Страница 31 из 94
«1) Привлечь к законной ответственности по силе ст. 128 и п. 1 ст. 129 Угол. уложения виновных в напечатании вышеназванной брошюры и 2) наложить на неё арест на основании ст. 3 от IV Врем. прав. для неповременной печати 26 апреля 1906 г. Сообщая о сём, в дополнение к отношению своему от 29 минувшего ноября за № 3071, комитет имеет честь покорнейше просить Ваше Превосходительство возбудить судебное преследование против автора брошюры бывшего матроса А. Затёртого (имя, отечество и место жительства его комитету неизвестны, равно как не имеется сведений о том, не является ли фамилия „Затёртый“ вымышленным псевдонимом), а также и против других лиц, могущих оказаться виновными по тому же делу».
Издателю книги и автору неизбежно грозила каторга.
7 января 1908 года Судебная палата это постановление утвердила и 12 мая 1908 года вынесла окончательный приговор: «…и имея в виду, что… обнаружить личность автора, заказчика или издателя вышеупомянутой брошюры не представилось возможным, Судебная палата определяет означенную брошюру уничтожить, вместе с стереотипами и другими принадлежностями тиснения, заготовленными для её напечатания…»
Одновременно с этим Главное управление по делам печати отправило циркулярное напоминание «Губернаторам и начальникам областей на случай появления брошюры в продаже или библиотеках, на предмет её изъятия».
Такие же постановления были приняты и по поводу второй книги А. Затёртого «За чужие грехи», близкой по содержанию и обличительной силе брошюре «Безумцы и бесплодные жертвы».
«И МНОГО БУДЕТ СТРАНСТВИЙ И СКИТАНИЙ…»
Итак, разыскивался автор крамолы — матрос Затёртый, он же Алексей Новиков. И снова — необходимость скрываться, на этот раз — в Финляндии, где Алексей находит приют у товарища по службе на крейсере «Минин» — Максима Косырева, тоже опального и разыскиваемого за участие в восстании на крейсере «Память Азова» в 1906 году.
Они были почти земляками: Косырев — из рязанских, а Новиков — из соседних, тогда ещё тамбовских краёв, часть которых, включая Матвеевское, со временем отойдёт, как уже было сказано, к Рязанской области.
Косырев жил по чужому паспорту, скрываясь от жандармов в местечке Куоккала на берегу Финского залива, где работал дворником на даче брата революционерки Веры Фигнер. Дачу в это время снимала жена другого революционера — Л. Б. Красина.
После двухмесячного проживания у друга в дворницкой Новиков засобирался в Англию. Дело в том, что он получил весточку от Костенко из Лондона, где, по словам Владимира Полиевктовича, его ждала интересная работа. Конечно, имелась в виду работа революционная.
Новиков отправляется в Гельсингфорс, где жил один из его знакомых по революционному кружку в Кронштадте, в надежде одолжить необходимые для этой поездки деньги (пока в карманах было пусто). Но когда он нашёл по имеющемуся адресу нужный дом, то его хозяйка сказала, что никаких квартирантов у неё не проживает. Недоброжелательный и подозрительный взгляд её наводил на мысль, что товарищ, возможно, арестован и задерживаться здесь не стоит.
Новиков решил поехать в Выборг, откуда можно было морем отправиться в Туманный Альбион, манящий свободой и возможностью заняться делом. На выборгском вокзале Алексея остановили жандармы. Поскольку документов у задержанного не оказалось, его препроводили в Выборгскую крепость, где находилась жандармская канцелярия. Так получилось, что на некоторое время его оставили одного. Воспользовавшись этим, он вышел во двор крепости, перелез через стену и пустился бежать по улице, никем не преследуемый.
До темноты он опасливо бродил по городу. Чувствуя себя выброшенным из жизни, не зная, что предпринять, Алексей забрёл в трактир недалеко от пристани. Здесь и произошла встреча, которая всё решила.
Придав воспоминаниям художественности, припомнив и сочинив детали, Новиков напишет впоследствии о двух посетителях трактира, привлёкших его внимание (впрочем, не о нём самом уже будет идти речь, а о Митриче, герое рассказа «По-тёмному»).
