Страница 26 из 51
Наташа перестала мечтать, смотрит на меня как на идиота. Иди ты в жопу, говорит. Тебе уже совсем крышу снесло. Хрен тебе с маком, я в такие игры не играюсь. И ты меня в свои махинации не впутывай. Товар-то левый. Я тебе не дура, что к чему, разбираюсь. Торговля живым трупом — это торговля живым трупом. Да и на кой она мне? С баблом напряг, а тут и жрачка, и прививки, и на прогулку своди, ты меня что, за идиотку держишь, на хер мне все это. Ты ее себе сюда привел неизвестно откуда, из пекла, небось, вытащил, ты и занимайся, а меня своими проблемами не парь. Хотя я тебе вот чё скажу. С этого, может, и был бы какой прайс, но сначала надо перебазарить с Варгасом. Он, может, чего и придумает, хотя больно уж большой геморрой с ее переброской на Запад и так далее.
— Как хочешь, — говорю я Наташе и иду в сортир, потому что все-таки я уже типа привык к Анжеле, к тому, что она оказалась живая и все еще живет, и я уже не могу себе представить, что она, к примеру, умерла. Поэтому я иду в туалет. Анжела жива. В традиционной позе висит через край унитаза и возвращает ему свои внутренности. После вчерашнего там немного должно остаться. С виду органического происхождения, белое, в унитазе плавает только один отдельно взятый камешек, и я узнаю в нем гальку с дорожки к нашему дому. Остальное не знаю что. Известь для побелки, школьный мел, краска, которой она хлебнула, когда работяги зазевались.
— Ну что, все пучком? — спрашиваю я ее и пинаю ногой. Она жива. Смотрит на меня взглядом обшмаленной над газовой плитой курицы. А я ей говорю дальше: знаешь что, Анжел ка? Это у тебя всегда так? Ну, рвота эта? Потому что я не знаю, ты в курсе или нет. Но это может плохо кончиться. Ты себе как ни в чем не бывало спокойно блюешь, и вдруг оказывается, что ты выблевала собственный желудок. Или, например, вывернулась наизнанку. Или тебе это в кайф?
Анжела вытирает рот и смотрит на меня так, что я начинаю подозревать, уж не было ли еще хуже и она вытошнила свой позвоночник вместе с мозгами. После чего она окончательно закрывает глаза. Я беру ее под мышки. Потому что может вернуться Изабелла, захочет пописать и споткнется об Анжелу, и сразу начнется вой и скрежет зубовный, что в доме опять беспорядок. Я зову Наташу. Наташа берет ее за ноги. Отнесем ее в комнату твоего братана, в вытрезвитель, решает она. Ну, несем. Ложим на кровать. Наташа поднимает Анжеле руку. Рука опадает. Наташа садится ей со всего маху на живот. Тут сразу же какое-то бульканье, и я кричу: осторожно, блин, но, к счастью, это только белый пузырь вылетает у Анжелы изо рта и сразу же лопается.
— Я не знаю, где ты ее, Сильный, взял, но одно для меня ясно как день. Это испорченный экземпляр, с изъяном, — говорит Наташа. — Даже на Запад ее не возьмут, разве что на запчасти. Но все равно внутренности попорчены, придется вырезать, так что навару никакого.
Тут меня начинает трясти от злости.
— Она что, совсем двинулась? — кричу я, потому как все это меня уже добило до ручки, до полной утраты психического равновесия. — Совсем охренела? Или обязательно хочет мне подосрать? Ментов наслать на флэт? Да эта хата бывает так набита амфой, что трещит по швам. Вся сплошь ведь оштукатурена амфой. А эта идиотка устраивает тут себе сеансы самоубийства, или она думает, что время и место подходящее и компьютер можно запросто отключить, добро пожаловать в наш приют для самоубийц, комната отдыха для покойников, нашла себе эвтаназию по дешевке, она должна наконец подумать всерьез, блин, и просечь фишку, что ее в этот дом пускают, но только при условии, что она живая, а если у нее руки чешутся руки на себя наложить, пусть ищет себе другое место. За калиткой и ни на миллиметр ближе.
Пока я бьюсь в этой истерике, Наташа со скучающим лицом ставит на Анжеле научные опыты. Немного морщась, заглядывает ей в рот, щупает зубы, из-за этого ей потом приходится вытирать руку о штаны, роется у нее в карманах, в сумочке и вытаскивает какие-то бумажки, письма, открытки.
