Страница 12 из 39
Я в последний раз взглянула на кирпичный дом. «Шон», — подумала я про себя, — «я знаю, что ты там. Что они с тобой сделали? Что они сделали тебе, что ты так боишься признать собственное имя?»
— Мастриани, — сказал Роб.
Я повернулась и пошла обратно к мотоциклу. Он не задавал вопросов. Просто протянул мне шлем, надел собственный и подождал, пока я не сказала, что готова, а потом нажал на газ. Мы покинули город.
Как только мы снова поехали со скоростью сто сорок, я оживилась. «Ладно», — рассуждала я про себя, когда мы двигались. — «Ты знаешь, что нужно сделать. Ты знаешь, что нужно сделать».
Так что после того, как мы подъехали к кафе, о котором говорил Роб — тусовка «Ангелов Ада»[13], называется «Чик», куда я всегда хотела сходить, так как мы проезжали мимо него каждое пятое января по пути на свалку, чтобы избавиться от елки, только мама никогда не разрешала мне — я это сделала. Я пошла к телефону-автомату у дамской комнаты и набрала номер.
— 1-800-ГДЕ-ТЫ, — ответил женский голос через два гудка. — Меня зовут Розмари. Чем могу помочь?
Я должна была закрыть другое ухо, потому что музыкальный автомат громко играл.
— Привет, Розмари, — закричала я. — Я — Джесс.
— Привет, Джесс, — сказала Розмари. По её голосу я определила, что она афроамериканка. У меня не было возможности знать кого-нибудь из афроамериканцев в городе, но я видела их в кино и на телевидении. Так вот почему я знала, что Розмари говорила как пожилая афроамериканка. — Я почти не слышу вас.
— Ага, — сказала я. — Простите. Я в... ну, я в баре.
Розмари казалось, не была слишком потрясена, услышав это. С другой стороны, она никак не могла знать, что мне всего лишь шестнадцать.
— Что я могу сделать для тебя, Джесс? — спросила Розмари.
— Ну, — начала я и сделала глубокий вдох. — Послушайте, Розмари, — сказала я, — знаю, как это звучит, но мне известно, где находится мальчик, Шон Патрик О’Ханахан, чью фотографию вы поместили на пакет молока. — И затем я рассказала ей.
Розмари говорила:
— Угу. Угу. Угу, — а потом она сказала: — Дорогая, ты...
Роб выкрикнул мое имя. Я посмотрела на него, и он поднял два красных пластиковых пакета. Наши гамбургеры.
— Розмари, я должна идти. Но я ещё кое-что скажу. Та Оливия Мария Д'Амато? Вы сможете найти её в… — И дала ей адрес в Нью-Джерси. — Хорошо? Я должна идти. Пока!
Я повесила трубку.
Забавно, но я почувствовала облегчение. Какое-то чувство в груди. Разве это не странно? Имею в виду, я знаю, что Шон сказал мне никому не говорить.
Сказал мне никому не говорить? Он умолял меня.
Но он также боялся разоблачения, и я не могла понять, хорошо ли это для него. Нет, если его заставляли лгать об имени и прочем. Что с его родителями? Он должен был знать, что они потеряли его. Он должен был знать, что они защитят его от тех людей, у которых он жил. Я поступила правильно, позвонив. Я должна была. Иначе, почему ещё я чувствую себя так хорошо?
Закончилось всё тем, что мы хорошо провели время. У Роба довольно много друзей в «Чике». Все эти парни старше его, и у большинства из них длинные волосы и много татуировок. На их татуировках написано что-то вроде 1/31/68, дата, которую я помнила с уроков истории как Тетское наступление во вьетнамской войне[14]. Друзья Роба, казалось, удивились, увидев меня, хотя были со мной милы. Они привели меня к мысли, что или: а) Роб никогда не приводил девушку в «Чик» (что маловероятно), или б) девушки, которых он приводил, больше были похожи на цыпочек, которые бродили вокруг «Ангелов ада», то есть, высокие, белокурые, ярко накрашенные, имеющие имя Тери или Шарлин, и которые, вероятно, никогда не носили одежду в клеточку (что более вероятно). Возможно поэтому каждый раз, когда я открывала рот, ребята переглядывались пока, наконец, один из них не спросил Роба:
— Где ты её нашел?
На что я не смогла не ответить, потому вопрос был глупым:
— В магазинчике Подружек.
