Цветок на камне

— Я хочу кое о чем тебя попросить. Пожалуйста, позаботься о моей сестре.

В больших, ярких глазах Аревик вспыхнул интерес. Она переступила с ноги на ногу.

— Вот как? А что случилось?

— Надеюсь, ты никому не скажешь? — промолвил мальчик, выжидающе посмотрел на нее, после чего признался: — Скажу по секрету: скоро я уйду отсюда.

— Куда?

— В горы. Вчера я случайно услышал разговор твоих родных. Ходят слухи, будто в горах есть отряд, в котором сражается женщина. Думаю, это моя мама.

— Твоя мама умерла.

— Она жива.

— Почему же она не вернулась за вами?

— Не знаю. Быть может, она решила, что мы погибли.

— Разве моя мама плохо заботится о Сусанне?

— Хорошо. И все же она ей не мать. Зато ты — ее сестра. Это важнее. Так ты присмотришь за Сусанной?

— Да. Обещаю. А ты вернешься?

— Непременно.

— После того, как найдешь свою мать?

— Наверное, после того, как мне удастся отыскать свою судьбу, — промолвил Тигран совсем как взрослый и добавил: — Мне кажется, скоро все изменится. Все мы. Вся наша жизнь.

Мальчик оказался прав. После очередного сельского схода мужчины Луйса, ранее заботившиеся в основном о том, как спасти свои семьи от нужды, включились в борьбу против арабов. Часть населения ушла в горы и присоединилась к хуррамитам, другая, большая, готовая помогать повстанцам, осталась в Луйсе. До недавнего времени надежно спрятанное в горах селение внезапно очутилось в области военных действий.

Вести о все новых и новых отрядах сопротивления арабам долетали до жителей Луйса едва ли не каждый день. Вардан жадно внимал таким сообщениям, но, к сожалению или к счастью, он ни разу не слышал о неведомой воительнице.

Глава 8

Минул заветный час, и безмолвный серый мир озарился золотистым светом восходящего солнца. Распростертый под ногами, он уже не выглядел мертвым: горы были окрашены в нежно-лиловый цвет, а острые, будто лезвие кинжала, хребты пламенели отражением восхода.

Камрану хотелось смотреть на это до бесконечности. В такие минуты он, случалось, забывал и о скрывающихся за облаками вершинах минаретов Багдада, и о вереницах верблюдов с шерстью цвета песка, идущих по торговым дорогам, и об отчаянно сражающихся за жизнь чахлых кустиках, что растут в пустыне. Ему начинало казаться, что его родина не там, а здесь, в этих горах.

Между пологами походного шатра, в котором спала Асмик, проскользнул солнечный луч и осветил лицо молодой женщины. Несмотря на то, что ее кожа обветрилась и покрылась загаром, а черты затвердели, она все еще была красива. К тому же сейчас, во сне, она не выглядела ожесточенной и воинственной, она казалась женственной и нежной.

Камран испытывал непреодолимое желание скользнуть в палатку, разбудить Асмик поцелуем, ощутить ее теплую наготу, но он не двигался. Она не хотела, чтобы другие мужчины, те, что называли ее сестрой, были свидетелями их отношений.

С момента их встречи прошло больше года, прежде чем Асмик ему отдалась.

Однажды вечером Камран зашел к ней в шатер, чтобы о чем-то спросить, и она мягко положила ладонь ему на грудь. Это прикосновение стало ключом, который открыл невидимую дверь. Все еще не веря, Камран привлек женщину к себе, положил руки на ее бедра, а потом принялся целовать ее лицо, губы, шею.

Он не мог провести с ней всю ночь, все свершилось быстрее, чем ему хотелось. Камрану было немного стыдно за испытанное наслаждение, потому что он не знал, сделала ли Асмик это из благодарности, а может, из жалости, или ее чувства в самом деле проснулись.

Камран понимал, что она ни на минуту не забывала о своих детях. Но Асмик никогда не говорила о них, так же как ни разу не улыбнулась и не заплакала.

Мужчина не мог сказать, что после того, как они покинули Исфахан, любимая им женщина была вполне нормальна, однако за два года произошли некоторые изменения. Душа Асмик постепенно избавлялась от налета безумия, как избавляется от коры больное дерево. В ее поведении больше не было странностей, однако ей не стало легче. Камран понимал, что с ней происходит: душевные силы растаяли, вера исчезла, возврата к прежнему нет, надежда уничтожена, в сердце царит пустота. Он не знал, чем ей помочь, но всегда находился рядом.