Ученически старательно выпишутся портреты тех, кто поможет круто изменить жизнь русского матроса, «потерявшего руль и компасы».
«Один — здоровенный мужчина лет двадцати восьми. Роста выше среднего. Кряжистый, мускулистый. Голова большая, круглая, крепко сидящая на короткой шее. Русые щетинистые волосы всклокочены. На широком, типично русском лице с небрежно спутанными усами запечатлён тяжёлый труд. Но серые глаза смотрят весело и самоуверенно. Голос твёрдый и сочный, точно пропитанный морской влагой». Вот такими морскими волками будут в дальнейшем многие любимые герои Новикова-Прибоя — безусловного романтика, певца бескрайней суровой стихии и дерзких мореходов, её рыцарей и пленников одновременно.
Но не столько колоритная внешность привлекла Новикова-Митрича, сколько разговор усевшихся за соседний столик друзей. Оказывается, они служили кочегарами на коммерческом судне, которое на следующее утро уходило в Лондон. Это был шанс, который нельзя было упустить.
Моряк моряка видит издалека, да и общительному, умеющему быстро расположить к себе практически любого человека Алексею не составило труда завязать знакомство и почти сразу получить от кочегаров обещание вывезти его в трюме «по-тёмному», как это принято было у них называть.
В рассказе появится сочинённый начинающим писателем попутчик Васёк, оказавшийся на самом деле девушкой-революционеркой, которой так же, как и Митричу, необходимо было скрыться от царской охранки. Каково было им там, в трюме, когда судно попало в шторм? Обратимся к тексту рассказа «По-тёмному»:
«Качка ужасная. Наверху ревёт буря страстно и напряжённо. Чудовищными голосами воют вентиляторы. Волны, вскипая, с яростным гневом бьются о железо бортов. Пароход бросает как щепку. Временами, взобравшись на высоту, он опрометью бросается вниз, точно в пропасть. Но тут же снова взбирается вверх. Трещит, как будто беснующаяся стихия ломает его остов. Над головой, гремя о плиты, перекатываются с одного места на другое куски угля и другие неприкреплённые предметы.
Мы сидим с Васьком рядом, подавленные и ошеломлённые происходящим. Нет ничего хуже, как переносить бурю, сидя на дне судна да ещё взаперти. Наверху она просто грозна, здесь ужасна даже для привычного моряка. Там в случае крушения корабля всё-таки можно остаться живым. Здесь чувствуешь близость разверзающейся могилы.
Вода упорно наполняет наше логовище.
Теперь она доходит до груди.
Мы мокнем в ней, как селёдки, брошенные в бочку с солёным раствором. Тела наши сморщились. От стужи дрожим, как в лихорадке, неистово щёлкая зубами.
Лечь на спину — значит захлебнуться в воде; сесть прямо — мешает настилка. Приходится устраиваться, изогнувшись и постоянно опираясь рукой о дно. Это становится через некоторое время невыносимым. <…>
А волны ещё сильнее, ещё яростнее начинают обрушиваться на корабль. Сражаясь с ними, он падает, поднимается, мечется в разные стороны, как обезумевшее от ран животное. Мне, как моряку, понятны эти убийственные взмывы волн, этот лязг железной громады, дрожащей и стонущей в буйных объятиях стихии. Вот слышится вопль ржавого железа — корабль гнётся. Я чувствую этот момент положения корабля на вершинах двух гребней, когда под серединой его рычит разверстая бездна. Ветхие корабли с тяжёлым грузом в таких случаях не выдерживают собственной тяжести, разваливаются, сразу проваливаясь в тёмную клокочущую пропасть. Но наш пока ещё выносит. А то вдруг раздастся громкая и неровная трескотня: тра-та-та-та… Это силою моря подброшена вверх корма. Винты оголились, вертятся в воздухе, и машина, работая впустую, кричит о своей беспомощности. Иногда корабль содрогается всем своим корпусом. Кажется, он всецело попал во власть всемогущей бури и его схватывают судороги. И тогда над нами усиливается грохот, шипенье, вой. По плитам что-то ёрзает, стучит, скачет, словно тысячи бесов, собравшись вместе, совершают свою безумную пляску…»