Все, кроме Тери и Шарлин, засмеялись.
Вернувшись, домой тем вечером, я была одной из тех счастливых туристов. Я спасла жизнь ребенка, а может, даже две детских жизни, хотя у меня никак не получится доехать до Джерси и проверить ситуацию с Оливией Д'Амато. И я провела день и часть вечера с сексуальным парнем, который любил скорость и который, если я не ошибаюсь, понравился и мне. Что может быть лучше, чем это?
Только бы родители не узнали.
И они никак не узнают. Потому что, войдя в дом около девяти, — я попросила Роба высадить меня немного подальше на улице, чтобы мои родители не услышали его мотоцикл — я увидела, что они даже не заметили, что я уходила. Я, конечно, звонила из «Чика», и сказала, что задерживаюсь на репетиции, но никто не обратил внимания. Когда я вошла, то поняла, почему. Мои снова ругались. Из-за Дугласа. Как обычно.
— Он ещё не готов! — кричала мама.
— Чем дольше он ждет, — сказал мой отец, — тем тяжелее ему будет потом. Ему пора начинать сейчас.
— Ты хочешь, чтобы он испытал это ещё раз? — допытывалась мама. — Этого ты хочешь, Джо?
— Конечно, нет, — ответил отец. — Но сейчас всё по-другому. Он принимает лекарства. Слушай, Тони, я думаю, для него так будет лучше. Ему необходимо выбраться из дома. Все, чем он занимается — так это лежит на кровати и читает комиксы.
— И ты думаешь, что прислуживание на жаркой кухне ресторана будет лекарством для него? — голос мамы звучал саркастично.
— Ему уже пора вылететь из родительского гнезда, — ответил отец, — и самому начинать зарабатывать на жизнь.
— Он болен! — настаивала мама.
— Он всегда будет больным, Тони, — сказал отец. — Но, по крайней мере, он теперь лечится. И лечение работает. Доктор сказал, что пока Дуглас принимает лекарства, нет никаких причин, по которым бы он не мог... — отец прервался, увидев меня в дверном проеме. — Чего ты хочешь? — спросил он без грубости.
— Хлопья, — ответила я. — Извините, что пропустила обед.
В ответ папа только отмахнулся. Я достала коробку «Raisin Bran» и тарелку.
— Он ещё не готов, — сказала мама.
— Тони, — продолжал отец, — Он не может остаться здесь, в этой комнате, навечно. Я имею в виду, парню уже двадцать лет. Господи! Ему уже пора выходить в свет, общаться со сверстниками...
— Оу, и кухня в «У Мастриани» — всё, что он увидит, выйдя в свет, — в голосе мамы снова прозвучал сарказм.
— Да, — сказал отец, — Вместе со своими ровесниками. Ты же знаешь этих ребят. Общение с ними пойдет ему на пользу.
Мама фыркнула. Я ела свои хлопья, делая вид, что очень заинтересована написанным на обратной стороне пакета молока, но на самом деле я слушала разговор родителей.
— Следующее, что ты, возможно, захочешь — это отослать его в один из тех домов, что на полпути? — сказала мама.
— Ну, Тони, — сказал отец, — это, возможно, и не такая плохая идея. Он сможет встретить других детей с такой же проблемой, узнает, что не одинок в этом.
— Мне это не нравится! — ответила мама. — Я говорю тебе, что мне не нравится это.
Отец развел руками.
— Конечно, тебе это не нравится! — сказала он. — Ты же хочешь с головой завернуть его в вату, как хрустальную вазу при перевозке. Но ты не сможешь этого сделать, Тони. Ты не сможешь всегда его защищать. И не сможешь вечно за ним приглядывать. Он попытается найти способ повторить это снова, невзирая на то, следишь ты за ним или нет.
— Папа прав, — сказала я с набитым ртом.
Мама уставилась на меня.
— Разве тебе никуда не нужно идти, юная леди?
Мне никуда не нужно было, но я решал пойти в свою комнату и позаниматься. Никто не донимал меня расспросами, почему я пошла репетировать после того как якобы шесть часов провела, как раз этим и занимаясь. В этом была вся моя семья.
Клэр Липманн — единственный человек, который мог слушать меня, пока я репетировала. И Рут тоже. Как только я закончила играть, зазвонил телефон. Это была Рут — хотела узнать о прогулке.
— Все прошло нормально, — сказала я, просовывая во флейту шомпол , чтобы убрать конденсат.