояла у окна и смотрела на пьесу. Ее муж, выполнявший большую часть работы по дому, не считая стряпни, ушел смотреть на казнь.
Горэм, бездетная немолодая особа, обладала большим опытом. Она вырастила восемь знатных детей, работая в разных семействах. Когда Талиессин нанял ее, чтобы она ухаживала за отпрыском наследниковой любовницы, она сразу поняла: вот ее последнее пристанище. Поставив на ноги такого ребенка, она больше не посмеет наниматься на работу к кому-либо другому.