Новиков-Прибой

У эскадры Рожественского было три варианта пути к Владивостоку: через Корейский, Сангарский или через Лаперузов проливы. Каждый из них был по-своему опасен. Но Корейский, а именно его Восточный проход (который во многих источниках, в том числе в романе Новикова-Прибоя, называется Цусимским проливом) таил в себе наибольшую опасность. Это очень убедительно докажет впоследствии в своих письменных показаниях следствию бывший контр-адмирал Небогатов, подробно объясняя, какие огромные тактические преимущества имел японский флот в Восточном проходе Корейского пролива, вблизи своей главной базы, где незамеченными русские корабли пройти никак не могли. Адмирал Рожественский выбрал именно этот путь.

«…СВОЮ ДОБЫЧУ СМЕРТЬ СЧИТАЛА»

О Цусимском сражении не только русскими, но и зарубежными историками и военными специалистами написано так много, что не утонуть в этом море фактов, размышлений, дискуссий (острота которых, как это ни удивительно, не ослабевает по сей день) представляется совершенно невозможным. Фанаты исторической справедливости и знатоки флота легко оперируют названиями кораблей; они не только фотографически точно держат в памяти диспозиции русского и японского флотов в определённые часы, но и готовы поминутно расписать положение кораблей той и другой стороны.

Когда создаются подробные хроники войн и отдельных баталий, на первое место в них выступают цифры и факты. Живые люди, даже если и звучат их фамилии, остаются за кадром. Они остаются за кадром со своими безрассудством, храбростью, ошалелостью, трусостью, болью, оторванными руками и ногами. Историкам это неинтересно. Им важны расстановка сил, ход боевых действий, результат. Ну и ещё причины, о которых они могут спорить веками.

Увидеть человека среди неразберихи, огня и дыма, понять, что он чувствует и чувствует ли вообще, может только другой человек, который волею судьбы попал сюда же, в этот ад кромешный, и судьбой опять же ему были дарованы как сама жизнь, так и способность рассказать о виденном. И значит, мы, потомки, сможем не только узнать из учебников истории о происходящем когда-то событии, но и увидеть, как это было, и ощутить кожей своей и нервами эйфорию схватки и тупую обречённость в ней, радость спасения и ужас смерти — всё, что испытали те, кто был таким же, как мы, со своими достоинствами и недостатками, надеждами и любовью, но оказался там и тогда.

Вот один из фрагментов второй книги — «Бой» — романа А. С. Новикова-Прибоя «Цусима»:

«В бортах „Орла“, не защищённых бронёй, число пробоин всё увеличивалось. Хотя все они были надводные, в них захлёстывали волны. Вода разливалась по батарейной палубе, попадая иногда через разбитые комингсы в нижние помещения. Пробоины с разорванными и кудрявыми железными краями, загнутыми внутрь и наружу судна, немыслимо было заделать на скорую руку. А японские снаряды не переставали разрушать корабль. При каждом ударе разлетались по судну, как брызги, тысячи раскалённых осколков, пронзая людей и предметы.

На нижнем носовом мостике с грохотом вспыхнуло такое ослепительное пламя, как будто вблизи разразилась молнией грозовая туча. В боевой рубке никто не мог устоять на ногах. Полетел кувырком и старший сигнальщик Зефиров. После он и сам не мог определить, сколько времени ему пришлось пробыть без памяти. Очнувшись, он поднял крутолобую голову, и в онемевшем мозгу первым проблеском мысли был вопрос: жив он или нет. Со лба и подбородка стекала кровь, чувствовалась боль в ноге. Зефиров осмотрелся и, увидев, что лежит на двух матросах, быстро вскочил. Поднимались на ноги и другие, наполняя боевую рубку стонами и бестолковыми выкриками. У некоторых было такое изумление на лицах, будто они ещё не верили в свое спасение. Стали на свои места писарь Солнышков, раненный в губы, и сигнальщик Сайков с ободранной кожей на лбу. Дальномерщик Воловский медленно покачивал расшибленной головой, глядя себе под ноги. Строевой квартирмейстер Колосов с раздувшейся скулой опёрся одной рукой на машинный телеграф и тяжело вздыхал. Старший офицер Сидоров, получивший удар по лбу, почему-то отступил в проход рубки и, силясь что-то сообразить, упорно смотрел внутрь её. Лейтенант Шамшев хватался за живот, где у него застрял кусок металла. Боцманмат Копылов и рулевой Кудряшов заняли место у штурвала и, хотя лица обоих были в крови, старались удержать судно на курсе.