— Слышь-ка, успокойся, не все потеряно, мы на ней еще бабла шибанем, вот увидишь, — говорит она мне. Одна из бумажек — ксерокс диплома из туристического лагеря в Бещадах за второе место в беге по спортивному ориентированию. Его Наташа сразу же рвет, а обрывки засовывает Анжеле в карман и говорит: когда эта мокрая курица проснется, подумает, что взбесилась и в бешенстве сама его порвала. Потом берет два засморканных гигиенических платка, вытирает ими с Анжелы пыль и тот белый яд вокруг рта и тоже засовывает в карман. Под конец попадается совсем крупный глюк, письма какие-то. Я думаю, нет, все-таки эта Анжела идиотка: чтобы сначала носить неотправленные письма в сумочке, а потом схлопотать летальный исход в присутствии Наташи, ну, блин, полное отсутствие инстинкта самосохранения, вообще.
Но чему быть, того не миновать. Дело сделано, Наташа разрывает зубами конверты и идет в салон, я тащусь за ней, сажусь на диван и заглядываю через плечо. Наташа вслух, по слогам читает первое письмо. Там написано так. Уважаемые господа, дорогая дирекция. Громко и решительно я заявляю свой голос протеста и возмущения против того, чтобы в Польше были зоопарки и цирки. Я громко и решительно требую освободить находящихся там животных и выдворить их к себе на родину. Я громко и решительно требую освободить несовершеннолетних детей от обязанности посещать в рамках школьных и прочих воскресных экскурсий эти места казни, жестокости и безвинного страдания братьев наших меньших. Мой жизненный девиз: если хочешь, чтобы твой ребенок увидел боль, пойди с ним в цирк. Я учусь на третьем курсе экономического лицея. Мое хобби — это, кроме всего прочего, животные и звери. Вместе с друзьями я организовала общество экологической пропаганды животных, председателем которого являюсь. Мы не угрожаем, но предупреждаем. С уважением, ученица третьего курса экономического лицея номер два Анжелика Кош, семнадцать лет.
— У нее фамилия Кош? — спрашивает Наташа, глядя с недоверием. Потом берет с пола ручку и своим безграмотным почерком приписывает так: пэ эс. И вааще можете нам отсосать. Больше писать мне некогда, я спешу в ад. Чао какао, смерть предателям.
После чего, ехидно хихикая, заклеивает конверт вынутым изо рта куском жвачки. Потом еще два письма. Точно такие же, только через копирку, среди них одно — жене президента Иоланте Квасневской, а второе — зоопарку в Островце Свентокшиском. На первом Наташа дописывает: пэ эс. В случае дальнейшей организации концентрационных лагерей в целях привлечения немецких туристов мой приятель Сильный убьет тебя, твоего мужа и детей. До скорой встречи в аду. А на втором то же самое, чтоб отсосали. Потом она возвращается в комнату моего братана, а я за ней. Анжела типа слегка очухалась, и я какое-то время даже переживаю, что она слышала через стенку, как мы с Наташей читали ее корреспонденцию. Однако Наташа видит в этом ноль проблем. Анжела, повернись-ка на минутку лицом к стене, а? — говорит она, и, когда Анжела бесчувственно смотрит на нее и бесчувственно поворачивается, Наташа опять засовывает письма назад в ее сумочку.
— А что, у меня там что-то есть? — пугается Анжела слабым голосом.
— Ага, — говорит Наташа на полном серьезе, — комар сел тебе на жопу и хотел укусить, но я прихлопнула гада. Теперь можешь не бояться.
— Спасибо, — вяло, как мертвая вяленая рыба, улыбается Анжела. — А какую музыку ты слушаешь?
— Да всякую помаленьку, — отвечает Наташа, глядя типа свысока, и я начинаю бояться, что у нее кукушка съехала и она сейчас возьмет колонку от музыкального центра и съездит Анжеле прямо в табло.
— А какую больше, грустную или веселую? — настаивает Анжела, не чувствуя опасности.
— Может, такую, а может, и другую, — говорит Наташа, а я боюсь, что она собирает слюну, чтоб умыть Анжелу. — Разную. Медленную, но иногда быструю тоже.
— А из быстрой тебе какая нравится? — интересуется Анжела, подпираясь локтем, но тут из нее раздается кашель, скрип, и она выплевывает в воздух нехилую белую тучу пыли или пудры.