Страница 4 из 10
Вообще-то играть с Юликом в шахматы было неинтересно, ибо этот крупноголовый паренек самым безжалостным образом быстро и решительно разбирался с любым противником, не делая скидку даже для старших по званию и возрасту. При наличии в их блиндаже такого «гроссмейстера» шахматы были обречены на непопулярность.
Правда, сегодня приспособившемуся к манере игры приятеля Сапогову все же удалось свести партию к ничьей, чему он был очень рад.
После шахмат Юлик сел за написание писем домой. Завтра утром командир роты распорядился отправить в штаб полка вестового с перехваченным шпионским донесением. Заодно вестовой мог прихватить с собой и личную корреспонденцию. Для родителей письмо у Юлика уже было готово. Теперь он сочинял послание невесте. Хотя Сергей давно начал чувствовать, что приятель обдумывает его. Иногда по вечерам у Юлика становилось такое задумчивое сосредоточенное лицо, словно он мысленно разговаривает со своей девушкой.
На правах близкого друга Сергей был посвящен в некоторые тайны приятеля и знал, что его возлюбленная является слушательницей учительских курсов. Юлик познакомился с ней на торжественном вечере, которое уездное губернское собрание устраивало в честь уходящих на фронт новобранцев.
Низко склонившись над листом бумаги, Юлик бойко скрипел по нему пером. В тусклом свете настольной лампы глубокие тени залегли на лбу и щеках товарища. Неожиданно, всего на несколько коротких секунд, Сергею вдруг почудилось, что вместо лица у Никонишина череп. Видение маски смерти продолжалось всего несколько мгновений, но было очень отчетливым и неприятно поразило Сапогова. Сергею стало ужасно стыдно, и он торопливо вышел из блиндажа, чтобы даже выражением глаз не выдать своих мыслей товарищу.
Вырвавшись из прокуренной атмосферы блиндажа, подышав свежим воздухом, Сергей более спокойно взглянул на случившееся: «Чего не привидится от накопившейся нервной усталости. На войне у многих потихоньку начинает ехать крыша».
Пока Сапогов стоял у входа в блиндаж, рядом пролетело несколько шальных пуль. И каждая имела свой неповторимый голос. Одна свистнула совсем рядом коротко и пронзительно. Другая на излете пела долго и нежно, постепенно затихая вдали. Третья яростно взвизгнула после рикошета о какой-то сучок и басовито загудела, должно быть, вертясь в воздухе. Но в общем опасности от этой музыки было немного, и никакого впечатления она на Сергея не производила. Он знал, что очень маловероятно, чтобы путь такой одинокой случайной пули пересекся с ним.
Затем со стороны неприятельских позиций звонко ударил одиночный пушечный выстрел, тяжело прошелестел в воздухе снаряд, потом донесся приглушенный расстоянием звук разрыва далеко в тылу наших позиций. После этого наступило странное безмолвие. Тишина была какая-то нехорошая, давящая, пронзительная. Сергей вернулся в блиндаж…
Дописав письмо, Юлик с волнением стал вполголоса читать придуманный текст прилегшему на его «купеческую» кровать товарищу:
…Одним словом, моя прежняя жизнь и жизнь теперешняя не имеют ничего общего. Теперь я вспоминаю, каким наивным ребенком я ехал сюда. Что я знал войне? Ведь, в сущности, я уезжал «в неизвестность». Но войну, как и море, не представишь, пока не увидишь ее.
И надо сказать, что то, чего я ждал, — гораздо хуже того, что есть на самом деле. Война совсем не то, что представляется о ней людям, воспитанным на чужих рассказах и приключенческой литературе. На самом деле в ней нет ничего романтического. В нашей здешней жизни мало героического. Мы здесь просто живем и еще проще умираем. Со смерти здесь сняты все мистические покровы. Вот вам одна короткая зарисовка.
Недели две тому назад я со знакомым офицером из соседней роты, прогуливаясь, забрел на старое католическое кладбище, находящееся позади наших позиций. Кресты и надгробья из благородного камня, резные, очень красивые. На обелисках трогающие душу скорбные надписи от родственников.