Не все поднялись на ноги. Лейтенант Саткевич был в бессознательном состоянии. Посреди рубки лежал командир Юнг с раздробленной плечевой костью и, не открывая глаз, командовал в бреду:

— Минная атака… Стрелять сегментными снарядами… Куда исчезли люди?..

Рядом с ним ворочался его вестовой Назаров: у него из раздробленного затылка вывалились кусочки мозга. Раненый что-то мычал и, сжимая и разжимая пальцы, вытягивал то одну руку, то другую, словно лез по вантам. Железный карниз, обведённый ниже прорези вокруг рубки для задерживания осколков, завернуло внутрь её. Этим карнизом перебило до позвоночника шею одному матросу. Он судорожно обхватил ноги Назарова и, хрипя, держался за них, как за спасательный круг. <…>

Первым был доставлен в операционный пункт капитан 1-го ранга Юнг. Когда его несли, он был ранен в третий раз. Осколок величиной в грецкий орех пробил ему, как определил старший врач, печень, лёгкие, желудок и застрял в спине под кожей. Быстро извлечённый осколок оказался настолько горячим, что его нельзя было удержать в руках. Командир, пока ему перевязывали раны, продолжал выкрикивать в бреду:

— Право руля… Почему ход убавили?.. Передайте в машины — девяносто оборотов…»

Книга «Бой» последовательно и точно (и это уже не только заслуга автора, но и серьёзный вклад в Цусимскую эпопею сотен оставшихся в живых и опрошенных им участников битвы) восстанавливает картину сражения, начавшегося 14 мая 1905 года и закончившегося к вечеру следующего дня полным разгромом русской эскадры.

Не вдаваясь в тактические подробности и детали боя (много раз описанного специалистами, которые по сей день спорят, например, об ошибочном манёвре Того в самом начале сражения и о растерянности и безволии Рожественского, имевшего четверть часа для того, чтобы воспользоваться ситуацией, и не сделавшего этого), проследим за тем, что непосредственно видел и пережил на своём корабле баталер Алексей Новиков в течение двух роковых дней.

Утро 14 мая началось почти как обычно: на «Орле» отбили две склянки, затем на верхней палубе горнист заиграл побудку. Сразу же на палубах залились дудки капралов и старшин, раздались привычные команды: «Вставай! Койки вязать!»

Только в эту тревожную ночь (все знали, что столкновение с японцами неизбежно) немногие из матросов пользовались подвесными койками: прикорнули где попало. Никто не раздевался. Поэтому после побудки быстрее, чем обычно, оказались у умывальников, наскоро освежались холодной забортной водой. Потом, как обычно: завтрак, уборка палубы и других помещений.

Всё как обычно? Но баталер Новиков не мог не заметить и «подстерегающую» серую мглу, висящую над волнующимся морем, и то, как «медленно поднималось багровое солнце, словно распухшее от напряжения». Баталер Новиков это увидел и сохранил в памяти, а писатель Новиков-Прибой через много лет нарисовал нужную картину одной скупой фразой.

Эскадра, разделённая на две колонны, шла девятиузловым ходом по курсу норд-ост 50°, направляясь в Цусимский пролив. Правую колонну возглавлял броненосец «Суворов» под флагом вице-адмирала Рожественского, левую — броненосец «Николай I» под флагом контр-адмирала Небогатова. Впереди строем клина двигались разведочные крейсеры «Светлана», «Алмаз» и «Урал».

«В начале шестого, — вспоминает Новиков-Прибой, — наши сигнальщики и мичман Щербачёв, вооружённые биноклями и подзорными трубами, заметили справа пароход, быстро сближавшийся с нами. Подойдя кабельтовых на сорок, он лёг на параллельный нам курс. Но так шёл он лишь несколько минут и, повернув вправо, скрылся в утренней мгле. Ход он имел не менее шестнадцати узлов. Флага его не могли опознать, но своим поведением он сразу наводил на подозрение — несомненно, это был японский разведчик. Надо было бы немедленно послать ему вдогонку два быстроходных крейсера. Потопили бы они его или нет, но, по крайней мере, выяснили бы чрезвычайно важный вопрос: открыты мы противником или всё ещё находимся в неизвестности? А в соответствии с этим должна была бы определиться и линия поведения эскадры. Но адмирал Рожественский не предпринял никаких мер против загадочного судна».