Следуя желанию и планам Асмик, они присоединились к хуррамитам, в рядах которых, случалось, сражались и женщины. У Асмик не было силы удара, но была сила ненависти, безжалостная жажда крови и мести.

Лучше б она горько плакала, испуганно прижималась к нему по ночам, чем слепо бросалась в бой! Однако Камран не мог ничего изменить. Ему оставалось принимать судьбу как неизбежность, как волю Бога.

По ночам Камран охранял шатер Асмик; он спал, как зверь, прислушиваясь к малейшим шорохам, а днем не мог налюбоваться игрой ее лица, вглядывался в оттенок кожи, блеск волос и выражение глаз. Она была его звездой и его жизнью.

Камран часто думал о своем единственном сыне, сыне, которого ему не суждено было увидеть, и втайне мечтал о том, чтобы Асмик забеременела. Однажды он сказал ей об этом, и она гневно ответила:

— Неужели ты думаешь, что этот ребенок заменит мне…

— Я так не думаю, — мягко перебил Камран, — но этот малыш мог бы стать спасением и счастьем для нас обоих.

Молодая женщина промолчала, и ему ничего не оставалось, как ждать.

Камран предал свой народ и не сумел по-настоящему слиться с теми, среди кого отныне воевал и жил. Ему долго пришлось доказывать хуррамитам свою преданность. Он был искусным воином, и от него было немало пользы, но многие до сих пор считали, что мусульманину нельзя доверять.

Что касается арабов… Однажды пленный мусульманин с ненавистью бросил Камрану:

— Ты — презренный предатель, шакал, раб женщины! Ты будешь гореть в аду!

Камран знал, что это правда. Больше он никогда не сможет жить среди единоверцев. И едва ли ему стоит обращаться с просьбами к Богу и рассчитывать на его милосердие.

Асмик тоже не стремилась вернуться туда, где провела восемь лет. Однажды ночью они с Камраном тайком пробрались в Луйс, чтобы женщина могла навестить могилы своей матери и служанки Хуриг, но после не приближались к селению.

Старшим в отряде был мужчина лет сорока пяти по имени Асет. И он, и его семья наотрез отказались принять ислам и продолжали поклоняться огню[10]. Трое сыновей погибли от рук арабов, жена и дочь покончили с собой, дабы избежать бесчестья.

Асет относился к Асмик почти как к дочери и только ради нее терпел присутствие Камрана. Он наверняка догадывался о том, что здесь замешана любовная история, и не пытался понять молодую женщину, как не стремился ее осуждать. Только судьба и глубокое горе могли заставить ее делать то, что она делала, и пока этот странный араб с вечно обнаженным клинком и горящими глазами будет находиться рядом с ней, останется меньше шансов на то, что ее убьют.

Почти все, что воинам Асета удавалось отнять у арабов, они возвращали крестьянам, сами довольствовались малым. Их было не так уж много, около тридцати человек, но каждый из них был не единожды проверен в деле, а в укромных горных уголках, на крутых тропинках даже тридцать человек могли стать серьезным препятствием для целой армии.

Минувшей осенью до них дошли слухи о том, что арабы рыскают по селениям, жители которых оказывают помощь повстанцам. Они приказывали выдать тех, кто это делал, а если жители горного края не подчинялись, изгоняли их с места обитания и жгли дома.

Зима принесла относительное затишье, но было страшно подумать, что начнется сейчас, с наступлением весны.

Когда Асмик проснулась, мужчины начали потихоньку сворачивать лагерь и готовиться к долгому переходу поближе к берегам реки Зайенде-Руд.

У них с Камраном было немного времени для того, чтобы побыть наедине, и они быстро пошли по тропинке в сторону от лагеря.

Заснеженные хребты сменили свой цвет с белого на розовый, потом на янтарный. Солнце разогнало утренний туман, и его свет золотым потоком лился на склоны гор.

10

Большинство хуррамитов были зороастрийцами, то есть принадлежали к религии древних народов стран Ближнего и Среднего Востока, в основе которой лежало представление о борьбе добра и зла, почитание огня, идея о посмертной встрече души со своей совестью.