Неподалеку же устроено захоронение для наших солдат. Здесь все намного проще. Возле опушки березовой рощи протянулись ровные ряды скромных могилок. Четырьмя линиями стоят простенькие свежеобструганные деревянные кресты, прямо как солдаты на ученье…
Слушая приятеля, Сергей боролся со сном, веки слипались. День выдался тяжелый. Написанное искренним живым языком повествование друга очень заинтересовало его, но усталость оказалась сильней. Сергей и не заметил, как впал в дремотное состояние. Засыпая, он слышал голос друга, который становился все глуше и глуше…
Неприятное чувство обыденности смерти посетило меня при виде этих одинаковых могил, которые отличались лишь фанерными табличками с именами и званиями погибших. Приятель же мой задумчиво заметил: «Месяц тому назад я тут проходил — только шесть могилок было, а теперь — на-ка, уж сдвоенными рядами выстроиться успели».
В конце последнего ряда желтели две свежевырытые ямы. «Смотри, — указал мне на них товарищ, — вот черти, про запас могил нарыли»!
Вот, в самом деле, откровенно-простодушный цинизм войны. Эти «запасные» могилы напоминают меблированные комнаты: кто будет их хозяин — неизвестно; пока они пустуют, но что за важность — дело верное и постояльцы будут… Однако за меня не беспокойтесь, один здешний солдат из цыган, о котором все говорят, что он умеет предсказывать судьбу, напророчил мне по линиям руки долгую жизнь и чин генерала.
Сергей и не заметил, как уснул, а очнулся от громких криков. Совсем рядом грохнул взрыв, и на лицо Сапогову с потолка посыпалась земля. В блиндаже творилось нечто невообразимое: полуодетые люди метались, в волнении наскакивая друг на друга и ругаясь. Что-то очень серьезное и страшное происходило за стенами блиндажа, гораздо более опасное, чем артиллерийский обстрел или обычная вражеская атака.
Штабс-капитан с ожесточением крутил ручку полевого телефона, пытаясь связаться с соседними ротами, с командиром батальона или со штабом полка. Хоть с кем-то! Но это ему не удавалось, хотя всего несколько часов назад связь была исправна. Он уже послал проверить линию двух связистов, но оба солдата пропали, так и не наладив связь. От растерянности барон фон Клибек матерился. До этого Сапогову ни разу не приходилось слышать, чтобы этот рафинированный аристократ употреблял выражения из лексикона грузчиков и ломовых извозчиков.
Офицеры один за другим выскакивали из блиндажа. Боясь пропустить главные события, Сергей торопливо начал одеваться. Однако сапог рядом с кроватью не оказалось. Пока Сергей разыскивал пропажу, почти все офицеры покинули блиндаж. Остались только продолжающий терзать полевой телефон штабс-капитана солдат-связист и несколько вестовых. Выбегающий одним из последних прапорщик Кривошеин по штатской неловкости задел стол и сбил с него масляную лампу. В блиндаже на несколько минут сделалось совсем темно. Между тем Сергей обшарил все вокруг, но безрезультатно.
«Все решат, что я попросту струсил и сам же спрятал собственные сапоги, чтобы пересидеть опасность в блиндаже, — вдруг с ужасом подумал Сергей. — Солдаты начнут зубоскалить мне вслед: „Вот так Сапогов, потерявший сапоги!“».
От такой мысли Сергея бросило в жар. Сунув ноги в войлочные чуни, он прямо в них бросился к выходу. По присущей ему рассеянности и в растерянности внезапного пробуждения Сергей просто забыл, что лег спать на чужую кровать, оставив сапоги возле своей.
Охватить своим сознанием то, что происходит на поле сражения, было очень сложно, ибо стреляли сразу со всех сторон. Создавалось впечатление, что рота оказалась в окружении, будучи отрезанной от соседей справа и слева и от собственного тыла. Как такое могло произойти, было уму непостижимо. По окопам шарили снопы холодного света вражеских прожекторов. Сергей знал, что за движением лучей смерти следят вражеские пулеметчики и снайперы, и пригибался, чтобы не оказаться у них на прицеле.