Цветок на камне

Казалось, на многие расстояния — только безлюдье, покой и тишина.

— Сложно представить, что где-то идет война. Иногда мне нелегко бывает понять, почему, вместо того чтобы бежать от нее, мы продолжаем ее искать, — не выдержав, заметил Камран и получил ответ:

— Ты знаешь почему. Я никогда не смогу смириться с прошлым, не смогу его забыть, а потому должна что-то делать. Мне странно слышать твои слова. Разве воин должен бежать от войны?

«Прошлое — прибежище отчаявшихся, — подумал Камран. — Нельзя бесконечно оглядываться назад, надо смотреть вперед». Подумал, но промолчал. Мог ли он, имел ли право сказать такое матери, потерявшей детей?

— Я говорю о тебе, Жасмин. Это — не твое. Ты осталась жить, значит, должна жить. Только не так, а по-другому.

Асмик повернулась к нему:

— У меня плохо получается то, что я делаю?

— Хорошо. Так хорошо, что иногда мне становится страшно.

Женщина остановилась и прошептала:

— Чего ты хочешь, Камран?

Он тяжело промолвил:

— Я не знаю. Однако я до сих пор верю в то, что в этом огромном мире есть место, где мы сможем быть счастливы. Мне бесконечно жаль, что путь туда заказан и мне, и тебе.

Асмик опустила голову. Это она лишила его всего, его, единственного человека, которого еще могла сделать счастливым.

Он ничего от нее не требовал, он любил ее нежно, печально, с каким-то безнадежным смирением. То была страстная, упрямая привязанность, он отдал себя ей всецело и навсегда.

Они дошли до укромного уголка. Здесь были не только камни, но и трава; солнце мягко освещало землю. На мгновение женщина прислонилась спиной к холодной каменной стене, а потом принялась раздеваться.

Перешагнула через ворох одежды, приблизилась к Камрану, сверкая белоснежным упругим телом, и положила прохладные ладони ему на грудь.

— Я здесь.

Камран не был уверен, что она здесь. Он не был уверен в этом с тех пор, как впервые увидел ее после долгой разлуки. Однако ему не хотелось об этом думать. Он обнял Асмик, и страсть пронзила его душу и тело. У них было мало времени, тогда как Камран мечтал о том, чтобы когда-нибудь выдалась целая ночь, безумная ночь, в течение которой он мог бы сжимать Асмик в объятиях, не думая ни о чем, ни о чем не жалея и ничего не боясь.

Он знал, что напрасно надеется, так же как был уверен в том, что Асмик ничего не чувствует. То была жалкая подачка, простая уступка его желанию.

— Тебе никогда не казалось, что судьба подарила нам новую встречу не в награду, а в наказание? — неожиданно прошептала женщина.

— Нет, — ответил мужчина, нежно гладя ее волосы. — Я давно хотел спросить: неужели ты до сих пор считаешь, будто все, что случилось между нами до нашей разлуки, было ошибкой?

— Если бы я так думала, я не была бы с тобой.

Они пошли обратно. Хотя Камран только что обладал этой женщиной, он не испытывал удовлетворения. Он нуждался в другом. Чтобы она была не воинственной и беспощадной, а безмятежной и кроткой, чтобы она держала в руках не саблю, а ребенка. Он понимал, что все, чем она сейчас живет, навеяно горем, внушено чувством вины, вызвано отчаянием. И ему опять-таки оставалось только ждать, ждать, пока она вновь будет готова впустить в свое сердце любовь.

По дороге к берегам Зайенде-Руд отряд Асета наткнулся на селение, жителей которого согнали с насиженного места.

Асмик всегда трогало то, как крестьяне прощаются со своей родиной: мужчины падали на колени и целовали землю, от горестных воплей женщин, казалось, содрогались скалы. Она ненавидела страшный запах выжженной земли и выражение безнадежности в глазах людей.

Они напали неожиданно, сверху, с гор, и внесли смятение в ряды арабов, сопровождавших колонну переселенцев. Губы мужчин были плотно сжаты, а выражения лиц казались тяжелее камня. Клинки хладнокровно опускались на головы и плечи врагов.

Крестьяне сначала растерялись, а после в считанные секунды, мирные и покорные, они превратились в грозную силу: бросались на своих обидчиков и расправлялись с ними едва ли не голыми руками.

