Страница 83 из 97
Хованские не молча слушали обвинительную сказку, оправдывались, слезно просили, «чтоб господа бояре выслушали причины те о совершенных заводчиках с начала бунта стрелецкого, от кого был вымышлен, и царским величествам донесли, чтоб им с ними дать очные ставки и безвинно их так скоро не казнить». «Если сын мой, – говорил старик Хованский, – все так делал, как говорится в сказке, то я предам его проклятию». Но Милославский, как говорят, дал знать царевне, и та прислала сказать, чтоб приговор был немедленно исполнен. Стременной стрелец, за недостатком палача, вершил Хованских на площади у большой Московской дороги. Так отпразднованы были именины царевны-правительницы!
В тот же день была написана и отправлена в Москву грамота к надворной пехоте с извещением о казни ее отца-начальника и его сына: «Вы бы их явную измену ведали и никаким прелестным и лукавым словам и письмам не верили, на себя нашей опалы и никакого гнева не опасались и никакого сомнения в том не имели, потому что нашего гнева на вас нет». Но 17-го же числа успел уйти из Воздвиженского другой сын Хованского, князь Иван; ночью он уже был в Москве и рассказывал стрельцам, что отца его взяли в селе Пушкине люди боярские и казнили без указа великих государей; в полку Лопухина рассказывал Григорий Языков, сын окольничего Павла Языкова, что бояре Одоевские и Голицыны со многим собраньем хотят надворную пехоту рубить, что по дорогам стоят на заставах всяких чинов люди и боярские холопи с ружьем, хотят идти в Москву на стрельцов и дворы их пожечь; поэтому надобно надворной пехоте засесть в Москве.
Совет был немедленно исполнен; в первую минуту после страшной вести самым естественным движением было схватиться за оружие и стать в оборонительное положение: стрельцы заняли Кремль, разобрали с пушечного двора пушки, порох, свинец, расставили всюду караулы и сели в осаде, не впуская и не выпуская никого из Москвы. Кричали, что надобно идти против бояр; толпились в Крестовой у патриарха, который уговаривал их не своевольничать; грозили убить его, если он заодно с боярами, но все ограничивалось одними угрозами и криками: страх был господствующим чувством; страх напал и на бутырских солдат, участвовавших в прежних стрелецких волнениях. 20 сентября в Марьиной роще пропали два солдата с лошадьми: этого было достаточно, чтоб Бутырки переполошились; в страхе и сомнении солдаты взяли себе с Пушечного двора четыре пушки. Вечером 24 сентября является на Бутырки крестьянин Воронин и рассказывает, что по Троицкой дороге идут боярские люди, конные и пешие, с ружьем и пушками, видимо-невидимо, идут на дворцовое село Тайнинское и хотят быть в Бутырской слободе 25 сентября в ночь: солдаты, в ужасе, отпустили жен и детей своих в Москву к родственникам. Между тем еще 18 числа узнали в Воздвиженском о стрелецких волнениях и приняли меры: в ближайшие города поскакали придворные с грамотами, чтоб служилые люди спешили к Троицкому монастырю в полном вооружении; вслед за тем двор выехал в Троицкий монастырь, который был приведен в осадное положение, главное начальство было поручено человеку, верному правительнице князю Вас. Вас. Голицыну. 19-го числа приехал к Троице чудовский архимандрит Адриан с известием от патриарха: надворная пехота приходила к нему с челобитьем, чтоб великие государи изволили идти в царствующий град Москву, а у них, надворной пехоты, никакого дурного умыслу нет. Государи отвечали с нарочным, чтоб стрельцы служили, по своему обещанию, верно, от смятения перестали, всполохов и страхования в Москве не делали что Хованские казнены за измену – стрельцам до этого дела нет суд о милости и о казни вручен от бога великим государям, стрельцам об этом не только говорить – и мыслить не довелось; царской опалы и никакого гнева на них, стрельцов, не было; так пусть будут на милость великих государей надежны, и которым из них велено идти на службу в Киев, пусть идут немедленно и тем службу свою покажут; а какие у них есть дела, то они бы прислали об них челобитчиков – выборных людей.