Асмик билась наравне с мужчинами и, кроме внешности, отличалась от них только одним: полным отсутствием волнения и страха. В тот миг, когда людьми овладевали звериные инстинкты, слепое животное возбуждение, когда не надо было думать и помнить, а только рваться вперед, Асмик начинала чувствовать, как в далеком уголке ее превратившейся в мертвую пустыню души начинает теплиться жизнь. Она не боялась смерти, ибо та давно побывала у нее в гостях и забрала то, без чего не имело смысла жить.

А Камран боялся. Он не столько сражался, сколько старался защитить Асмик. Он будто бы обладал десятком глаз и рук — так стремительны и точны были его движения, безошибочен взгляд. А вот сердце, сердце у него было только одно, и оно обливалось кровью от страха потерять любимую женщину.

Все завершилось успешно. Большая часть арабов была перебита, нескольких отправили к их предводителям с указанием передать, чтобы они больше не смели ступать на эту землю.

Когда крестьяне благодарили тех, кто неожиданно пришел к ним на помощь, в их глазах стояли слезы. Асмик сохраняла невозмутимость. Убедившись, что крестьянам больше ничто не угрожает, она молча повернулась и устремилась обратно в горы вместе с другими воинами.

Беда, как это обычно бывает, пришла неожиданно. Еще утром Вардан спокойно работал в поле, а в полдень к нему прибежала испуганная Аревик и сказала, что в селение прибыл большой отряд арабов и всем взрослым жителям Луйса велено собраться на площади перед церковью.

Вардан приказал дочери возвращаться домой, а сам вместе с тремя работниками поспешил на площадь. В середине дня воздух утратил свежесть, пыль поднималась из-под ног удушливым облаком. Всюду, куда хватало глаз, белели обновленные по весне дома и цветущие сады, отчего казалось, будто Луйс присыпало снегом. По пути Вардан встретил нескольких односельчан; они растерянно и возбужденно переговаривались.

— Не знаю, чем это закончится, — тревожно произнес один из мужчин. — В доме моего соседа спрятаны двое раненых, а два дня назад мы отправили в горы большую повозку с продуктами и вещами.

Вардан кивнул. Он сам отдал хуррамитам часть посевного зерна и одежду, которую за зиму сшили женщины.

Площадь напоминала огромный развороченный улей, смятенное разноголосое царство. Угрюмые седобородые старики, готовые заплакать женщины, запальчиво жестикулирующая молодежь. Глаза мужчин смотрели бесстрашно, по-звериному остро, кулаки были сжаты, но невозмутимые арабы, похоже, не замечали этого. Их было почти вполовину меньше, чем жителей селения, но они были хорошо обучены воинскому искусству, и у них имелось много оружия.

Старший, средних лет мужчина в небрежно намотанной чалме, вынул грамоту и громко зачитал текст. Все слушали; когда он закончил, по толпе подобно ураганному ветру пронесся возбужденный гул.

От имени эмира жителям Луйса было велено выдать всех, кто оказывал помощь хуррамитам. В противном случае им, как и обитателям многих других селений, было предписано сняться с места и следовать к берегам Зайенде-Руд.

Вардан оцепенел. Его сердце пронзила дикая боль, в глазах потемнело, голова закружилась. Он сразу понял, что это не шутка, а жестокая правда. Он слышал, как кругом шепчутся люди, но сам не мог произнести ни слова.

— Как можно бросить все и уйти? А дома, посевы, сады, скот!

— Надо взяться за оружие. Топоры, ножи, мотыги — все пойдет в ход!

— За их спиной войско эмира. Они могут привести подмогу!

— Аза нашими спинами — горы. Я еще не встречал человека, который мог бы их одолеть.

— Разве мы можем бежать в горы, бросив женщин, стариков и детей?! Что тогда будет с ними?!

— Арабам прекрасно известно, что все мы помогаем хуррамитам. Это всего лишь предлог. Они уже решили нас выселить, мы ничего не сможем сделать! Если возьмемся за оружие, будет море крови и десятки смертей!

Последнее мнение оказалось верным. Когда глава общины заявил арабам, что жители Луйса не собираются никого выдавать, мусульманские воины не удивились. Они велели людям разойтись по домам, собрать вещи, которые они намерены взять с собой, и ровно через час вновь собраться на площади. Повозки, волов, орудия труда, а тем более оружие брать запрещалось. Арабы выставили охрану на подступах к селению и на горных тропах, дабы ни один из жителей Луйса не смог ускользнуть незамеченным.