Скорое прибытие с разных сторон служилых людей к Троице большими толпами дало возможность правительнице действовать решительнее: для управления Москвою отправлен был боярин Михайла Петрович Головин, который своими распоряжениями показал стрельцам, что их теперь не боятся; это, вместе с известиями о сборе служилых людей к Троице, нагнало еще больше страха на надворную пехоту; стрельцы плакали, как дети, и 22 числа явились к Головину с челобитьем, чтоб великие государи велели им быть у себя для челобитья, по скольку человек из полку – укажут а без указа идти не смеют. Указ пришел немедленно: быть по 20 человек из полку. 24 числа стрельцы пришли бить челом к патриарху, чтоб отпустил с их выборными к Троице архиерея, одни идти боятся, переказнят их там. Патриарх отпустил с ними суздальского митрополита Илариона, но и это не совершенно их успокоило: некоторые так перетрусились, что бежали с дороги назад в Москву. Остальные 24 сентября были представлены Софье, которая встретила их строгим выговором за их поведение, указывая на многочисленное войско, собравшееся для их наказания. Стрельцы подали ей письменную сказку: «Деды, отцы, дядья и братья наши и мы государям служили и ныне служим и работаем всякие их государские службы безызменно и впредь работать безо всякой шатости рады; услышим от кого-нибудь из нас или от иных чинов людей злоумышленные слова на государское величество, на бояр, думных и ближних людей, таких будем хватать и держать до указу, как будут государи в Москву из похода; а у нас никакого злоумышления нет и вперед не будет; ратная казна, которую мы взяли, пушки, порох и свинец теперь в полках в целости; полки, которым велено идти в Киев на службу, готовы».
Но этого было мало. Правительница обещала простить стрельцов и солдат только с условиями: 1) нынешние свои вины заслуживать головами своими, никакого дурна не мыслить, смятения не затевать и никого к тому не подговаривать, ни к каким мятежникам-раскольникам и другим воровским людям не приставать, по-прежнему не собираться с оружием в город и никуда не приходить, кругов, по козачью, не заводить. 2) Кто станет говорить непристойные речи на государей, бояр и всяких чинов людей, или объявятся прелестные и смутные письма, таких людей хватать и приводить и письма приносить в Приказ надворной пехоты. 3) К начальству многолюдством, с шумом и невежеством не приходить. 4) Самим ни с кем не управляться, не своевольничать и не грабить, быть у начальства в послушании. 5) Пушки и всякие запасы, взятые 18 числа, возвратить немедленно в прежние места. 6) Куда кому указано идти на службу, выступить немедленно. 7) Ни у кого дворов себе не отнимать, людей и крестьян в пехотный строй и на свободу не подговаривать и свойственниками их не называть. 8) В солдатский Бутырский полк и в полки надворной пехоты никого вновь, без указа, не приверстывать; солдатских и надворной пехоты детей, которые моложе семнадцати лет и у которых есть отцы, из солдат и надворной пехоты отставить, быть им до 17 лет в недорослях и жить с отцами; боярских людей, крестьян и гулящих людей, которые в нынешнее смутное время писаны в солдаты и надворную пехоту, выкинуть из того строю всех и отдать их помещикам и вотчинникам по крепостям, а гулящих людей переписать и отправить на прежние места жительства, а на Москве не держать, чтоб от них воровства не было. 9) В дело Хованских не вступаться.
8 октября, в воскресенье, патриарх служил обедню в Успенском соборе, который весь был наполнен стрельцами. После обедни на амвоне поставили два налоя: на одном положили Евангелие, на другом – руку апостола Андрея Первозванного; вышел патриарх, прочел поучение о мире и любви, потом прочтены статьи, исполнения которых правительство требовало от надворной пехоты. Стрельцы целовали Евангелие, руку апостола и приняли статьи от патриарха, обещая желать государям добра и не щадить за них голов своих. Иван Хованский был выдан ими Головину и отправлен в Троицкий монастырь: там прочли ему смертный приговор, положили на плаху, но не казнили, а отправили в ссылку.